Правда, для того, чтобы усмирить и приручить одного такого коня, требовалось недюжинное мастерство и умение, сдобренное к тому же изрядной толикой мужества — дикие кони, прежде чем стать покорными, страшно лягали седоков, кусались, брыкались и выделывали такие бешеные прыжки, что мало кому из ковбоев удавалось с первого раза удержаться в седле. А среди нескольких сотен диких необъезженных скакунов обязательно оказывался один жеребец-убийца. Тот, который стремился не просто сбросить с себя седока, но и убить его.

При этом не было никаких чётких внешних признаков, по которым можно было бы выделить такого коня-убийцу и вычислить его среди всех прочих. Как и любой другой дикий жеребец, он лягался и кусался, когда наездник пытался покуситься на его свободу — но ничуть не более явно и упорно, чем все остальные. Как и остальные жеребцы, он пытался сбросить с себя всадника — но так поступали все дикие кони без исключения. Разница наступала только тогда, когда всадник оказывался сброшен на землю. Характер коня-убийцы проявлялся именно в этот момент. Ему было недостаточно сбросить с себя седока — в ту секунду, когда тот оказывался на земле, жеребец-убийца яростно нападал на него, стремясь затоптать до смерти, и часто пускал при этом в ход свои зубы. Редко кому удавалось спастись от его безграничной неконтролируемой ярости и остаться живым.

Возможно, именно это обстоятельство объясняло тот факт, почему практически все ковбои, от мала до велика, в обязательном порядке имели при себе оружие. С помощью револьвера у них был шанс отбиться от жеребца-убийцы — правда, только при условии, что они успеют вовремя выхватить его и нажать на спусковой крючок. Без оружия же они были обречены на верную гибель.

Револьвер имели даже мальчишки, которым было не больше четырнадцати лет. Неудивительно, что когда один из таких мальчишек по имени Джонни Португал приблизился к Рейчел, то его пояс оттягивал тяжёлый шестизарядный кольт. Он облокотился о деревянное ограждение загона рядом с Рейчел и улыбнулся девушке, ослепительно сверкнув при этом всеми своими зубами, причём при этом могло показаться, что их у него больше, чем тридцать два.

— Ты уже давно живёшь здесь? — спросил Джонни Португал.

Но это было всё, что он успел сказать Рейчел. На Джонни уже стремительно надвигался Бен Закари. Бен вовсе не имел намерения научить ковбоев хорошим манерам. Ему было в принципе наплевать, имеют ли они вообще какое-либо представление о манерах или нет. Ему было важно лишь продемонстрировать им всем, что никому не стоит приближаться к Рейчел Закари — ни под каким видом.

Схватив Джонни за отворот куртки, Бен одним резким движением повернул его к себе и отвесил ему громоподобную оплеуху, которая сбила парня с ног и заставила опрокинуться навзничь. Во время падения Джонни сбил деревянное ограждение загона, которое с громким треском переломилось пополам, и рухнул спиной в грязь.

Кое-как привстав, Джонни трясущимися руками расстегнул кобуру своего револьвера и выхватил оружие. Но Бен ждал этого момента и был начеку. Одним молниеносным движением он выбил револьвер из рук Джонни Португала и перебросил его через забор. Как только револьвер упал на землю, его тут же подхватил стоявший там наготове Кассиус Закари. Крепко сжимая в руке револьвер Джонни Португала, он приблизился к незадачливому парню, который оказался зажат, словно в тисках, между двумя братьями Закари. Растерянно хлопая глазами, Джонни смотрел на Бена и Кассиуса, не зная, что ему делать.

— Он унаследовал эти способности от нашего отца, Джонни, — медленно протянул Кассиус, поглядывая на Португала. — Наш старик однажды сломал таким ударом шею одному индейцу из племени команчей, находясь прямо в центре их лагеря. После этого индейцы окрестили его Каменной Рукой и так всегда и называли.

Бен улыбнулся:

— Ты больше слушай его, Джонни. На самом деле, тебе страшно повезло, что ты не попал под горячую руку моему братцу.

