- Так они что, не могли его вылечить?! – гневно воскликнул Калимак. – Такие все умные-преумные, и штучки у них диковинные на каждом шагу, а не умеют ни хрена толком!

Возразить мне было нечего, так как эта же мысль дятлом стучалась и в мою голову.

- Они тоже не всесильные, господин, - все же ответил я.

Сколько раз мне хотелось, чтобы это было не так.

- Да неужто? – переспросил он язвительно. – И чего он только с ними связался? Не было бы этих тварей заморских, мы бы и бед не знали. Приперлись на нашу голову, с юга, что ли? Жарко там, вот и рожи у них чуток перегорели. – Он нервно хохотнул.

- Они... не отсюда, - сказал я неожиданно для самого себя.

- Так ясен пень, что из дальних краев, - фыркнул он. – Я ж и говорю, с юга.

- Нет, не с юга, - продолжил я. – Оттуда. – И я медленно поднял глаза вверх, к небу.

Его взгляд тоже пополз выше, и он несколько раз моргнул на солнце.

- Чего?

- Они не с нашей Земли. А с какой-то другой. Из другого мира.

- Что за бред! – снова вспылил он. – Какого «другого мира»? Есть земля и небо, не с неба же они свалились! Ну ладно, махины у них летучие всякие, и что с того? Да, чудной народ, ну и выглядят так, что волосы дыбом встают, мало ли на свете уродов?

- Мы для них тоже нелепо выглядим, - вспомнил я давние слова Эль-Ронта. – А дом их – очень далеко. Они когда-то сюда прилетели, и остались.

- Слышал бы тебя Мау сейчас! Совсем у тебя крышу снесло, болван!

- Он был одним из них, - безжалостно произнес я.

- Нет, ну ты подумай! – оскалился он, снова подступая вплотную. – Ты хочешь, чтобы я поверил... что мой друг, которого я знал с детства, на самом деле какой-то нелюдь с какого-то летающего в небесах «другого мира»?!

Не успел я на это ответить, как выражение его лица резко изменилось, словно он увидел призрак.

- С детства... – растерянно повторил он собственные слова. – Да, может, года четыре мне было тогда... Я на опушке играл. А он из лесу выбежал, как чертенок. Грязный такой, взлохмаченный, из одежды только на бедрах лохмотья драные, и еще так быстро двигался... Я даже закричать не успел, как он рядом оказался. Заметил меня, и так в сторону отскочил разом... Шагов на десять. Ну, а я, когда увидел, что и он меня боится, осмелел немного. Я его позвал, он смотрел подозрительно, но подошел все-таки. И на хлеб мой с медом пялится, пялится... Ломоть свой ему протянул. Жрал он так, будто месяц еды не видел. Я и захохотал, уж больно потешно это было. Он застыл, а потом вдруг... не знаю, как сказать-то. Но засмеялся он в ответ моим смехом. Будто меня передразнивал. Точь-в-точь звучало. Обиделся я тогда, да и струхнул порядочно. Но все ж в дом его с собой позвал, чтоб ночью не замерз, а то холодало уже, помню. Прятал его под лавкой от родителей, они, конечно быстро прознали, отвели его в семью, где детей поменьше было, чтобы там жил. Оказалось, он и языка-то нашего не знает, но как-то он всех понимал. А потом быстро научился, заговорил со мной. Со мной первым. И так познакомились мы понемногу... Хотя кто он такой, откуда, так и не рассказал. Всегда от ответа увиливал. Я на тебя зол был, потому что ты ему был дороже... Стал дороже, когда он сюда перебрался. Я думал, он с тобой делится тем, что раньше мне доверял. Я думал – как это, ты всего лишь тупой раб, – (при этих словах меня, как и прежде, бросило в жар, но рассказчик не смутился) – а он, видать, к тебе привязался... Сильно так. Леший его знает, с чего и почему. Но он всегда меня выслушивал. Был мне как... как старший брат. Даже если мы ни разу не сородичи, - отмахнулся он, хотя я и не собирался оспаривать его слова, застигнутый врасплох его откровенностью. – И вообще, мало у нас общего, но... Зато мои настоящие братья никогда вообще не обращали на меня внимания. А он... – Калимак хотел еще что-то добавить, несколько раз открыл и закрыл рот, и в итоге сдался, снова с горечью махнув рукой. – К черту...

