— Из подвала. Полигон у нас тоже свой.

— Вы распороли ей живот!

— А вы заткнули его волшебной губкой-гемостатиком кретина Петри. Как жаль, что чуда не произошло. И знаете что — оно не произойдёт и в следующий раз, когда Кройцер потребует повторить.

— И вы повторите?

— Разумеется. Лохматая обезьяна получит свою наглядность, а я — новое оборудование. В принципе, новый гемостатик неплох. Если, конечно, не приписывать ему мистических свойств. Всё дело в том, что кое-кто нуждается в экстирпации воображения…

Стиснув отяжелевшие челюсти, Хаген начал подниматься. Его рука скользнула по поясу, захватив пустоту.

— Сидеть! — скомандовал Кальт. Металлический голос щёлкнул Хагена как кнутом. Мышцы расслабились, и он упал в кресло, дрожа от бессилия и омерзения.

— Свой пистолет получите у Франца. Позже. Когда вас немного отпустит. Что вы приняли?

— Идите к чёрту!

— Что вы приняли? Не тратьте моё время! «Энергепилле»? «ФортеТанц»? «Реадапт»?

— Да.

— Сколько?

— Две.

— Две дозы? Вряд ли. Хотя в сочетании… ну да, — уголок рта дёрнулся вверх. — Небольшая, но досадная накладка. А кто же знал. Интересный поворот…

Тяжело дыша, Хаген смотрел, как сближаются и отталкиваются стены, колеблется потолок с россыпью мелких звёзд. Вся комната содрогалась в замедленной перистальтике, а в центре её, подобравшись — никаких уже нога на ногу — сидел белый страшный человек со льдистыми глазами.

— Чем вы меня накачали?

— Ничем, что могло бы вам повредить. Я гляжу, вы тоже знаете толк в экспериментах. Или то была идея игромастера? В принципе, неглупо. Рискованно, но неглупо. Но что прикажете теперь с вами делать? Вы же сплошное облако неопределённости.

Он опять откинулся в кресле, слегка покачивая ногой в узком кожаном ботинке. Хаген закрыл глаза. Если бы было возможно, он закрылся бы весь — простынёй или покрывалом, чтобы ни движением, ни звуком не выдать ни одной из хаотичных мыслей, что настойчиво бомбардировали мозг. Что делать? Бежать? Куда? Вся эта морально устаревшая, скудно-официальная обстановка была фальшивкой, бутафорией. Под мерцающими стенными панелями скрывались сложные системы слежения, их фасетчатые камеры разбивали происходящее на мельчайшие осколки, чтобы белые люди с внимательными глазами могли подвергнуть их вдумчивому анализу, прежде чем наступить каблуком и растереть фрагменты в стеклянное крошево.

Бежать нельзя. Некуда. И душно.

Он облизнул пересохшие губы.

— Пить? — тихо спросил Кальт. — Алкоголь, конечно, исключим. Только вода.

Откликнувшись на неслышный зов, в кабинет осторожно вступила хорошенькая румяная медсестра с подносом, на котором подрагивал в такт шагам высокий бокал, наполненный лишь наполовину. Хаген отвернулся, и она поставила поднос на журнальный столик.

Вслед за медсестрой появился Франц. Не переступая порога, он показал какой-то крошечный предмет и сразу сжал его в кулаке. Затем так же бесшумно исчез, пропустив перед собой девушку с подносом. Их слаженные движения напоминали хорошо отрепетированный танец.

Зингшпиль. Оперетка.

Сволочь, какая сволочь!

— Не глупите, — сказал Кальт. — Возьмите стакан. Обычная вода, как я и обещал.

— Я вам не верю, — сказал Хаген.

Почти все карты были вскрыты. За каждым движением наблюдали, но хуже всего было то, что стены колыхались в такт биению пульса и то же самое делал потолок. Комнатное сердцебиение. Глупо и противно.

— И очень зря. Но вопрос в другом — насколько можно верить вам? Вы в курсе, что с обратной стороны воротника вашей рубашки был приклеен «жучок»? Клипса-микронаушник. Вижу — не в курсе. Выпейте воды!

— Клипса?

— Изящная вещица. Произведение искусства. Виллем передавал привет?

— Кто?

— Байден, Байден, игромастер. Он к вам прикасался? Поправлял одежду? Меня всегда восхищала его целеустремлённость, порой доходящая до навязчивости. Любопытство при полном отсутствии любознательности. Есть люди, которым суждено весь свой век подглядывать в замочную скважину. А ведь он чрезвычайно рисковал — вами. Я, знаете ли, весьма неприязненно отношусь к попыткам вторжения в мои дела и интимные зоны.

