Нет, это не он. И я не заплачу…

Скрюченная фигура поманила к себе, нетерпеливо стукнула тростью. Хаген кивнул и пошёл, внимательно глядя под ноги, чтобы — не дай бог — не запутаться в облачной зыби. Горло горело от сажи. Улучив момент, он сунул в рот пластинку «Энергепилле». В голове сразу прояснело, удушливый ком откатился обратно, и белая тень впереди обрела структуру и чёткость фанерной мишени.

Прерывистый свет сменился однотонным приглушённым мерцанием технического этажа. Где-то рядом за тонкой дощатой перегородкой вибрировал гул генераторов, мерно вращались гребные лопасти люфтеров, гудели насосы, журчали отводки дренажных систем. Когда Хаген поднёс перчатку к одному из зарешеченных круглых отверстий — оттуда фукнуло жаром, как из драконьей пасти.

Я у центра Земли. Но где же…

За спиной что-то тяжко пыхтело. Получивший отменную дрессуру в условиях низких температур, Хаген обернулся — и не смог совладать с собой: в разломе карбоновой скорлупы показались на миг толстые вывороченные губы, чашки ноздрей, синюшный бугор щеки — полулунная маска кретина. По крайней мере, эта часть легенды не врала. Интеллектуальные рецепты Куба охранялись особой фабричной чеканкой. «Ампутация голосовых связок, — вспомнил он. Антитиреоиды. Префронтальная лейкотомия. «Человек не способен к такому зверству» — а кто-то ведь сказал эту чушь?»

Эмпо-дурень. Фальшивый безымянный солдат.

Боже! Господи Боже…

Циклопическая рука отодвинула стальную плиту.

— Сюда, — нетерпеливо позвал Вернер. — Вы-вы. Псст! Мастер. Оппонент. Бибельфоршер!

— Что? — переспросил Хаген, пробуждаясь и обмирая. — Как вы меня назвали?

— Так вас назвал он, — уточнил физик. В полумраке лифтовой кабины его кожа лоснилась от жирного ночного крема, пронзительно блестели очки. — Вы сказали, что убили его. Как именно? Не отвлекайтесь. Вы убедились, что он мёртв? Я не слышал сигнала тревоги.

— «Дорненкрон», — тихо сказал Хаген. — Мне нужно было выиграть время до срабатывания монитора. — Он запнулся и с натугой вытолкнул самую страшную часть правды: — Я хочу жить.

Дико сверкнули дымчатые стёкла очков, и в изгибе подпухших губ ученого мелькнуло что-то прихотливо-презрительное, когда он ответил:

— Будете, если возьму вас с собой. Я подумаю. А пока научитесь уважению. Ко мне следует обращаться «профессор».

— Профессор, — послушно повторил Хаген.

Кабина дрожала и ехала вниз. Снова вниз. Лицо попутчика проявлялось по частям, как зловещая переводная картинка. А с обратной стороны век проявлялось другое — яркое белое полукружие, похожее на оттиск почтового штампа. Хаген слизнул горячую соль, она накипала снова и снова.

Двери открылись.

— Это что, Центр Управления?

— Нет, — сказал Вернер. — Сперва я должен закончить ужин.

***

Стол был накрыт на одну персону.

И эта персона вела себя так, будто в карманах её шлафрока хранились запасы резервного времени мира. Звенела посуда, в овале дрожащего света сновали подвижные, тонкие пальцы; мясо, сыр, паштеты и фрукты имели вид весьма эфемерный, но Хаген бы не отказался вкусить от этих даров земных. С чувством горького сожаления он провожал каждый исчезающий ломоть и, наконец, удостоился раздраженного оклика Вернера:

— Вы смотрите как голодный. Как нищий. Вы что же — голодны?

— Я очень хочу пить, — признался Хаген.

На краю стола он заметил бронзовую чашку с носиком, поспешно схватил её, сделал глоток и поперхнулся. Какая кислятина! В судке оказалась не вода, а дрянное вино или уксус.

Тогда он успокоился, сник, как будто бы что-то поняв.

«Бедный путаник», — так назвал его Франц, «бедный путник» — сестра Кленце. Он сидел в кресле, перекинув ногу через подлокотник, и качал тракторной подошвой, разглядывая комнату сквозь хвойные иглы растущих ресниц. Белый стеклянный комплекс современной конструкции, призматически резкие грани. Где всё это?

— Датен-зал проектировал Кальт, — выпустил он стрелу наугад — и попал.