Джонни Португал закашлялся:

— Если ты скажешь мне, что он бьёт ещё сильнее, я тут же брошу ваше чёртово ранчо и уеду отсюда!

— Да ладно тебе, он вообще никогда никого не бьёт, — рассмеялся Бен Закари.

После этого все ковбои старательно обходили Рейчел за много метров. Никто не решался ни приблизиться к ней, ни даже просто заговорить. У Матильды больше не было причин возражать против того, чтобы Рейчел работала вместе с ковбоями в поле: мужчины шарахались от девушки, точно от гремучей змеи. Теперь было невозможно представить, чтобы кто-то посмел приставать к ней или просто грубо разговаривать в её присутствии.

После того как ковбои объездили и приручили большинство диких лошадей, приобретённых и собранных Беном Закари, они стали проводить практически всё своё время в прерии, где лошади паслись и набирали под их присмотром вес. Всё это время ковбои ели и спали прямо в поле и возвращались на ранчо лишь раз в три, а то и в четыре дня.

На ранчо семьи Закари постоянно оставалось не больше пары человек, которые занимались необходимыми работами по хозяйству: чистили и углубляли колодец, чинили сёдла и лошадиную сбрую, обжигали известь и делали ещё десятки мелких дел, которые неизбежно возникали в хозяйстве. Одновременно они играли роль гарнизона, который оставался на ранчо на случай неожиданного нападения индейцев. Так решил Бен. При этом каждую ночь либо он, либо Кассиус обязательно проводили дома, оставаясь вместе с матерью и Рейчел. Бен считал, что этого достаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности: времени полнолуния, когда кайова привыкли скрытно передвигаться по ночам, ещё на настало, да к тому же они всё равно не могли напасть на них, когда это время настанет, потому что им требовался ещё по меньшей мере месяц для того, чтобы подкормить своих отощавших за долгую зиму лошадей на свежей траве и быть готовыми совершать набеги. У Закари ещё было время.

Рейчел почти каждый день проводила в поле вместе со своими братьями и остальными ковбоями. Она больше всего на свете любила эти первые дни весны, когда прерия буквально расцветала и преображалась под живительными лучами солнца, когда всюду появлялась свежая зелень, радуя глаз своим изумрудным отливом. Для неё это были самые драгоценные дни во всём году, и она старалась не упускать ни одного часа.

По всей прерии разливались восхитительные запахи свежей зелени, свежей травы, которая под благодатными тёплыми дождями росла и стремительно тянулась вверх каждый день. Казалось, это пробуждается от долгой зимней спячки сама земля, наполняя всё вокруг себя живительными соками. Запах молодой свежей травы был запахом надежды, запахом обещания возрождённого мира и лучшей жизни. Люди вдыхали его, и их сердца наполнялись новыми надеждами, новыми чаяниями и начинали быстрее биться в предвкушении чего-то хорошего, что должен был принести им этот год.

Частью этой музыки надежды были и звуки, которые разносились по прерии — мычание коров и ржание лошадей, которые были для ковбоев самой лучшей музыкой на свете, стук их бессчётных копыт по мягкой земле, который свидетельствовал об огромной силе вновь пробудившейся жизни.

Несмотря на то, что Рейчел теперь почти всё время проводила в поле вместе с ковбоями, Матильда ни разу не попыталась возразить против этого и отговорить девушку от этого. Она смотрела на девушку с затаённой грустной улыбкой и позволяла ей делать всё, что хотелось Рейчел. Причиной такого необычного отношения Матильды к своей приёмной дочери было то, что Матильду не покидали дурные предчувствия, вызванные появлением Эйба Келси у их дома. Всякий раз, когда она смотрела на Рейчел, ей казалось, что над молодой девушкой нависает чёрная тень, угрожающая её спокойствию и благополучию, зловещая тень, угрожающая самой её жизни. И тогда сердце Матильды переполнялось неизъяснимой жалостью и любовью к девушке, и она хотела лишь одного: чтобы Рейчел наслаждалась каждым счастливым мгновением, которое ей было пока даровано, и чтобы она каждый день испытывала радость и счастье — до тех пор, пока это было ещё возможно.