— Мне не нужны ваши зоны, — сказал Хаген устало. — И дела. Мне ничего от вас не нужно.

— К сожалению, не могу ответить взаимностью, — серьёзно сказал Кальт. — К тому же вы ошибаетесь. Хорошо. Этот вопрос мы решили и можем двигаться дальше.

«Двигаться, — подумал Хаген. — А как это — двигаться?» Внезапно нахлынувшее оцепенение никак не желало проходить, однако стены почти перестали качаться — добрый знак. Он всё-таки сделал глоток. По вкусу обычная вода, прохладная, даже без привкуса железа, который давали изношенные водопроводные сети Траума. Своя система очистки. Свой полигон. «Тебя бы на полигон, сволочь!» — да, мысли, определённо, текли бодрее, хотя за их качество он бы не поручился.

Терапист сидел неподвижно, молча, слившись с бежевой спинкой кресла, с геометрическим узором тяжелых, плотных штор. Хаген перевёл взгляд на книжные полки. Он давно не видел книг — только справочники и брошюры из серии «Техно-раса» и «Единство». Свободное пространство перед книжными корешками занимали какие-то предметы. Самый крупный представлял собой макет городского здания, показавшегося смутно знакомым. Он прищурился. Вне всякого сомнения — Ратуша, её остроугольная крыша, башенка, часы с глянцевым циферблатом. Глянец-леденец. Хаген сглотнул. В горле по-прежнему было сухо.

— Который час?

— Почти полдень. Открыть окно?

— Да, пожалуйста.

Штора медленно поползла вверх. Белый дрожащий свет ворвался в комнату, и стало ясно, что метель не унялась, а напротив, разгулялась до неистовства.

Тяжёлые хлопья превратились в ледяную крупку. Ветер подхватывал её горстями и бросал на стекло. Нулевая видимость. Любой транспорт, отважившийся покинуть подземный гараж, в два счёта оказался бы погребённым.

— Я не могу уйти, — произнес Хаген словно про себя.

— Разумеется, — сказал Кальт, смотря на него задумчиво и не враждебно. — Вы проделали такой путь не для того, чтобы сейчас повернуть.

В его словах был резон.

— Чего вы от меня хотите?

— Правды. Давайте начистоту. Мне нужен ассистент. Послушный — мне понравилась ваша реакция на прямые приказы. Обучаемый. Надёжный. Знающий основы психофизиологии и экспериментальной психологии.

— Для чего? — спросил Хаген с горечью. — С вашей кровавой опереткой отлично справится любой мясник из Хель.

— Мясник, — у Кальта опять дрогнул уголок рта в подобии асимметричной улыбки. — Да забудьте уже тот эпизод. Согласитесь, я мог бы поступить более жестко. Извечная беда. Мы в Хель мясники, а университетские теоретики изобретают сомнительные этические принципы, подрывая устои Райха. Нам ещё предстоит разобраться с бардаком у вас в голове.

— Сейчас?

— Чуть позже. Сейчас это будет выглядеть примерно так: вы заключитесь в глухое молчание. Затем последует приватный разговор, в ходе которого окончательно выяснится ваша неблагонадежность. А ещё потом — увы — придётся пустить вас в расход. Пиф-паф. И снова поиски, расспросы, запросы, канитель…

— Но если я действительно неблагонадёжен?

— Это поправимо, — сказал Кальт, рассеянно щурясь на дневной свет. — Вам нужен хороший руководитель и умственная самодисциплина. Заканчивайте ерундить. Есть дела более насущные.

— Например?

— Территория.

Вот оно. Хаген сел ровнее, насторожился. Это был выход. Или ловушка.

— У меня нет допуска.

— Само собой. По эмпо-индексу вы проходите по верхней границе. Странно всё же у нас работает служба выбраковки. На пробы вы тоже являлись, закинувшись психотропами? Допуск будет. И вы познакомитесь с моей оловянной штурм-группой.

— С кем?

Кальт улыбнулся.

— Иногда я играю в солдатики.

Выход. Или ловушка. В самом деле — облако неопределённости. Как бы то ни было, неизбежное, кажется, отодвигалось. Хаген потёр переносицу. Территория. Ловушка. Или выход? Кальт наблюдал за ним, иронично поблёскивая глазами. «Я боюсь, — понял Хаген. — Не смерти — смерти я тоже боюсь, и дико боюсь боли, но больше — что он дотронется, приблизится. Невыносимо. Но почему?»