Восход следующего дня застал меня на пристани, в ожидании корабля, который должен был вернуть меня домой. Я смотрел, теперь уже один, на золотистую солнечную дорожку, тянущуюся до самого горизонта по сиренево-голубому шелку воды. В то утро окружающая красота оставила меня равнодушным.

Корабль подплыл вплотную к деревянным подмосткам пристани, началась погрузка товара, идущего на материк. Сквозь ряды движущихся туда-сюда погрузчиков ко мне приблизился Эль-Ронт. Он молча вложил мне в руку большую, красивую морскую раковину с причудливо изогнутыми завитками и перламутровыми переливами на стенках. Несколько секунд я тупо смотрел на нее, пока не вспомнил.

- Откуда вы узнали? – изумленно прошептал я.

- Она лежала на полу у двери, - ответил Эль-Ронт. – Последним, кто ее касался, был твой хозяин. Я понял, что он нес ее тебе.

Не в силах совладать с собой, я судорожно обнял правителя, припадая к его груди. Он не отстранился, легко прижимая меня и утешающе поглаживая мои волосы. Я грелся в волнах его тепла, и мне не хотелось его отпускать.

Гудящий сигнал возвестил о том, что погрузка закончена. Эль-Ронт вытер мои слезы упругими кончиками пальцев, так, словно для него этот жест был привычным.

Он подвел меня к трапу, и тут навстречу нам с корабля сошел еще один чужак.

- Те Эль-Ронт-тар?

- Мьил, та ма.

Почтительно склонив голову, тот подал Эль-Ронту плоскую продолговатую коробку, и удалился к своим товарищам.

Правитель отрешенно провел пальцами по гладкой и тонкой деревянной поверхности, приподнял крышку, глядя на ячейки с красками всех оттенков радуги, ровными рядами заполняющие коробку. Не выдержав этой пытки, я вновь зарыдал со страшной силой, чуть не теряя сознание, и Эль-Ронт был вынужден обнять меня и удерживать рядом свободной рукой, не давая рухнуть на песок.

Усадив меня на лавку в небольшой каюте, он тихо договорился о чем-то с сопровождающими, чуть кивнув в мою сторону.

- Я еще некоторое время пробуду на острове, - сказал он мне на прощание, присев напротив. – Но мы увидимся. Будь сильным и не оглядывайся назад, Баназир. Свет всегда впереди. Когда тебе будет особенно тяжело, вспоминай обо мне. Я мысленно рядом.

Он слегка провел двумя пальцами поперек моего лба, и, не говоря больше ни слова, вышел.

Обратное плавание прошло, как в тумане, оставляя в памяти лишь тоскливые крики чаек и бесконечные серые волны. Я больше не оглядывался на остров, но чувствовал, что он провожает меня, искрясь песчинками на берегу и шелестя изумрудными кронами деревьев далеко в роще. Где-то там, позади, погребальный огонь навсегда поглотил тело моего хозяина. И всю мою прежнюю жизнь.

* * *

«...Там внутри ступени, они кажутся нескончаемыми...»

Я медленно, с трудом поднимался все выше в кромешной тьме. Широкие каменные ступени по спирали вели вверх, и им не было числа.

«...Там очень темно, и чем выше, тем темнее...»

Пот тек с меня ручьями, я то и дело останавливался и приседал отдохнуть, переводя дух, но не сдавался, и все полз дальше. Мне казалось, что время остановилось, утонуло во мраке, как утонули все очертания и направления, и я уже не знал, где низ, а где верх, где лево, а где право. Тело била крупная дрожь от холода и страха, подкашивались и невыносимо болели колени.

«...Зато сверху открывается невероятный вид – с одной стороны на море, с другой – на все окрестные деревни. Солнце светит так ярко, будто висит прямо над головой, ветер такой свежий, что кажется, будто улетаешь вместе с ним...»

Перемена наступила резко – в глаза ударил ослепительный солнечный луч, и я крепко зажмурился, успев отвыкнуть от света. В ноздри пахнуло свежим морским ветром с запахом соли. Я стоял на круглой площадке наверху башни, и выше меня были только птицы – и та Великая сила, царившая над всем бренным миром.

