— Ты кто? — ошарашено спросил его рыцарь.

— Человек.

— А зачем такое страхолюдие напялил?

— Чтоб враги боялись.

— Какие враги?

— Злые духи.

— Ты колдун?

— Нет, я воин.

— А от меня тебе что надо?

— Будь моим соратником?

Ротгер посмотрел на вал из начинённых панцирей и крестоносных накидок:

— Почему именно я?

— По просьбе одной дамочки.

Дануше решила, что настал её час, наклонилась над возлюбленным, промолвила: «Я умерла…», но его глаза, раскрывшись широко, остекленели, весь он вдруг обник и обезжизнел.

— Что с ним!?

Жестом опытного лекаря военачальник сунул пальцы под железный ворот тевтонца:

— Сердце смолкло.

— Боже!

— Ничего. Сейчас перезапустим.

Второй укол сработал лучше первого. Разбуженный попытался сам выдернуть иглу — левой рукой: правая была мертвей зажатой в ней секиры, — и простонал: «Я ничего не понимаю! Где мы? Если это Ад, то почему она здесь? Неужели, чтоб спасти меня, окаянного!?».

Дануше: Да! С позволения самой Пречистой Девы!..

Ротгер: О, милосердная Заступница!..

Безымянный: Аминь. Давай-ка, братец, поднимись. (усадил воскресшего, стянул его рану своим поясом через подмышки и с захватом шеи) Оружие сам выбрал?

Ротгер: А что?

Безымянный: Одобряю. Всегда уважал самоубийц. (соорудил для холодной десницы держащую петлю из остатка плаща, раскупорил фляжку с молоком) Глотай.

Ротгер (выпив): Благодарствую.

Безымянный: Сможешь теперь встать и пойти?

Ротгер: Да, кажется… Только куда? И что это вообще за место?

Безымянный: Самый гнусный задворок Валхаллы. Мы тебя проводим в лучший край.

Ротгер (Дануше): Так ты любишь меня?

Дануше: Да! Я хочу, чтоб мы стали супругами. Здесь это невозможно. Ты сначала должен искупить свои грехи, чтоб начать новую жизнь. Там, на земле, мы встретимся и будем вместе навек. Этот человек — вождь всего европейского воинства, твой командир.

Ротгер (без особого доверия, поднимаясь на ноги): Ну, надо же, какая честь… Так, значит, я теперь буду спасать свою душу, воюя, как твоё превосходительство, со злыми духами…

Безымянный: И получая те же смертельный раны, что нанёс другим при жизни.

Ротгер: А несмертельные?

Безымянный: О них и речь молчит.

Ротгер: На вид ты вроде тролля; болтаешь, как схоласт, а руками больше похож на ваятеля, чем на воителя…

Безымянный: Ты о себе бы лучше рассудил.

Ротгер: … А я ничто. Во мне настолько мало мужества, что я бы предпочёл старый заветный ад кромешный с углями, смолой и серой — новым битвам!.. От любви ж одни только мучения… Где мой щит?

Безымянный: Как он расписан?

Ротгер: Сверху шахматное поле, снизу три льва.

Дануше: Его тут нет.

Ротгер: Наверное, сломался…

Безымянный: Есть о чём! Тупой пережиток эллинов и иже с ними! Ничто так не мешает бойцу, даже шлем. Иные народы даже не знают, что это за штука. Две руки — два оружия. Зачем брать крышку от котла или ящика?

С такими разговорами они беспрепятственно дошли до последних дверей — Дануше и забыла о предстоящей схватке. Но за тяжёлыми воротами их ждал не прежний туманный двор, а темнота, в которой под ноги легли шесть рядов чёрных и белых квадратов, а за ними, за красной чертой — три одинаковых гривастых зверя, словно нарисованных и всё-таки живых.

С уст тевтонца сорвалось корпоративное ругательство: «Вот жмудь!». «Твой щит», — дрожа, заметила Дануше. «Прорвёмся», — отрубил безликий.

Вот правый лев выступил на клетчатое поле и обернулся молодым рыцарем, потрясающим секирой.

— Это Збышек! — вскрикнула дама двух сердец.

— Это оборотень, кукла. Сейчас братец Ротгер поколет его на лучины!

— Я не смогу!

— Чего тут мочь-то? Полный разворот с пригибом — и сбоку в рёбра. Обухом в висок, пожалуй, как-то неучтиво.

— Нет!

