Я чуть ослабил хватку, и он отстранился, обессиленно опускаясь на траву у забора.

- Я больше не могу-у... – вдруг тонко завыл он. – Я больше... не могу-у... – И, подползя на коленях к доскам забора, стал биться в них головой.

- Не надо, пожалуйста, не надо! – заплакал я от отчаяния, оттягивая его в сторону. – Давайте зайдем, вам нужно помыться и отдохнуть... Я помогу вам... Пожалуйста, хозяин, вставайте!

В конце концов я поднял его на ноги и приволок в дом, видя недоуменные глаза Ками, которая, убаюкав Эль-Нор, еще не ложилась, ожидая меня.

- Нагрей воды, - приказал я жене, тем временем выдвигая из угла большую лохань для мытья. – И потом иди в ту комнату, я сам справлюсь.

Она развела огонь в очаге и набрала полный котелок из бочки.

- Что с ним? – покосилась она на понуро сидящего на лавке хозяина, который едва удерживался в вертикальном положении. – Он что, так надрался?

- Не твое дело, - резко ответил я. – Делай, что я сказал.

Обиженно пожав плечами, она дождалась, пока забурлит котелок, и подлила кипятка в лохань, которую я уже наполовину заполнил остававшейся в бочке водой. Затем жена молча удалилась во внутреннюю комнату, задернув белую занавеску.

Раздев хозяина донага, я усадил его в лохань, поливая сверху из ковша. Он сидел, опустив голову и уставившись на свои колени, позволяя мне осторожно натереть его волосы и кожу настойкой мыльного корня, пока у меня не получилось хоть немного вытравить запах дыма и смыть всю пыль и грязь.

Зная, что сам он вряд ли дойдет до кровати, в этот раз я все же позволил себе снова выйти за рамки своего положения, подняв его из лохани, кое-как вытерев полотенцем и завернув в одеяло. Опираясь на меня, он добрел до второй комнаты и повалился на постель. Расправив скомканное у стены покрывало, я прикрыл его голые ноги, еще по-прежнему мускулистые и крепкие. Я даже не заметил, что в последнее время хозяин носил все более просторную, мешковатую одежду, стараясь максимально скрыть контуры тела, и не затягивал пояс, чтобы не подчеркивать сильную худобу, которая только сейчас снова открылась моему взору.

___________________________

[1] Маура допустил определенную вольность, не только дав кодовое инопланетное имя человеческому ребенку, но и тайком назвав девочку в честь Эль-Ронта. У чужаков, независимо от пола, имена родителей или других близких людей, как правило, переходили к потомству с иным порядком того же набора букв, а если детей несколько, то с распределением слогов имен родителей между детьми.

[2] Все чужаки от природы являлись амбидекстрами.

[3] Пистолет.

В один из вечеров, примерно месяц спустя, я застал Маура погруженным в свои мысли у колыбельки Эль-Нор.

- Если у меня и были какие-то шансы, - прошептал он, легонько гладя пальцем пухлую щечку ребенка. – То теперь их точно нет...

- О чем вы, хозяин? – не удержался я.

- Да так, задумался, - обернулся он ко мне. – Надо бы ее искупать, а? – Он осторожно вынул живой сверток из плетеной корзинки. – Давай, сейчас будем купаться, óре мье [1],мояхорошая, - приговаривал он, разматывая пеленки. Попробовав локтем заранее нагретую воду в лохани, он осторожно опустил туда девочку. Она издавала довольные воркующие звуки и резво двигала ручками и ножками в воде, как лягушонок.

Мы сидели у стола с остатками ужина. Ками сначала кормила Эль-Нор грудью, приговаривая что-то ласковое, а потом, окончив, встала и пошла укладывать ребенка спать. За столом воцарилась мертвая тишина. Вспомнив о дневных событиях, я начал говорить, одновременно доедая свою порцию:

- Сегодня достраивали сарай у имения Гра́здит, и бревен не хватило. Меня Су́нти и его товарищи уговаривали завтра с утра идти с ними еще деревьев нарубить, но я лучше это время на участок потрачу, урожай надо успеть собрать, каждый день на счету. Как вы думаете, хозяин?

