— С цепи сорвался? — спросил Хаген. Кровь бросилась ему в лицо, а пальцы наоборот заледенели. — Я ничего тебе не сказал!

— Ты посмотрел! — пронзительно прокричал Мориц, вытягивая шею и всплёскивая широкими, подобранными гармошкой рукавами-крыльями. — Ты ничего не сказал! Ты ходишь и смотришь, как будто знаешь что-то ещё, и это знание даёт тебе право смотреть на меня как на дерьмо! Ну, давай! Назови меня пешкой и дай по роже! Ты это уже делал, мой капитан!

Делал… что я делал?

— Не могу, — сказал Хаген. — Франц поломал мне руки.

Ноги подкосились и он опустился в пыль, обхватив колени и уткнувшись в них головой. Тишина окутала его сверху донизу. «То-то-то-те, — выстучал мотор, постепенно затихая. — То-те. То-те»…

— Приехали, — сказал Мориц обескураженно.

Было слышно, как он устраивается рядом, погромыхивая жестянками, возится, булькает, кряхтит и чмокает, как старый вампир. Потом в сжатый кулак Хагена ткнулось что-то ледяное, влажное.

— Пей.

По-прежнему зажмурившись, Хаген сделал глоток, поперхнулся и зашёлся в жесточайшем кашле. Огненный спирт очистил и осушил нутро, испарив все источники подземной влаги.

— То-то же, — заключил Мориц с удовлетворением. — Фикция. Сам ты фикция!

— Может, повернём назад? — предложил Ленц. — Пока не поздно, а?

Седой туман стелился между стенами домов, огибая прижавшиеся к ним фигуры, призрачные барельефы, выступающие из камня подобно рисунку-ловушке, карандашному контуру в детской книжке, где среди множества путаных линий нужно отыскать фрукт или животное. Босая женщина прижимала к себе свёрток или узелок, который всё равно отберут. Крестовины оконной решетки отпечатались на её лице, а сквозь очертания плоской груди просматривались вдавленные поперечины кирпичной кладки.

— Поздно, — тихо произнёс Хаген, так, чтобы его не услышали те, за спиной, нашедшие укрытие в тенях, желобках, впадинах, переплетении труб, затемнениях оконных стёкол. — Как же вы не поймёте! Уже слишком поздно.

***

— Что-то не так, — сказал Мориц.

Он принюхивался, держа курносый нос по ветру. На правой щеке темнело двудольное пятно, похожее на восклицательный знак.

Не так. Какая-то неправильность, ощущаемая даже кожей, даже если закрыть глаза — Хаген почувствовал её ещё до того, как заступил за рогатки второго периметра, и теперь каждая клеточка, каждая обособившаяся частица его тела содрогалась в пароксизме возбуждения, ужаса и какого-то необъяснимого узнавания. Он мог предсказать следующий шаг, свой и чужой. «Кто ведёт?» — произнёс он беззвучно и тут же, с миллисекундным запозданием услышал:

— Кто ведёт?

Ленц крутил головой, озирая плоские грани крыш с выступами печных труб, извергающих в небо чёрный, жирный дым с ошмётьями сажи.

— Какой-то кретин, — ворчливо откликнулся Мориц. Он ещё сохранял подобие самообладания, но вздёрнутая верхняя губа приподнялась, обнажив мелко постукивающие собачьи зубки. — Выбор-то небогатый. Слышите вы, клоуны? Какого ёкселя мы здесь ищем?

Письмо. Летучую весточку, преодолевшую все заслоны. Глоток живой воды.

— Одну вещь.

— А, ну с таким-то описанием мы махом её найдём.

Они бесцельно топтались в центре бетонного пятачка, окружённого кирпичными стенами, угрюмыми, глухими затылками домов, внутри которых бурлила неведомая огненная жизнь, вырывающаяся наружу клубами вонючего дыма. «Наверное, именно так выглядит центр по утилизации, спроектированный инженерами Улле. Компактный крематорий с пропускной способностью двести человекоединиц в час, — подумал Хаген. — А это его отражение. Мы все здесь — отражения».

Отражения и отражения отражений. На мгновение он почувствовал себя бесплотным и испугался ещё больше, но дунул ветер, посыпалась сажа, и всё вернулось на круги своя — тяжесть и кручение в животе, постыдная дрожь мышечных струн. В попытке унять ходящую ходуном челюсть, он с силой провёл по подбородку и укололся о свежую поросль. «Когда же я в последний раз брился? Вчера утром?» Вчераутро было такой же фикцией как завтравечер. «Что-то не так, — подумал он и опять, с запозданием осуществляя его прогноз, Ленц согласился:

— Что-то не так. Где мы вообще?

