Когда они вышли во внутренний двор, помеченный литерой «E», оказалось, что всё на мази. Автомобиль лоснился начищенной улыбкой, и точно такие же улыбки сопровождали их на пути, широкие, вкрадчивые, сделанные на заказ. Комендант приветственно взмахнул рукой и тут же заспешил к воротам, засигналил солдатам, высунувшимся по пояс из будки. Воздух был пропитан болезненным оживлением, с каким провожающие ждут отхода поезда.
Хаген представил себя цирковым животным — тюленем на ковровой дорожке. Каждое движение было отрепетировано, а высокий человек, вышагивающий по правую сторону от него, держал невидимый кнут и мнимый пряник.
Всё было готово, за исключением одного. Кое-кто ещё отсутствовал.
«Он не сможет», — решил Хаген, но Франц смог. В последний момент вывернул откуда-то из-за угла и заспешил, пошатываясь. Добрёл до машины, тяжело опёрся о капот. Безнадёжно и глубоко задумался.
— Э, нет, — сказал Кальт. — Поведу я. А ты — назад.
Франц беспрекословно полез на заднее сиденье, завозился там, устраиваясь. Не дожидаясь команды, Хаген распахнул дверцу и опустился рядом с водителем.
— Скажи «прощай», скажи «до свидания». Пристегнитесь. Поедем быстро.
Они рванули с места, удирая от стремительно надвигающейся грозы. Дезертировали с поля боя.
Когда-нибудь, когда-нибудь. Я вернусь когда-нибудь.
Когда-нибудь — намного лучше, чем никогда.
Дорога шла под уклон, пологая и скользкая, покрытая наледью. В синеватой дымке вдали виднелись холмы с угольными проплешинами оттаявшей земли. По обе стороны от обочины земля тоже оголилась, её выстилал уродливый кустарник, похожий на колючую проволоку. Дальше начиналась зона редких искривлённых деревьев с перепутанными ветвями, грибообразными наростами и утолщениями на стволах, покрытых кремнистой, поблёскивающей на свету корой. Безрадостная картина.
— Вы ничего не съели, — сказал Кальт. — Если так пойдёт дальше, придётся кормить внутривенно. Или через зонд.
Хаген промолчал. Его мутило, и даже мысль о еде казалась надругательством над природой. Он попытался мысленно простроить прямую «Моргенштерн» — «Абендштерн», но понял, что заблудился в созвездиях.
Это Территория. Умственная самодисциплина. А не получается — валится, как сквозь сито.
Он едва сдержал зевок. Стрелка спидометра неумолимо ползла к максимуму, но скорость практически не ощущалась. Хаген отметил это без особого удивления. Гораздо больше его занимала предстоящая встреча с Лидером. Он вдруг осознал, что ничего не знает о человеке, портретами которого были увешаны все общественные места, изречения которого подавались в качестве эпиграфа на всех семинарах, проводимых в игроотделе.
Уж не скучаю ли я по Отделу?
— Всё познаётся в сравнении, — тихо произнёс Кальт, умудрившись каким-то образом прочитать его мысли. — Посмотрите вокруг. Вам кажется, что у нас очень много жизненного пространства? Увы, это бесплодная земля. Хорошо там, где нас нет. Так просто — зачеркнуть, поставить крест; клякса, помарка, смятый черновик. А впереди — молоко и мёд, цветущие луга, колосистые поля, места, где нас, конечно, ждут…
— О чём вы? — спросил Хаген. — Не совсем уловил, к чему вы клоните.
— Я работаю над вашим идеологическим созреванием. Или над своим. Эту серию упражнений лучше выполнять совместно. Райген, райген. Жаль, Франц не может принять участие. Кажется, он спит. Утомился вбивать вам в голову азы техники безопасности.
— Я не сплю, — вяло откликнулся Франц с заднего сиденья. — Я слышу…
— Закрой глаза, — посоветовал Кальт. — И отдыхай. Тебе нужно как следует отдохнуть, я немного погорячился. Никто из нас не совершенен. Ничего, ещё пара-тройка формальностей, и мы на свободе и сможем развязать галстуки. Сегодня-завтра у нас каникулы.
«И вновь Франц оказался у меня за спиной, — подумал Хаген. — История повторяется. Я словно хожу кругами, но мы всё ближе и однажды столкнёмся, сойдём с рельсов. Кто-то из нас».
