Орас Хватит!

Макс (Эжену, безучастно разглядывающему книжные полки) А твой атрофированный нос на эти фантасмагории ничего не возразит.

Эжен … Если вас это так волнует… Когда мы встречались в столовой госпожи Воке, Орас, я, помню, говорил себе: я и моя жизнь — жених и невеста… Но заключался этот брак по голому расчёту…

Орас И вот ты решил завести любовницу — — смерть!?

Анастази (стоящая на пороге своей комнаты, закутанная в одеяла) Нет. Он не изменник. (Замеченная всеми, быстро убегает за дверь).

Магистральный пирс уходил в море почти на километр. Пристроенных к нему насчиталось шестьдесят, между каждыми было достаточное расстояние, чтоб на причал встал крупный грузовой корабль. Из одного такого, только что прибывшего, всё те же в буквальнейшем смысле разношёрстные работники выкатывали и вытаскивал бочки ((Анна называла для себя бочками большие запечатанные туеса, выдолбленные из цельных пней)), видимо, с янтарной смолой для дока. К другим, небольшим ботам бережно сносили мшистые сочно-зелёные шары, в которых — знала Анна — дремали младенцы, готовые к новому воплощению.

Пять лет своей безмужней жизни она часто ездила в порты и просто гуляла, наблюдала, вслушивалась, пыталась понять, на что её променяли…

Но здесь всё иначе. Вместо гомона и грохота, полнящих земные пристани, в уши лишь сыпался сухим гравием топот копытных ног, за которым терялся перестук катимых бочек; снасти сонно поскрипывали, как тонкие сосёнки на ветру; никто не разговаривал, не командовал, каждый без чужих слов знал, что ему делать.

Добредя до самого конца, Анна глянула в воду — она была не такой, как у берега: на поверхности колебалась тёпло-лаковая плёнка, блестели весёлые колечки, словно по краям тарелки с жирным супом. Анна решила, что туда либо неосторожно, а скорее всего намеренно, ради безопасности, вылили чудесного растительного сока.

Обернулась, залюбовалась голубеющей горой, со склона которой начала своё странствие. Похоже на вулкан. Белые тучи вьются над кратером, снизу подсвеченные розовым. Очень красиво. Прозрачная бирюза склонов переходит в изумрудные волны садов, а над нами летают стаями и одиноко птицы-солнца. По левую руку разглядела Анна и зелёный водопад, и пополняющую море кость-трубу, и только что возникшую расщелину в береговой дамбе; по правую зиял мрачный фьорд, а дальше виднелись словно какие-то башни, стены…

Вдруг поверх унылого дождеподобного шороха, едва слышного на краю пирса, совсем избизи долетела песня:

На голос Анна прибежала к краю одной из правых веток пирса. Тут качались на привязи лёгкие яхты, под крестами их одиноких мачт дремали траурные оборванцы.

— Эй, Джек, спой ещё, — лениво сказал один соседу, но тот словно не слышал.

— Гляньте, ведьма, — громко зашептал третий, кивая на Анну. Моряки нерадушно оживились, насторожились, нащурились на даму в чёрном.

— А я знаю её! — крикнул вдруг, подскакивая, Джек, — Это мать моего сына!

Вечером Эмиль засиделся у Ораса. Они потягивали портвейн и говорили об Эжене:

— Смерть ему не то что любовница, а скорей такая недоступная трубадурская донна, вздыхая по которой он кое-как утешается с доступными девчонками-болезнями.

— Ну, эти подруги тем более водят его за нос! Я имею в виду, что здоровье у него диковенное: на такой диете, весь как мизгирь, а глаза блестят; кожа, волосы, зубы в полном порядке… И за три дня разделаться с тифом!.. Но ей-богу: поговорка в здоровом теле здоровый дух — не про него. Что у него за квартира! Зачем столько зеркал?… Из трёх окон одно заставлено шкафом. Почему? Там есть ещё место… И какие идеи ты поминал сегодня утром?