— Выйди сам, — вмешалась Дануше, — Ты же силён и храбр, а он ранен и напуган!

— Послушай, Ротгер, их там трое. Все твои враги. И я не знаю, кто из них опаснейший, но очень сомневаюсь в том, что парень, всадивший в тебя топор, — это худшее, что было в твоей жизни. Я только раз могу заменить тебя…

— Ты сомневаешься!? Ты знаешь, каково это — пасть в поединке, когда триста с лишним зрителей в голос молятся о твоём поражении, когда в твоём противнике предстаёт целый ненавидящий народ!?

— А за погодой ты тогда не наблюдал? Тебя не учили замечать в бою только чужое оружие?

— Если тебе не жаль увечного, то смилуйся хоть надо мной: не заставляй смотреть, как они оба!..

— Ты, прекрасная дева, вообще отвернись и закрой уши. А ты, агнец в волчьей шкуре, смотри и слушай внимательней, — с этими словами полководец отдал Ротгеру свой меч и взял себе секиру. Перевооружённый, он подошёл к призраку, кивнул ему:

— Что скажешь, вражок?

— Я призываю в свидетели Бога, вельможного князя и всех достославных рыцарей этой земли и говорю тебе, крестоносец, что ты лжешь, как собака, истине и справедливости вопреки, и я вызываю тебя на бой на ристалище, пешего или конного, на копьях, секирах, коротких или длинных мечах!

Дануше и Ротгер трепетали в обнимку, как потерявшиеся дети. Их защитник отвечал:

— Собаки не лгут. А ты на истину бы не облизывался: не сладка. Что, если нашёлся человек, чья любовь сильней твоей — сильней настолько, что ради неё он готов изменить всем обетам, бросить всё, чему прежде служил, ведь вне этой любви для него нет ни закона, ни Бога. И не нужно ему благословения от дядьки и тестя. И не сохнет по нему ни одна темнокосая резвушка. Хочешь встать у него на пути? — поднял топор на левое плечо — Попытайся.

Супостат взмахнул секирой, но человек перед ним вдруг превратился в циркулярную пилу, которая со свистом вошла в его поясницу. Призрак испустил метельный визг и разлетелся крупным снегом. Победитель выпрямился и посмотрел на спутников.

Со своего приступка Ротгер видел не того, кого сравнивал с троллем, а самого себя, исправившего смертоносную ошибку. Его подавленность сменило окрыляющее счастье, дух снова исполнился мощи и смелости. Он вынул исцелённую десницу из петли и переложил в неё меч.

— Всё, милая, — сказал он Дануше, уткнувшейся лицом ему в грудь, — Первый враг развеян, а больше мне никто не страшен.

Но только девушка взглянула, как на шахматное поле вышел второй лев. Он принял облик её самой и начал жаловаться, указывая на Ротгера.

— Они сломали мою лютню — разбили об стену!

Тевтонец вновь смутился.

Тут сама Дануше подбежала к двойнице:

— Хватит врать и притворяться! Хватит стыдиться любви! Ты сама разбила лютню о шлем того из них, кто подошёл ближе. Вспомни, как увидела его лицо, когда он рассматривал вмятину на своей железной шапке, — такое простое, человеческое! Вспомни его первые слова к тебе: «Я не тот, кто убил твою мать».

Привидение вздохнуло, развёло руками; его бледная плоть и голубое платье вскружились исчезающим снежным вихрем.

— С победой, сестра, — сказал полководец, — Но теперь мы ему не заступники.

Они с Дануше вступили на чёрный порог по ту сторону шахматного поля, а последний лев пошёл в наступление. В глазах Ротгера его друзей огородила чёрная решётка. Из-за неё безликий прокричал ему:

— Угадывай скорее, кто это!

Он и угадал, и обеими руками вцепился в меч, зажмурился, а когда открыл глаза, увидел длиннобородого старика в доспехах и орденских знаках.

— Господи! Зигфрид! — всхлипнула Дануше.

— Надо же, — нервно пошутил полководец, — Я знал его куда моложе…

— Нельзя потворствовать своим слабостям, — сурово заговорил призрак, — ибо плоть и дух ваши станут немощны и жестокое это племя со временем так придавит коленом вам грудь, что больше вы уже не восстанете. Отрекитесь от плотских утех и непотребства, укрепите вашу плоть и ваш дух, ибо я вижу в воздухе белые орлиные крылья и когти орла, красные от крови крестоносцев…