- Он просил передать вам, - сказал я в наступившей тишине. – Что... помнит тот день, когда вы встретились... и завтрак ему отдали... И... вот еще. – Сняв с полки свернутый в трубочку свиток, я протянул его стоящему напротив.

- Это что? – спросил он, и, не дожидаясь ответа, быстро развернул поданное.

Губы его сжались плотнее, и он, смотав тонкую кожу обратно, сунул свой портрет за пазуху.

- Он... там похоронен? – выдавил он. – На их острове?

- Да, - ответил я, не вдаваясь в подробности о незнакомых мне ритуалах чужаков.

- Увидимся, - кивнул он, шагнув через порог.

Выйдя во двор, он столкнулся с Ками, возвратившейся с рынка. За спиной у нее в тканевой переноске мирно посапывала Эль-Нор, в руках жена держала увесистый узелок с продуктами. Я машинально взял у нее ношу, а Калимак легонько потрепал заскорузлым пальцем щечку ребенка, стараясь не разбудить.

- Твое? – обернулся он.

Я молча кивнул, хотя давно уже не чувствовал в этом правды. У дочки были русые волосы и голубые глаза, какие я видел у многих парней из богатых имений по ту сторону реки. От меня в ней не было ничего, и часто, при взгляде на это розовощекое светлое личико, я с тихой яростью вспоминал тогда еще непонятные слова хозяина.

- Поздравляю, - Калимак хлопнул меня по спине. – Работай дальше. – Он направился к калитке, а я – назад к дому.

- Смотри, чтоб все чисто было, - окликнул он напоследок треснувшим голосом. – Чтоб все... А то получишь у меня. – И окончательно скрылся за бревенчатым забором.

Незаметно кончилась зима, зазеленели деревья, запели птицы, оживилась и задвигалась вся деревня.

Как-то весенним днем Ками вернулась с купания в реке, войдя на широкий двор имения. Ее забрызганное водой льняное платье обтягивало большую грудь, колышущуюся при ходьбе, в такт мерно покачивающимся бедрам.

Вдруг я почувствовал напряжение и твердость там, где их не было уже много месяцев. Я повалил жену в густую траву, задрав светлые юбки, и с силой вошел в нее. Она не сопротивлялась, глядя на меня круглыми карими глазами. Ее темные кудри разметались по траве; я зарылся в них пальцами, и двигался в каком-то исступленном экстазе. Потом из меня выплеснулась волна такой дикой ненависти, что я испугался. Нет, это не была ненависть к жене – ведь я знал, что по-своему люблю ее, видя перед собой эти доверчивые молодые глаза. Нет. Это была ненависть к самому себе, раздиравшая меня изнутри.

Мне было восемнадцать лет, и я чувствовал себя глубоким стариком. То, что прошел год, я отметил, возвращаясь с последнего летнего сбора урожая, хотя внутренне и не ощущал смены времен года так остро, как раньше, когда с наслаждением вдыхал свежий осенний дождь и подставлял лицо раннему весеннему солнцу, золотившему остатки сугробов.

Дойдя до ветхой калитки, я на мгновение задержался, поняв, что домой заходить не хочется. Там было уютно и тепло, там пахло едой и детьми... Там было все насквозь пропитано прошлым. Я бы уехал из этого имения за тридевять земель – если бы было, куда уехать.

Тут боковым зрением я уловил движение и повернулся, ожидая увидеть кого-то из соседей, снова пришедших обменивать продукты. Но передо мной, скрывая лицо под серым капюшоном, стоял чужак, осмелившийся войти в деревню средь бела дня, один, без сопровождения, словно простой путник.

- Примешь усталого гостя? – спросил знакомый глубокий голос. Капюшон был откинут, и большой рот растянулся в легкой улыбке, от которой защемило сердце.

- Тар... – склонил я голову перед Эль-Ронтом, едва сдерживая слезы и поняв, как я по нему соскучился. – Пожалуйста, проходите в дом!

Правитель снял серый плащ и повесил его на спинку стула, оставшись в брючной форме приглушенно-синего оттенка. Он сел на ветхий стул, положив ладони на колени. Странно выглядело его безупречное строгое одеяние на фоне потрескавшихся деревянных ножек. Но он сам не испытывал никакой неловкости, сидя в моем доме, так сильно уступающем в убранстве хоромам Карнин-гула.