Сволочь! Он меня изувечил!

Багровое пятно, расползшееся по правому боку, тянуло щупальца к сердцу. Натянутая кожа горела и сочилась кровью из множества мелких порезов. Боль в ребрах — спасибо Краузе, но всё, что вокруг, и другой бок, и спина, и— особенно пугающе — цепочка чёрных пятен вокруг шеи — это уже дело рук и ног профессионала более высокого уровня. Когда только успел? И лицо…

Лицо, впрочем, пострадало меньше, чем можно было ожидать. Судя по ощущениям, оно должно было заплыть до неузнаваемости, покрыться кровавой коркой, но в действительности кожа лопнула всего в двух местах, а основные следы побоев ещё не успели проявиться.

Гораздо больше его потрясло выражение. Хаген даже помотал головой, чтобы убедиться, что трагическая маска — со втянутыми щеками, выпирающими скуловыми костями, тёмными, свинцовыми подглазьями — действительно его и приросла намертво.

Что же они со мной сделали!

Морщась от жалости к себе, он медленно провёл по лбу и крыльям носа, оглаживая и расправляя, проверил твёрдость перегородки — держится, переключился на висок — там тоже ощущалась какая-то неправильность.

Франц. Ах, Франц!

«Я запомню, — подумал он с холодной решимостью. — Запомню и верну с процентами. Стажировка? Ну да, я немного туповат, но вколоченное остаётся на века. Будь уверен, я постараюсь заплатить за обучение».

Вернуть должок. Отплатить с лихвой. Постараюсь — но как? Дешёвая мелодрамка. Зингшпиль «Увы и ах». Он оторвался от зеркала и поплёлся в душ, держась поближе к стене. Всё вокруг ходило ходуном, пол изгибался и казался смазанным жиром — ноги так и разъезжались. Следовало позвать медсестёр, пожалуй, это самое разумное, что он мог бы сделать, но ему с таким трудом удалось отстоять право вымыться самостоятельно. Девушки были симпатичные, крепкие, добродушные, и всё же при мысли о чужих прикосновениях его начинало мутить.

«Территория, — он с опаской подставил плечи под прохладные водяные градины. — Ох, дья… Бомбы? Нет, тут не бомбы. И вот опять: нам повезло, что Райх долгое время брал всё на себя. Откупались. Ну да, Пасифик откупался чем мог, щедро, от души… и давайте не будем об этике, к чёрту этику… откупался — и слава богу, дал бы больше и втридорога, и ведь это могло продолжаться вечно, а потом что-то освободило руки, а в руках-то оружие… То-то и оно. А есть ли оружие в Пасифике? Заводы, автоматические линии. Действующая армия?»

Он не помнил.

Ошибка именно в этом. Выключив воду, он привалился к стене и блаженно растёкся, отдыхая. Всё дело в памяти. Легко сражаться, когда помнишь, за что сражаешься. Без земли, без имени — невесомое перекати-поле. А у них есть Райх, даже у Франца, даже у этого чертёныша Морица… И только Кальт пашет на каком-то своём высокооктановом топливе, государство в государстве. Остальные — укоренённые. Стая. Группа.

«Я мог бы жить здесь, — признал он с горькой ясностью, удивившей даже его самого. — Ну честно, положа руку на сердце. Я бы привык. Дали бы ещё по морде раз или два, а потом, отвесивши оплеух, зарядили основной курс: да в печень, да по почкам, да в пах… Гипсовый Франц — большой специалист, а на подошве у него подковки — это же просто невыразимое счастье, что по голени, а не в пах! Пара сеансов, и я бы сдался: не герой, чего уж там. Одна загвоздка — нет места. Терпеть не могу общежития, и никогда не мог — всю эту скученность, тесноту, шевеления, общие вещи, голоса над ухом, смех, запахи…»

Запахи…

Хлорка, мокрый кирпич, дешевое мыло и много-много других — потных, душных, кислых и терпких спросонья. Подъём в пять и быстро-быстро, клик-клак, клик-клак: заправить кровать, выровнять по нитке, отбить кромку, отсыревшие вещи на разгоряченное тело, а стоит зазеваться — и кто-нибудь обязательно хлестнёт свёрнутым в трубку полотенцем между лопаток…

«Эй-эй, этого никогда не было! — встрепенулся, оборвал он себя. — Стоп! Учёбка. Что такое „учёбка“? Ложная память. Теперь понимаю. Меня ранили, и я заразился чужими воспоминаниями. Кого я увижу в зеркале в следующий раз? Себя? Или безымянного солдата?