— В полной заднице, — предположил Мориц. — Я знаю с полсотни смачных историй про задницы, тылы и афедроны, но именно сейчас мне хочется мухой убраться отсюда. Слышишь, Юрген? Выбирай направление. И всё-таки, что бы вы там ни говорили, а мы сошли с курса! Вы только гляньте на небо, в эти мерзотные облачные бельма!

— Меня сейчас вывернет, — слабо сказал Ленц. — Перестань, пожалуйста!

Что-то не так. Хаген обратил взгляд вверх и с содроганием опустил глаза. Облачные бельма — иначе не скажешь — таращились сквозь истончающуюся клеевую хмарь, сквозь которую просвечивал багрянец. Жутковатое зрелище. Действительно укачивает. Он глотнул насухую, чтобы унять спазм, перехвативший гортань шерстяной лентой. Вспомнились гуси, фаршированные яблоками, натёртые солью, набитые травами, пальцы пропихивают пучок прямо в раздувающееся гусиное горло…

Бетонная плита под ногами дрожала, что-то изнутри пробивалось на поверхность, мощными толчками раздвигая подземные пласты. При каждом толчке Ленц переступал на другую ногу, опасливо поджимая ту, на которой стоял раньше.

— Я чувствовал себя так паршиво только один раз, — признал Мориц. — Когда меня угораздило попасть в сопровождение доктора Зимы. Один-единственный раз.

— Он тоже выходил на Территорию?

— Э, — уныло сказал Мориц. — Однажды он попробовал. Я там был, и это были самые дерьмовые секунды моей жизни. Всё равно, что сесть в мясорубку и чертовски быстро крутить ручку. Видал? — он постучал по груди. — Территория. У них несовместимость. Особые счёты. Так вот, перед тем, как всё началось, я чувствовал себя примерно так же.

Он скорбно покачал головой.

— Точно так же.

— Прелестно, — с горечью сказал Хаген. — Почему бы тебе просто не развалиться поперёк двора, положив медяки на веки? Не продудеть похоронный марш на губной гармошке?

— Могу и замолчать. Как прикажешь, группенлейтер.

Группенлейтер. Официальное лицо. «Что же мы делаем?» — спросил себя Хаген и внезапно это «мы» обратилось в «я» — «Что же я делаю?» Письмо. С какой стати он решил, что будет письмо? Где Пасифик, а где Территория. Там, в безопасном месте, эта связь казалась весьма вероятной, более того, какой-то внутренне правильной, но здесь всё выглядело и ощущалось совсем иначе. Ловушка? Территория заманила его в ловушку, а он повёлся, и повёл за собой группу, пусть это всего лишь двое и один из них — Мориц, но как ни крути, за их жизнь отвечал именно он, мастер, эмпо-группенлейтер, хрен моржовый.

«Я — моржовый хрен», — подумал он, и понял, что так оно и есть. Горькое откровение. Оловянные солдатики сунулись в пекло за оловянным капитаном. Полуденный жар, ртутный кризис. Тает-оплывает свечка, оловянное сердечко. Письмо. Нет никакого письма. Нет и не было.

— Уходим, — принял решение он. — Немедленно!

— Хоп-хоп, — отозвался Мориц. — Алле-оп. Пристегните ремни, мы взлетаем.

И они взлетели.

***

Клик-клак.

— Сыграем в «вопрос-ответ»? — предложил Мориц. — Кто продуется, покупает билеты в Цирк. Начинай, Юрген!

— Ладно, — сказал Хаген. — Ты хотел стать огнемётчиком. И стал.

— Вот и нет, вот и нет, дурила! Я хотел быть в небе. Откладывать яички на вражеских полях. Стать экспертом, как Буби! Я окончил авиационное училище в Гатове и налетал чёртову пропасть самостоятельных часов в люфт… «Люфтганзе», да? — и всё чтобы потом какой-то прыщавый василёк-гефрайтер сказал, что я не подхожу. Слишком нервный. Я! Вашу мать, разве это не то, что называется «боевой наступательный дух»? Я… я…

— Это что, шутка? — спросил Ленц после длинной паузы.

— Она самая. Хоп, алле-оп, тупицы, мой вопрос. Юрген, ты действительно Юрген?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, ты подменыш. Дитя тролля. Тоже шутка. Смешно?