***

Что же это? Забери меня!

Не могу дышать!

Вот теперь точно сон. Ведь не может быть правдой — такая концентрация мерзости на квадратный дюйм! Послеобеденный дремотный кошмар, фантасмагория! Как будто с момента объявления войны мир вдруг решил снять маску, и внезапно обнажил такую неприглядность, что только плюнуть да прикрыть срам, а нечем. Ещё вчера — всё солидно, поступательно, и вдруг — трум-пум-пум, пошло-поехало, скорее и скорее, бесстыдней, обнажённее. «Абендштерн» — просто островок упорядоченности: люди сверху, живодёрня снизу, а в середине — «шлюз» и кабинет-морозильник. Стоило убрать хозяина, и всё смешалось.

А теперь вся эта дрянь хлынет в Пасифик?

Ну уж нет!

Размашистым шагом он обходил зал за залом, комнату за комнатой в поисках непонятно чего. Пьяный голос окликнул: «Эй, тц-тц, техник!», он отмахнулся — позже. Ничего не видя перед собой, так и пёр бы напролом, но кто-то схватил его и обернул вокруг собственной оси.

— Какого чёрта ты здесь потерял? Я тебя везде ищу! Иди-ка сюда.

Франц Йегер, сосредоточенный и хмурый, внимательно оглядел его, всё так же придерживая на отлёте, как художник держит перед собой эскиз, угадывая в нём будущее полноцветное воплощение смелых фантазий. Выискивая неточности в замысле и штриховке. Быстрые пальцы — на сей раз в белых нитяных перчатках — пробежались по пуговицам, проверяя и восстанавливая прямую линию. Ущипнули тут и там, снимая невидимые нитки.

— Что ж ты за чучело! За мной. Пора.

Они углубились в тёмный лабиринт коридоров, в котором ранее исчез Фелькер. Электрические факелы сменились овальными плафонами полупрозрачного стекла, нехотя пропускающими голубоватый рассеянный свет. Температура понижалась. Скрытые за ребристыми панелями монотонно гудящие кондиционеры очищали воздух от посторонних примесей, делая его стерильным.

Мы идём в местный подвал. Местный «виварий» и секционный зал.

Кальт должен чувствовать себя как дома.

Поворот за поворотом. Франц двигался уверенно, как будто получая мысленный сигнал или восстанавливая в памяти загруженную давным-давно карту. Иногда он поворачивал голову, проверяя, не отстал ли попутчик, тогда Хаген видел свежую царапину, пятнающую гипсовую щёку.

— Всё перекрыто. «Абендштерн» кишит людьми Улле. Ну, мы ещё посмотрим.

Он ронял слова, напряженно размышляя о чём-то. Бегущая рядом тень загибалась угрожающим знаком вопроса. Хаген запыхался, но не смог удержаться от ответной реплики:

— Успокойся. Своё наследство ты получишь.

— Бол-ван!

Издав сдавленный звук и по-кошачьи зашипев, Франц схватил его за горло. Шандарахнул о стену, навалился всем телом, каменно тяжёлый и горячий, остервеневший от злобы:

— Пар-ршивый идиот! Слепая пешка!

Мелькнула белая молния, готовясь нанести удар, и Хаген зажмурился, но ожидание затянулось, а потом он почувствовал неимоверное облегчение, когда пышущий жаром неподъёмный гнёт убрался с груди. Опасливо приоткрыл глаза.

Франц приводил в порядок нагрудную плашку с ромбовидными значками освоенных программ.

— Пойдём, солдат, — сказал он устало. — Не то начнут без нас.

Он опасался зря — ждали именно их.

Лидер снисходительно замахал, когда они синхронно выбросили руки в большом партийном приветствии — ну, будет, будет! — жестом указал на два складных брезентовых стула, поставленных в некотором отдалении от беломундирной группы райхслейтеров и обермастеров, чинно рассевшихся в три ряда. В первом ряду в кресле с высокой спинкой бок о бок с лидером восседал Мартин Улле. Прямо за ним, одинаково закинув ногу за ногу, блестя круглыми стёклышками очков-хамелеонов, расположились сухие как вобла и стандартные как заводская деталь нейротераписты в униформе Хель.

А у самого входа, почти сливаясь со стеной, переминался бледный, остроносый человек с растрёпанной гривкой выгоревших соломенных волос.

