Чёрный воздух не был пуст. Странные создания или предметы, тускло светящиеся, похожие на кометы или на крылатых насекомых, мелькали в нём; полосы радужного тумана вились на пути.

По мере приближения новой земли скорость снова возросла. Анна ощутила мучительное головокружение. Она снова падала. Внизу был день; сквозь тучи проглядывали скалы и холмы, леса, тёмные провалы озёр или вулканных кратеров, жилы рек или дорог.

Уши заложило от воя рассекаемого воздуха. Анна снова вскрикнула и зажмурилась, видя совсем близко каменную площадь, но столкновение оказалось не болезненней падения с высоты собственного роста. Женщина поднялась на ноги, осмотрела себя и нашла, что одежда на неё почернела и сделалась прозрачно-струйной, как пролитая в воду тушь.

— С прибытием, — сказала из-за спины сестра своего брата.

Они стояли под шафранным низким небом на террасе с балюстрадой, будто бы не рукотворной, а выветренные веками из горной породы. Можно было дотронуться до крон деревьев, сквозь смоляную листву которых ярко светились плоды. Толпились люди с корзинами. Набрав яблок, апельсинов или других фруктов, они сходили куда-то по лестнице, непринуждённые, умиротворённые, молодые — лишь чуточку спешащие. Были там и дети.

Среди людей бродили странные существа человеческой стати, но одетые не в мантии и туники из густого дыма, оседающего сажей на коже, а шерстью, имеющие необычные уши, хвосты и другие звериные признаки. К Анне и её спутнице быстро приблизилось чудо с высокой грудью, облепленной тёмно-палевыми перьями; руками, с которых перья свисали широкими плоскими рукавами; из-под короткой перьевой же юбочки тянулись красные страусиные ноги; на длинной шее сидела вертлявая маленькая голова в павлиньем уборе.

— Я тебя ищу, — сообщило оно девочке.

— Я ходила встретить мою сестру. Она держит путь к Матери-Богородице.

У последнего спуска подскажут, куда идти дальше? — сказала полуптица и отошла.

— Кто это был? — спросила Анна, шагая вниз.

— Куратор.

— … Как мне тебя звать? У тебя ведь есть имя.

— Ты его знаешь.

— … Огаста?… Но как же!?…

— Все живые лгут, — изрекла маленькая покойница, спускаясь чуть впереди.

На нижней широкой площадке стояли бесконечные ряды столов, у которых люди занимались разными работами: одни крутили каменные жернова, другие мыли, чистили и резали овощи, кололи орехи. Им приносили заготовки и забирали у них готовое. Парапетом была одна сплошная плита, уставленная тысячами дымящихся котлов.

— Какая-то гигантская кухня, — отметила Анна, — У тебя здесь тоже есть обязанности?

— Обязанностей здесь нет. Мы делаем, что хотим.

— И вон та женщина, которая скоблит ногтями морковь? У неё на волосах висят железные гири! Она сама себе их прицепила?

— Да.

— От них вся её голова кровоточит!..

— Как-то при жизни она бранила свою дочь, а когда та обняла её и умоляла о прощении, — схватила девочку за косы и оторвала от себя.

— Вот гадина!

— Молчи. Ты тоже мать.

Странницы шли вправо до новой лестницы, ведущей в ущелье, где по обе стороны тропы зевали тускло рдеющие углями пещерки-жаровни. Иные были закрыты чёрными щитами. Возле каждой из стены выступала толща в виде барабана, служащего столом. На одних лежали готовые хлебцы, хлебы и пироги, на других — слепленные, но не испечённые, подле на глиняных блюдах и лотках высились горы будущей начинки: изюм, грибы, ягоды и всё, что угодно.

Здесь заправляли всего несколько женщин в светлой одежде. Одна принимала у лестницы снедь, раздавала пироги и караваи с тихими наказами людям, уходящим вдаль; другая месила тесто, лепила, начиняла хлебы; третья длинными голыми руками отправляла их в печи и вынимала из печей, четвёртая просто сидела и наблюдала за всем. К ней и обратилась Огаста:

— Мэри, это моя сестра.

Лазутчица присогнулась в неловком реверансе.

— Меня зовут Анна.

— Отчего ты умерла?