Ветер, пробивающийся сквозь нитевидную щель от не до конца поднятого бокового стекла, холодил висок и ушную раковину, доносил едва слышный тонкий звук, похожий на свист. Этот звук обрывался и возобновлялся с настораживающей периодичностью, а потом вдруг исчез, растворился в сплошном белом шуме.
— А ведь я перепутал, — заметил Кальт. — Райгены не практикуют как форму обучения. От них отказались давным-давно. Проводят разве что в Центре Адаптации, вместо зарядки. Вы ведь бывали в Центре Адаптации?
— Однажды, — ответил Хаген, запуская ногти в мякоть ладони. — Заходил с проверкой.
— Знаю. И что думаете?
— О Центре?
— Об адаптации. Вы же понимаете, что происходит подмена понятий? Адаптация означает приспособление, означает согласие и принятие, а тут, подозреваю, мы имеем дело с глухим сопротивлением… ну вот, примерно, как в вашем случае. Разумеется, это шелуха, наносное. Я имею в виду, конечно, Центр. Ваш случай куда более интересен. И всё-таки там тоже присутствует подмена понятий. Согласны со мной?
— Как скажете.
«Я должен его убить! — думал Хаген, искоса поглядывая на тераписта, чугунно влитого в водительское кресло. — Он же как дым: атакует, пропитывая. И он знает про Центр — а не знает, так догадывается. Марта, Марта… тс-с-с! Сам как дым и внутри — детектор дыма, детектор атмосферных сдвигов, сейсмических возмущений. Академия Хель. Сколько их таких приходится на каждый выпуск? Или это особенный, юбилейный, медальный вариант? Ох, Пасифик, у нас проблемы!
Убить. Ликвидировать, как это называется у разведчиков. Что же всё-таки содержалось в задании? Пасифик. Нет, конечно, нет. Отсебятина. Но Инженер сам признался, что не до конца понимал, что творится за Стеной. Я знаю лучше. А, может, это как раз тот случай, когда инициатива спасает идею?
Убить. И как я должен его убивать? Взвиться, взвыть, вцепиться в горло по-собачьи, рвать зубами? Сейчас, именно сейчас, пока Франц в отключке, я бы мог… я мог бы…»
— Не глупите, — сказал Кальт. — Лучше вздремните, пока есть возможность. Йорген.
Определённо, он улыбался.
***
Выяснилось, что насчёт апфелькухена он как в воду глядел.
Лаборатория «Абендштерн» уже не казалась необитаемой. В ярко освещённом холле сновали люди: белохалатные женщины со строгими причёсками; возбуждённые, без конца окликающие друг друга техники из разных подразделений: об этом говорили вензельные нашивки на униформе; солидные дамы-безопасницы; шушукающиеся санитарочки; наконец, какой-то всклокоченный господин в малиновой рубашке — с ним Кальт поздоровался особо, хотя и без рукопожатий: они отвесили друг другу корректные поклоны и сразу вполголоса заговорили о своём, не обращая внимания на суету вокруг.
Была здесь и сестра Кленце. Под всеобщие аплодисменты она вынесла знаменитый пирог на серебряном подносе. «Хох», «хох» — зазвенели голоса, кто-то сунул Хагену бокал с рубиновой жидкостью, густой и ароматной как райские яблочки. Он машинально отхлебнул и не разобрал вкуса: в просвете смыкающихся и размыкающихся тел мелькнул изумрудный треугольник и глаза с медовой радужкой. Он подался вперёд, расплескав напиток. «Осторожнее!» — укорил бархатный мужской голос. «Возьмите», — Хаген всучил его обладателю тяжёлый бокал и шагнул вперёд, вытягивая шею. Тоте помахала ему планшеткой.
— Я рад, — звучный голос Кальта без труда перекрыл всеобщий гомон. — Счастлив поздравить доктора Шефера с очередной победой. Вы знаете следующую цель, и, я не сомневаюсь, скоро предложите Райху что-то ещё более впечатляющее. А теперь попрошу разойтись по секциям, сегодня у нас довольно напряженный график. Но прежде позвольте представить вам нового сотрудника. Юрген Хаген, прошу любить и жаловать!
Затянутый в людскую карусель, Хаген потерял Тоте из виду. Его толкали, извинялись, передавали из рук в руки и, когда он всё-таки выпутался, то обнаружил себя прижатым к стойке, а сестра Кленце уже тянулась с платочком, свёрнутым куколем — убрать соринку. Она была всё в том же халатике, на сей раз перепоясанном, и в праздничной блузке с воланами под самый подбородок.