Всё было готово к представлению. Служитель надорвал последние билеты, и в зале воцарилась густая театральная тишина, нарушаемая сдержанными вздохами и шуршанием программок.

— Пригласи его, Гюнтер! — попросил лидер.

Соломенный человек кивнул, прислушался и предостерегающе вскинул палец. В темноте коридора уже слышались отчетливые шаги, всё громче и громче.

Кальт тоже ценил пунктуальность.

***

Тик-так.

Доктор Зима рассекал пространство как ракетный крейсер, не интересуясь, поспевают ли за ним конвоиры, бултыхающиеся в кильватере.

Вступив в комнату, он небрежно кивнул собравшимся и встал, скрестив руки на груди. Тусклая полоса магнитного наручника пролегла как раз между браслетом и часами, туго обхватывающими запястье. Раздражённо прищуренные льдисто-серые глаза проехались по лицам присутствующих, отметив каждого остро заточенной галочкой.

— А вот и мой доктор! Мы отлично прогулялись, — приветливо сказал лидер. — Успели отдохнуть? Если вам необходима передышка, мы можем подождать.

— Кворум есть, давайте начинать, — нетерпеливо предложил Кальт. — Время не ждёт. Мне будет позволено присесть или…

— Будет лучше, если вы останетесь на ногах, Айзек. Чтобы мы не забыли, кто кого судит.

Голубоватый свет стелился по полу жидким ковром, струился по шпалерам в узорчатых рамах. Геометрический орнамент тканных картин в точности воспроизводил излюбленный рисунок обоев в приёмной «Абендштерн». «Если это сон, — подумал Хаген, — то я не хочу его видеть. А если нет — не хочу тем более!» Рядом ворохнулся Франц. Неудобные, шаткие стулья были развёрнуты таким образом, чтобы лидер мог наблюдать за бывшими помощниками. Он и наблюдал. Хаген чувствовал покалывание в тех местах, где липкий взгляд Райса ложился на вспотевшую кожу.

— Надеюсь, новые мастера приобрели ваши достоинства, а не недостатки. У меня большие надежды на вот этого, тёмненького Юргена, бравого солдата с внешностью вечного новобранца… Но, вероятно, я ошибаюсь?

— Ошибаетесь, — заверил Кальт, в свою очередь окидывая Хагена взглядом, вместившим в себя несколько лет мудрой карточной игры. — Этот тёмненький Юрген слишком послушен. Как ему говоришь, так он и поступает, никакой отсебятины.

— Так это же прекрасно! Это великолепно — для мастера, для гражданина, для норда — слушаться своего лидера и безоговорочно подчиняться железной дисциплине. Как раз то, чего вам не хватает. А ведь я вас предупреждал.

— Предупреждали.

— И?

— Я сохранил ваши слова в своём сердце, мой лидер.

— Но они не стали руководством к действию?

— Руководством к действию для меня обычно служит здравый смысл и представление о результате. Увы, я не умею быстро менять привычки.

Голос Кальта звучал спокойно и глуховато. С такими же терпеливыми интонациями терапист проводил утренние оперативки, доказательно разъясняя непонятливым сотрудникам аналитической секции их скромное положение в пищевой цепочке научников.

— Что ж, сегодня мы как раз поговорим о привычках, Айзек. Сколько программ вы прошли за последний месяц? Десять? Двадцать? Или больше?

— Даже не припомню, мой лидер. Можно свериться с записью в реестре…

— Которую вы периодически правите, подкручивая цифры, как вам заблагорассудится, — вполголоса подсказал Улле. Подавшись вперёд и опершись локтями на колени, разбросав полы расстёгнутого кителя, он настороженно внимал развернувшемуся диалогу.

— Подкручиваю?

— Нещадно, мой философ.

— А, смотри-ка, проблема! — озабоченно сказал Кальт. — И главное — перед самым началом войны. На вашем месте я бы сменил всю верхушку «Датен». Такая брешь в системе безопасности!

Впалые щёки Райса слегка порозовели. Брови съехались, что предвещало одну из знаменитых вспышек ярости, которых боялось близкое окружение лидера.

— Эта брешь стоит передо мной! Вы уже давно стали государственной проблемой, и только теперь я начинаю понимать, как далеко зашёл процесс. Проблема государственного масштаба! Вы можете собой гордиться!

— Так далеко моё тщеславие не заходит. Мне достаточно сознавать, что я достигаю цели.