— От родов, — ответила Анна без раздумий и прибавила, — Мне нужно предстать пред Богоматерью. Мне так сказали…

— Тебе придётся пересечь море. Бери хлеба, сколько не тяжко, и ступай в сады. Пройдёшь их — попадёшь на берег, на причал; найдёшь себе лодку…

— Но я не умею управлять лодками.

— Там есть лодочники. Тебя отвезут.

Анне не нравилась отстранённость здешних хозяек и суета работников; она постоянно возвращалась к вопросу: ад это или рай? Для ада слишком безобидно, для рая — хлопотно, и для того и для другого — как-то через чур просто. «Сколько не тяжко… Хм!..». Она взяла крошечную пухлую булку. Огаста же поставила одну на другую две коврижки и, прижимая их к груди, кивком зовя Анну за собой.

Последняя лестница, словно случайно возникшая на склоне скалы, была шире лондонской Темзы. Опять люди, идущие с ношами — вниз, а без них — наверх. У первых одежда светлеет, у вторых — темнеет.

— Здесь как-то всё странно, слишком обыденно, — жаловалась Анна.

— Я тебя не понимаю.

— В чём суть всего происходящего здесь?

— Те, что наверху, — больные. Они делают то, что облегчает их страдания. Помнишь женщину с железными шарами на волосах? Если ей их не вплетать, то волосы начнут расти внутрь головы, пронижут мозг, глаза, вылезут в рот, в нос и в уши, так что она ослепнет, оглохнет и наверняка сойдёт с ума, — вздохнула, — У каждого свой недуг.

— А у тебя?

— У меня их нет, но я не могу вернуться в жизнь, пока жив брат.

— Ты… — его ангел-хранитель? — усмехнулась Анна.

— Я человек, а не ангел, — сердито осекла Огаста, — Брат меня любит, а если я оживу, то забуду его; он меня потеряет.

— И ты просто слоняешься тут, ожидая его смертного часа?

— Да.

— … Ты здесь с кем-нибудь дружишь? Или у вас не бывает чувств?

— Я подружусь с твоей мамой.

Анна вновь почувствовала холод в лопатках. «Вот, — подумала, — действительно листья одной ветки. Что тот, что эта — грубияны и страхотворы!».

— … Из твоих слов следует, что это — здесь — для вас — не навсегда? Отсюда духи снова могут вернуться на землю?

— Да, когда излечатся.

— Так что же тут такое — Чистилище?

— Тут — Царство Правды.

— А… Рай?…

— Царство Правды едино, и в нём есть всё, что может быть; всё, что нам нужно.

Лестница сводила в туманно-зелёное марево. Анна ожидала увидеть что-то вроде сквера у набережной, но никакого моря не было даже на горизонте, только эта непомерно заросшая волнисто холмистая долина дремала внизу.

— Это и есть сады?

— Да. Это Иден.

— Мы тут не заблудимся?

— Тут такого не случается. Все приходят куда им надо, и встречаются с кем положено.

— О, поистине совершенный мир…

Жорж алчно рассматривал гравюры в старинной книге об оружии, прислонившись к печи.

— Привет, — окликнул его Эжен, — Макс ушёл, а я придумал одну штуку. Пойдёмте-ка.

Под сенью книжных полок он усадил брата и сестру на жерди своих предколений:

— Не знаю, куда он меня потащит, но вечером нас с Максом дома не будет. Наверняка он скажет вам никому не открывать, но вы не слушайте, потому что должен прийти один важный гость.

— Эмиль? — спросила Полина.

— Нет. Старичок один. Его зовут Гобсек.

— А что в нём особенного? — подал голос Жорж, обстригающий маникюрными ножницами писчее перо в напрасной надежде на гневный запрет.

— Он прикарманил бриллианты вашей мамы — вот что. Но он не вор, он просто купил их у неё по непростительно низкой цене, когда она была рада лишней сотне франков. Итак, вы пустите Гобсека, покажете, что знаете его, назовётся себя детьми графини де Ресто и — что главное — попросите вернуть бриллианты. Он, конечно, потребует денег. На этот случай я положу в «Левиафана» пятьсот франков — вот они. Они мои, но, когда Полина достанет их и протянет Гобсеку, ты, Жорж, сделаешь то, у тебя очень хорошо получается: закричишь, что это ваши последние гроши, что папа вас убьёт, на что ты, Полина, ответишь, что честь дороже жизни.