— Да ты о них лучше моего должен знать. Ведь ты был с ним тогда, а не я.

— Когда — тогда?

— Когда был жив Отец Горио. С него-то всё и началось…

Новым утром Эжен распорядился на воскресение: всем сойтись в Дом Воке на уборку и посильный ремонт. После обеда он уступил Максу диван, сам сел к столу почеркать расчёты и вдруг вспомнил о приглашении Феликса, сдёрнул с вешалки первую попавшуюся накидку, шляпу и бесшумно вылетел в морозную тень и ярко-огненный свет раннего заката.

Когда извозчик спросил: «Куда желаете?» — Эжен понял, что не знает адреса.

— Вы случайно не в курсе, где живёт господин де Ванденес, королевский секретарь?

— Нет, сударь… Так вас везти куда, или как?

— Поедемте… в Сент-Оноре что ли…

На самом въезде в квартал, Эжен отпустил фиакр и пошёл, внимательно оглядываясь, любопытствуя у прохожих, но никто не мог ему помочь. Вдруг он вспомнил, что где-то поблизости должен быть дом де Марсе. А вот и он. Ошибиться Эжен не мог: его пару раз приглашали туда поиграть в карты. «Либо он мне укажет путь (60 % вероятности, ведь они с Феликсом хорошие друзья), либо (20 % — не страшно) пошлёт куда подальше, либо (NB!), вместо того, чтоб там услышать, я — здесь — увижу,» — подумал и позвонил в дверь.

Привратник не только впустил его в гостиную, обитую алым бархатом, но даже не справился, как доложить господину графу о незваном госте; ушёл, попросив подождать.

В этой комнате Эжен не бывал. Небольшая, уютно-сумеречная, она, наверное, предназначается для самых неофициальных встреч. Первым, что подивило Эжена, стала мебель: у кресел настоящие львиные лапы, шерстистые и когтистые, а сидения обтягивал однородный с ними мех, нигде не заметно швов, нигде не видно дерева или бронзы — таксидермический шедевр! На небольшом круглом столе стоял странный восточный кувшин в золотом филигранном каркасе, украшенном негранёными лалами; горлышко очень узкое, сбоку шланг с мундштуком. Эжен, впервые видевший кальян, попробовал откупорить его, проверил, не свисток ли насажен на шланг, и, разубедившись во всех своих догадках, оставил в покое таинственный сосуд. Внимание переключилось на картины — жестокие барочные натюрморты. Там даже не было цветов и яблок, одна убоина: фазаны с глазами окуней, кролики в замаранных кровью шубках, растопырившие крылья куропатки, отрубленная голова оленя, а на одном полотне лебедь висел на двух железных крюках: один протыкал шею у самой головы, другой — подмышку.

Какое мучение это ни причиняло Эжену, он принялся рассматривать их, яростно напрягая глаза, впивая ими каждую тягучую тёмную кляксу с бронзовых подносов, каждую замершую слезинку с век зверей и птиц. «Смотри, кроволивец! — злорадно говорил сам себе, — Для тебя приготовлено». Но сквозь тупую боль жалости и давнего сокрушения пробивался оптимистично-суеверный вывод: действительно, его здесь ждут и сообщат что-то важное; а неутомимое насмешливое воображение дописывало новую картину из этой серии, героями которой были дохлые мухи, тараканы и старая пятнистая крыса, вроде той, чей труп нашёлся однажды в углу коридора в Доме Воке.

Появился Анри.

— Кто это? — сунул глаза в лорнет, — А, барон Снежная Ночь! Насколько я понимаю, в тот достопамятный вечер ваш фееричный фрак исчез, едва пробило двенадцать, и вы оказались… в том, что на вас сейчас, поэтому сбежали, ни с кем не простившись. Надеюсь, ботинка не потеряли по пути?