В серебряный конус света полетела салфетка. Потом раздался звонок, означающий, что трапеза подошла к концу. Полукретин-охранник собрал остатки пищи, и Вернер принялся одеваться, сдирая одежду с портновского манекена. Его голос был тихим, но трясся от ярости:

— Проектировал. Да! «Эренраум», и Центр Управления — проектировал всё, кроме моих кабинетов. И как бы между прочим заложил себе тропку, подземный ход, из которого вы выпали, как… трубочист, выставив меня на посмешище. Айзек и его вечные фокусы! Я всегда знал, что он помнит, что он не простил, что он хочет меня уничтожить…

— Он никогда бы вас не тронул, — возразил Хаген. В его ушах ещё звучал глухой, как будто прибитый морозом, голос, произносящий: «Здесь стало опасно, Эрвин. Перебирайтесь ко мне. Будьте уверены, я сумею вас защитить».

Никогда. Никогда. Никогда…

Мир оплывал как свеча.

Сломанный циферблат показывал ночь, самый пик — когда прошлое уже отошло, а новый утренний свет ещё и не брезжит на горизонте. Карточный домик почти догорел, остался лишь уголок с обугленной кистью да серая стружка почтовой бумаги. «Мне нужен доктор», — подумал Хаген. Жар трепал его тело, поднимаясь всё выше, руки и ноги стали стеклянными, а грудь — медной и звонкой, как у подростка. «Я должен…» Он встрепенулся и встал, заскрипев кобурой, собирая остатки сил для конечного ускорения.

— Пойдёмте, профессор. Нам пора. Я буду вас сопровождать.

— Пожалуй, — с сомнением сказал Вернер.

Громыхнул чемодан. Тень надела пальто, обмоталась вискозной верёвкой…

— Вы. Как вас? Мастер Юрген. Надеюсь, вы хороший стрелок?

— Никогда не стрелял в живых людей, — честно ответил Хаген. — Но не волнуйтесь. Я быстро учусь.

***

Крадучись, затаив дыхание, они шли по галереям, соединяющим внешние трансляторы Куба.

Снаружи ворочалась буря, гремел жестяной снегопад. Поляризованное стекло слабо пропускало внешний свет, и Хагену казалось, что по правую руку тянется вереница нескончаемых белых полотен. Иногда из разрывов клубящейся простыни выскальзывал острый оранжевый луч — следящий маяк «Моргенштерн».

А я возвращаюсь домой.

«Домой», — думал он, проходя анфиладой подземных комнат, — «домой», — через сеть одинаковых, жутких своей пустотой коридоров, — «возвращаюсь домой». Колченогий попутчик хромал позади, подавая односложные, скупые команды. Вправо и влево. Шаг вперёд — два назад. В какой-то момент Хаген обнаружил, что физик шагает рядом, держась за шлевку ремня, как ребенок, опасающийся затеряться во тьме.

— Безумие, — бормотал Вернер. — О, безумие! Эти волки… там, в «Моргенштерн»… оловянная дерзкая свора. Они распнут вас на аппеле, так, но потом-то — потом-то пойдут за мной! Вы слышали, что они говорят, как смеются? А Йегер! Он готов был клыками вспороть мне горло. Никакого уважения — ни к статусу, ни знаниям, ни к таланту.

— Айзек вас уважал.

Белая тень замедлила ход.

«Кап! — сказала Луна. — Эта ночь не закончится, нет».

— Не сходите с ума! — брезгливо сказал Вернер. — Эмпо-деградант. Разве не чувствуете, какое вокруг излучение?

— Полагаете, дело именно в этом? А не в том, что когда-то вы сдали его в Визенштадт? Живым, в Прозекториум. А?

Тень пискнула и бросилась вбок, но Хаген успел зацепить край пальто и рванул на себя, принимая на грудь тщедушную, гибкую куклу. «Да ведь так уже было», — добыча лягалась и била головой, с отчаянием приговорённого кусая его за угольник локтя.

— Ну тише же, тише, профессор! Чего вы боитесь?

— Отпустите меня! — прохрипел Вернер. Он вспотел. Безглазое лицо запрокинулось назад, сердце трепыхалось по-воробьиному — слабо и часто.

— Тихо-тихо, мой славный, — шепнул Хаген, гладя его по сухим волосам. — Мы ведь остались совсем одни. Посмотрите, как странно — вокруг ни души! Рассудите, с кем же мне теперь танцевать, как не с вами?

***

Отравленная луна заглянула и в Центр Управления. Но сделала это так деликатно, что её никто не заметил.