Дурные новости: я превращаюсь. Чертовски дурные новости: превращаюсь в Морица.

В кого-то вроде него».

Спокойно. Он посмотрел на руки. Пальцы дрожали, а сморщившиеся от горячего пара кисти покрылись обваренной куриной кожицей. Вода с журчанием уходила в сток. Раз и два. Шаг за шагом. Вдох и выдох.

Наверное, это и означает «танцевать». Если так, я в беде.

«Нужно найти Ульриха, — понял он. — Ульриха или Рогге. Или обоих сразу. Почему умирают солдаты? Статистика, у них должна быть статистика! Отдел тратит время на ерунду, изучая неполные сведения, пытаясь перекодировать и расшифровать одну-единственную нейроматрицу, добытую бог весть когда с использованием устаревшего оборудования. У Кальта всё иначе. Он пошёл дальше. На него подвязан „Нейротех“ — ну ещё бы, за живые деньги, которых отродясь не водилось в госпрограммах. И каждый день — хорошо, не каждый, но раз в два-три дня, раз в неделю, оловянные солдатики приносят новый материал, которым он не спешит поделиться… и это сходит ему с рук. Личный сотрудник Лидера. Личный кошмар Улле и всей финансовой клики. Кто контролирует счета Кальта? Кто визирует и одобряет программы исследований? Чем, чёрт возьми, занимается золотой выпускник Хель — открыто, вдохновенно, у всех на виду и совершенно без присмотра?»

Ага. Мысленный клубок распался на составляющие. Они укоротились, затвердели и шёлк-щёлк — задвинулись в пазы.

Территория. Хаген обернул полотенце вокруг бёдер. Где-то должна быть чистая одежда. Так значит Территория. С этим можно работать. Пусть и не вполне традиционными методами, но всё-таки можно.

Работать.

Он почувствовал себя лучше.

А когда вернулся в бокс, то обнаружил, что его уже ожидает доктор Зима.

***

Он притулился у окна, и потому Хаген заметил его не сразу — белое на белом. Но вот он распрямился, повернулся, высокий, тонкий, но рельефный — опять этот любопытный оптический эффект. На сей раз под халатом была рубашка цвета хаки с расстёгнутой верхней пуговицей в соответствии с модой. В защитной одежде Кальт выглядел моложе. И опаснее.

— Идите сюда!

Небрежным жестом он указал на кушетку рядом с письменным столом.

Растерявшись, Хаген забыл о стандартном приветствии. Одна рука вцепилась в полотенце, другой он попытался прикрыть живот и грудь со страшными багровыми отметинами. Безуспешно. Внимательный взгляд Кальта просканировал повреждения. Лицо осталось бесстрастным, однако тектонические движения под мраморным мускульным панцирем обнаружили какую-то сложную эмоцию, знак которой Хаген так и не смог определить.

— Ближе. Я должен вас осмотреть.

— Я в порядке.

Голос всё-таки дрогнул. И словно в ответ у Кальта взлетел уголок рта.

— Вижу, вы не теряли зря времени. Не спрашиваю, как вам понравилась моя оловянная группа. Ответ написан крупными, разборчивыми буквами. Да подойдите же! Что с вами?

«Что со мной?» Хаген заставил себя приблизиться. Как всегда при резкой смене событий, он почувствовал себя оглушенным, но одновременно, парадоксальным образом, ощутил и облегчение, потому что предчувствие стало очевидностью и потому что Кальт ни в кого не превращался. Он мог быть равен лишь самому себе.

Пол и стены больше не ходили ходуном. Обстановка внезапно стала будничной и понятной, определённой до мельчайших деталей.

— У вас бьётся сердце, — заметил Кальт. — Знаете сказку про угольщика из Шварцвальда? Не жалейте. Разобьётся — подарю вам каменное.

Он вдруг подмигнул. Или то был нервный тик? Хаген застыл, боясь шевельнуться.

На столе в идеальном порядке расположились медицинские принадлежности — марлевые салфетки в прозрачных упаковках, пинцеты, дезинфицирующие растворы в пластиковых тубах и флаконы поменьше, тёмного стекла, эмалированная кювета, шприцы, корнцанги. Кальт пробежал пальцами по краю. Прищурился.

— Круг размыкается, круг замыкается. «Руки к солнцу, руки к центру мира…» Райген, помните? В вашем Центре Обучения были райгены? Сделайте шаг вперёд, я должен кое-что проверить. Боль усиливается при дыхании?