Хозяин был прав – это зрелище стоило того, чтобы взбираться сюда.

Я подошел к самому краю площадки, глядя вниз. Высоты я всегда жутко боялся, и у меня почти сразу закружилась голова, но я не отходил от края, наоборот, придвинулся еще ближе. Мне хотелось полететь, как птица, быть свободным от всего, от разрывающей душевной боли и гнетущих воспоминаний, навсегда слиться со светом и превратиться в солнечный луч...

«...Живи за меня...»

Голос в моей голове прозвучал так четко, словно я слышал его только что, а не почти неделю назад. Я не мог предать хозяина и его доверие.

Отдохнув еще немного, я отвернулся от края площадки и шагнул обратно в черный проем башни, начав медленно спускаться.

__________________________

[1] Гены (досл. «Наследие»; оно же и название проекта пришельцев по скрещиванию с людьми и созданию гибридов).

[2] Личный транспорт.

[3] Отец... пожалуйста...

Свой вещевой мешок, с которым я вернулся с острова, я засунул за полки, не развязывая. Там он и лежал, пока в один из дней жена при уборке не отодвинула полку, временно положив мешок на стул. Придя с рынка, я наткнулся на него глазами, машинально подошел и развязал потертую бечевку. Рука моя коснулась ребристых стенок морской раковины. Я оставил ее на столе, вынув затем запасную одежду, засохший и твердый, как камень, ломоть ржаного хлеба, плетеную фляжку с давно испарившейся водой. Было еще что-то, лежащее на самом дне.

Собравшись с духом, я достал толстый свиток, раскрыл его... и забыл обо всем вокруг.

Там были изображения. Рисунки. Но не символические черточки и кружочки. Там были пейзажи – горы и реки, леса и поля, выведенные темными чернилами на желтоватой коже. Были фигуры в движении, переданном с потрясающей точностью; их руки вздымались к небу в молитве, и мне казалось, что я слышу глухие напевы. По длинным волосам я понял, что это были чужие, наверное, на острове. Из большого свитка выпал отдельный квадратик кожи поменьше – на нем был изображен улыбающийся Калимак, в одной руке держащий яблоко, другой поглаживающий морду коня. Значит, хозяин и ему оставил что-то на память.

Каждый рисунок был слишком четким, слишком реалистичным, будто рука и разум, создавшие его, не знали ни лжи, ни пощады. При взгляде на последнее изображение, в самом верху, я замер. Это было мое лицо, и я видел его так же ясно, как в тот раз в Карнин-гуле, когда на складе одежды смотрелся в выдвинутый из стены серебристый прямоугольник. Теперь же моя внешность вновь предстала передо мной в мельчайших деталях – рисующий не пропустил ни одного изъяна, ничуть не сгладил неправильности и грубости черт.

Порывисто я прижал свиток к груди. За спиной моей послышались голоса, женский и детский – я даже не заметил, что Ками с дочкой уже вернулись с прогулки. Я обвел комнату затравленным взглядом и решительно поднялся.

Он хотел, чтобы я имел этот жалкий сверток кожи, и это все, что мне от него осталось... Он заставил меня жениться и завести семью... Он хотел, чтобы я был счастлив... На кой черт я всегда должен подчиняться тому, что он хотел?!

С неистовым злорадством, змеиным ядом просочившимся в сердце, я встал на колени у очага, резко взмахивая кремнем. Послышался треск, когда кусочек кремня откололся; и сухие ветки в очаге задымились и вспыхнули с первого раза. Я громко, истерически захохотал, радуясь своему достижению, и, схватив со стола свиток, швырнул его в огонь.

Жена тревожно вскрикнула при звуках моего смеха и отпрянула назад, крепко удерживая дочку на руках.

Я смотрел, как быстро обугливаются края. Вот уже проступило темное пятно посреди желтоватой кожи; скоро, скоро...

- Нет! – Я испугался собственного крика. – Нет, нет, нет!!!

Голыми руками я выдернул дымящийся свиток, обжегшись, бросил его на пол и стал топтать ногами, пытаясь погасить разбушевавшееся пламя. Мне это удалось.