Маура не ответил, и я поднял глаза от тарелки. Он сидел с отрешенным выражением лица, откинувшись на спинку стула.

- Хозяин... – нерешительно попытался я еще раз.

- А? – встрепенулся он, словно выходя из забытья, и подался вперед, вглядываясь в мое лицо. – Ах, да... Можно пока собрать те бревна, которые остались от старых брошенных домов на окраине, подогнать их по размеру и на телеге подвезти к имению. Да и те, что у нас на дворе еще валяются, возьмите. Должно хватить.

Я просветлел:

- Спасибо!

Он улыбнулся как-то равнодушно. Вставая, чтобы отправиться спать, я случайно задел локтем глиняный кувшин на столе. Сосуд упал и разбился, черепки разлетелись по всему полу, вода разлилась. Я ойкнул, в который раз проклиная свою неуклюжесть, и кинулся собирать.

- Ничего, ничего, иди ложись, – сказал Маура, поднимаясь со стула. – Ты и так уже устал на сегодня. Я сам соберу. – Он присел, подбирая остатки кувшина.

Я хотел было возразить, но он поднял голову, тихо повторяя:

- Иди.

И я побрел вглубь дома, еле волоча ноги, не столько от усталости, сколько от непонятного чувства стыда.

- Спокойной ночи, Бан, – добавил он мне вслед, и хотя в голосе его слышалось только добродушие, мое сердце вдруг наполнилось такой горечью, что я чуть не заплакал.

- Спокойной ночи, хозяин, – ответил я, на миг оборачиваясь, чтобы взглянуть на худую фигуру в длинной тунике, ползающую под столом с тряпкой в руке.

* * *

Когда осенние дни стали прохладнее и короче, а с работой в поле было покончено до следующей весны, я все чаще оставался дома. Ками после рождения дочери расцвела, и улыбка почти не сходила с ее лица. Не обращая внимания ни на что вокруг, она целыми днями играла с крошкой и носила ее на руках.

Мой хозяин тоже души не чаял в этом маленьком беспомощном существе, и мне было стыдно, потому что хоть я и любил девочку, но далеко не так, как он. Возвращаясь с рынка на закате с продуктами, я заставал его сидящим на стуле перед очагом и нежно качающим спящего ребенка на руках. Иногда он напевал при этом тихим голосом старую колыбельную, одну из многих, что хранила его память еще со времен детства в Зараке:

Золотая ночка

Звездочками машет,

Синеглазке-дочке

Месяц резво спляшет,

Сказочку затеет,

Посвистит на дудке -

Закрывай скорее

Глазки-незабудки...

Я стоял снаружи у чуть приоткрытой двери, пока он не замечал моего присутствия, и слушал мелодичные звуки, и смотрел, как играют огненные блики на его лице. Это осунувшееся лицо с усталой улыбкой по-прежнему было для меня самым дорогим и желанным, хоть я и не мог отделаться от чувства, что хозяин медленно, но все вернее отдаляется от меня.

Он стал менее вспыльчивым и резким, однако теперь я страдал от его равнодушия. Особенно в тот вечер, когда я разбил самый большой и ценный кувшин в доме, а он никак не отреагировал. Я несколько раз возвращался в мыслях к этому происшествию; и мне невольно думалось, что уж лучше бы он разгневался, накричал на меня, или по крайней мере укоризненно покачал головой в ответ на мою небрежность – но только бы не сидел так спокойно, с отсутствующим видом, глядя мимо окружающих предметов. Его состояние все больше беспокоило меня, но он упорно отрицал любой повод для волнения, и, как всегда, отшучивался и отмахивался от моих вопросов.

Так продолжалось до наступления первых холодов, ближе к середине осени. В один из вечеров Ками, по своему обыкновению, уже спала во второй комнате, рядом с корзинкой дочери, а я сидел у стола, перебирая и раскладывая по мешкам оставшиеся от урожая репу и свеклу.

- Надо хвороста подкинуть, - сказал хозяин, поворошив догорающие угли. – Ночью еще похолодает.