Нервное расстройство и депрессия вследствие крымских неудач стали одной из причин внезапной смерти государя. «В короткий срок полутора лет несчастный император увидел, как под ним рушились подмостки того иллюзорного величия, на которые он воображал, что поднял Россию», – пишет Тютчева. Уныние, упадок душевных сил, ощущение, что Бог отвернулся от Своего избранника, свели Николая в преждевременную могилу. Он слег от обычной простуды и не поднялся. В последние месяцы жизни император был так удручен, что поползли слухи о самоубийстве, и многие верили.
В личности Николая I сочетались как серьезные достоинства, так и не менее серьезные недостатки. Беда в том, что страна мало обрела от первых и сильно пострадала от последних.
Начну с черт положительных.
Государь не любил роскоши и отличался аскетической простотой в привычках. Автор любопытных воспоминаний Аркадий Эвальд, наблюдавший Николая вблизи, рассказывает: «Император Николай I был человек очень неприхотливый насчет жизненных удобств. Спал он на простой железной кровати с жестким волосяным тюфяком и покрывался не одеялом, а старою шинелью… Точно так же он не был охотник до хитрой французской кухни, а предпочитал простые русские кушанья, в особенности щи да гречневую кашу, которая если не ежедневно, то очень часто подавалась ему в особом горшочке. Шелковая подкладка на его старой шинели была покрыта таким количеством заплат, какое редко было встретить и у бедного армейского офицера… Не курил и не любил курящих, не употреблял крепких напитков, много ходил пешком». Во время визита в Англию юный великий князь поразил всех тем, что спал на мешке, набитом сеном. Англичанам это показалось глупой рисовкой. Николай действительно обожал интересничать и пускать пыль в глаза, но он и на самом деле был очень неприхотлив в быту. (Это, впрочем, общая черта поздних Романовых.)
Точно так же царь вел себя в интимной жизни: отношения с женщинами и государственные дела шли у него по разным департаментам. Супруга Александра Федоровна (до перехода в православие – Шарлотта Прусская) держалась очень скромно и в заботы управления не вмешивалась. Про Николая ходили слухи, что он большой ловелас, но, если это и правда, интрижки самодержца никакого политического значения не имели, а стало быть, не заслуживают и нашего внимания. Единственная, по-видимому, сильная и многолетняя связь у царя была с фрейлиной Варварой Нелидовой, но эта тихая женщина вела себя скромно и своим положением не пользовалась. По завещанию Николай оставил ей 200 тысяч рублей из своих личных средств – и всё. (Тогда шла тяжелая война, и Нелидова передала эти деньги в инвалидный фонд.)
Другим важным достоинством Николая Павловича были исключительное трудолюбие и большая работоспособность. Не жалея подданных, он не миловал и самого себя. Работал чуть ли не по 18 часов в день: начинал с семи утра и почти не отдыхал. Будучи олицетворением дисциплины и четкости, он требовал того же от своих помощников и от всей страны, очень похожий в этом на отца, Павла Первого, только более педантичный и безжалостный.
И здесь мы уже попадаем из зоны позитива в зону негатива. Любовь к порядку сама по себе прекрасна, но до тех пор, пока она не начинает препятствовать естественному развитию жизни, очень часто совсем не упорядоченному.
Александра Федоровна. А. Брюллов
Варвара Нелидова. Неизвестный художник
Мания тотальной организованности в фатально неорганизованной стране – камень, о который споткнулся еще Петр Великий, такой же фанатик контроля, как и Николай. Заставить всех шагать строем, единообразно действовать и мыслить не удалось ни тому, ни другому. Но Петр был открыт новизне и эксперименту, Николай же в любой нестандартности усматривал угрозу. О том, как эта высочайшая фобия сказывалась на государственной политике, мы поговорим позднее. Общий же тон времени Н. Лесков передает так: «…Всё сколько-нибудь и в каком-нибудь отношении „особенное“ тогда не нравилось и казалось подозрительным, или во всяком случае особенность не располагала к доверию и даже внушала беспокойство. Желательны были люди „стереотипного издания“, которые походили бы один на другого, „как одноформенные пуговицы“».
Тяжким личностным дефектом царя были невероятное самомнение, сугубое тщеславие. Об этом непременно упоминают все критически настроенные авторы.
Маркиз де Кюстин, пообщавшийся с ним в 1839 году, пишет: «Он ни на мгновение не забывает об устремленных на него взглядах; он ждет их; более того, ему, кажется, приятно быть предметом всеобщего внимания. Ему слишком часто повторяли и слишком много раз намекали, что он прекрасен и должен как можно чаще являть себя друзьям и врагам России». Петр Долгоруков выражается еще жестче: «Николай в припадке самонадеянности и ослепления, доходившем почти до безумия, считал себя непобедимым и всемогущим; он громко и ясно говорил, что не имеет ни малейшей нужды в гениях, а лишь в исполнителях». (Это классический симптом некомпетентного управления.) Герцен потешается над тем, что царь всерьез считал себя василиском: «Он на улице, во дворце, со своими детьми и министрами, с вестовыми и фрейлинами пробовал беспрестанно, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи – останавливать кровь в жилах…»
Но красноречивее всего эту черту императора характеризует маленький, совсем незначительный эпизод, рассказанный свидетелем непредубежденным и бесхитростным – упомянутым выше А. Эвальдом. В детстве он из любопытства однажды заглянул в квартиру, где иногда останавливался государь.
«В уборной меня поразило то, что на одном столике я увидел шесть или семь подставок с париками.
– Зачем у него так много париков? – спросил я сторожа.
– Это, изволите ли видать, для того, – объяснил он, – что они надевают парики по очереди: спервоначалу наденут, примерно, вот этот, с самыми короткими волосами и поносят его несколько дней. Потом наденут вот этот, у которого волоса чуточку подлиннее, и тоже поносят его несколько дней. Потом вот этот, еще подлиннее, и так до последнего. После того надевают с самыми короткими волосами – оно и выходит так, как будто у них собственные волоса растут, и будто они их подстригают».
Бог знает, сколько из пресловутых 18 часов ежедневного рабочего времени у Николая уходило на подобные ухищрения.
Взгляд Василиска. Г. фон Ботман
Самолюбование редко обходится без склонности к самообману, и государь был весьма подвержен этому опасному для правителя недугу. По меткому выражению Герцена, николаевская Россия состояла из одних «фасадов», то есть представляла собой гигантскую «потемкинскую деревню». Предназначалась эта декорация для одного-единственного наблюдателя, который имел значение, – для самодержца. Николай был очень неглуп и знал цену своим администраторам, а все же охотно принимал желаемое за действительное. «…Нельзя без благодарности Богу и народной гордости взирать на положение нашей матушки России, стоящей как столб и презирающей лай зависти и злости, платящей добром за зло и идущей смело, тихо, по христианским правилам к постепенным усовершенствованиям, которые должны из нее на долгое время сделать сильнейшую и счастливейшую страну в мире», – пишет царь в частном письме о своей нищей, несвободной стране, с каждым годом все больше отстававшей от Европы.
Чувствуя в императоре желание верить в приятное, корыстные и недобросовестные министры, губернаторы, военачальники постоянно раздували свои успехи и преуменьшали либо вовсе утаивали неудачи. В войну со всей Европой царь ввязался из-за того, что сильно преувеличивал возможности России. Когда же начались боевые действия, от Николая долго скрывали истинное положение дел – до тех пор, пока это было возможно. Руководствуясь радужными отчетами, государь отдавал приказы, которые приводили к новым поражениям. Всё это закончилось катастрофой и для страны, и для самого Николая.
