— А он что?

— Он ничего, но — дальше самое поразительное — выйдя из его квартиры на лестницу, я оказался на пороге его же спальни и увидел на кровати… себя самого, укрытого… и без признаков одежды. Невольно вскрикнув, я разбудил второго себя, и как только он открыл глаза, моё зрение и вся моя душа перенеслись в него, в меня лежащего, а на месте себя стоящего я обнаружил — вашего Максима!

— И что он?

— Эжен, вас всё это не удивляет?

— Мне очень интересно. Следует ведь знать, как живут твои друзья.

— Надеюсь, это определение охватывает всех персонажей моей повести.

— Конечно. Я уверен, что и официанты были отличными парнями. Ну, так что же Макс?

— Ъх… Он сказал примерно следующее: «Сударь, если недавние события вдохновят вас на новеллу или какое-либо иное произведение, я охотно подскажу два-три издательства, пригодных для его сбыта; платят они скуповато, но, в сущности, тут не за что платить: эротическое искусство — не труд, а род наслаждения». Я попросил его выйти. Надо отдать ему должное: он добросовестно старался не красоваться своим превосходством, позволил мне спокойно одеться и покинуть вертеп.

— А где была Нази?

— Не знаю! Не напоминайте мне об этой… фее!

— Она богиня — нельзя её осуждать.

Даниэль решил было, что Эжен тайно влюблён в чужую наложницу, но его богиня прозвучала почти как больная, и писатель опять не знал, что думать.

Между тем фиакр остановился…

По всей видимости, лакей уже давно получил приказ принять господина де Растиньяка, если тот постучит, но как быть с другим джентльменом? Гостям пришлось ждать в прихожей. Даниэль сразу бросился осматривать интерьер во всех планах, то прислоняясь затылком к стене, чтоб обозреть противоположную, то утыкаясь носом в какую-нибудь деталь. Едва ли он насытился впечатлениями, когда слуга пригласил пройти в хозяйские покои.

Дом Анри был двухэтажным особняком с четырнадцатью окнами по всему фасаду, симметричным снаружи и контрастным внутри. Правую половину с регулярностью парикмахера обновлял самый модный декоратор; там Анри принимал «общество», и только единицы допускались на левую половину, материализующую собственно хозяйские фантазии об идеальной обстановке.

Болеть граф де Марсе предпочёл на ординарной половине жилища, очевидно, из-за Шарля де Ванденеса, товарища по несчастью, но не близкого друга. Войдя в спальню, Эжен и Даниэль увидели обоих больных на одной постели; те были одинаково лысы, бледны, худы и веселы; облачённые в пижамы (коричневая у Анри, тёмно-зелёная у Шарля), — они играли в карты на большой подушке.

— О! Вот и наш главный бедокур! — обрадовался граф, — Что вы на этот раз нам принесли? Холеру? Оспу? Или только инфлюэнцу?

— Я принёс вам глубочайшие извинения, — ответил Эжен с искренним поклоном, — Я так хорошо себя чувствовал, что забыл о риске инфекции.

— Чем угрызаться, представьте, что угостили меня — нас — лучшей в мире дурью. Ей Богу, таких глюков не дождёшься от тонны опиума и ста галлонов абсента. Кстати, этот строгий господин за вашим плечом мне — нам — не мерещится?

— Нет. Позвольте вам представить Даниэля д'Артеза, начинающего литератора. Даниэль, это граф де Марсе и барон де Ванденес.

— Благодарю за честь знакомства, — пробормотал писатель.

— И нам приятно. Вы хотите дать нам что-то ваше почитать?

— Ннет,… — Даниэль уцепился беспомощным взглядом за Эжена.

— Нет, — выступил тот, — То есть это вы тоже можете сделать: нас уже печатают в толстых журналах, но к вам мы пришли по другому поводу…

— А вы чего больше пишите: стихов или прозы? — перебил Шарль, всё ещё замшелый провинциал.

— Прозу, — икнул Даниэль, глядя под кровать.

— А в прозе, — подхватил Эжен, — то и дело приходится что-то описывать, например, место действия, например, чей-то дом. И вот мы здесь в надежде, граф, что вы позволите господину д'Артезу осмотреть образцы современного интерьерного искусства: у вас их больше, чем у кого бы то ни было.

— Вы его к Феодоре сводите.

— Непременно свожу.

Казалось, визит был исчерпан, но Эжен пустил дубовые корни в персидский ковёр и выжидающе смотрел на лысую парочку. Анри капитулировал почти мгновенно и без выраженной внутренней борьбы:

— Вы с ним походите или с нами посидите?

— Да похожу, наверное.

— Правильно. Пообъясняйте то да это…

— И посмотрите, чтоб не стащил ничего, — вставил сиволапый Шарль.

Даниэль дёрнулся и покраснел…

— А он за мной посмотрит, — сказал Эжен, ловя спутника за руку.

— Вы берите что хотите, — любезничал Анри.

— Долго будете шастать?

— К обеду управимся, — по-деревенски спрогнозировал Эжен с увесистым намёком.

— Раз на то пошло… Паркер, — кликнул Анри камердинера, — принесите шкатулку… Спасибо. Как вас — Даниэль, подойдите сюда и вытащите не глядя две горошины.

— Зачем?

— Just do it.

На влажной ладони бедного пришельца оказались красная и чёрная бусины.

— Предвкушаю недурной десерт, — сказал Анри, — Ладно, ступайте уже. Только дверей нигде не выламывайте и потрудитесь быть через час в столовой.

— Я хочу уйти, — отрезал Даниэль, как только Паркер оставил экскурсантов в гостевой спальне.

— Что так?

— Не могу находиться под одной крышей с такими хамами. А особенно больно — видеть, как вы перед ними лебезите и расшаркиваетесь!

— По-моему, вы сами готовы были пасть на четыре колена.

— Я не сразу понял, какие они ничтожества, но вы-то знаете их лучше…

— Не на много. Шарля я вижу второй раз в жизни, а с Анри едва успел отделаться от первого впечатления. Не обижайтесь на них: они просто пытаются веселиться. Я давно заметил: в свете этикетничают только с теми, кто не люб, — говоря всё это, Эжен шарил по каминной доске, кидая в карман безделушку за безделушкой.

— Вы что затеяли!? Это грабёж!

— Нет. Мне же разрешили… Занимайтесь своим делом…

Писатель опустился на кресло в углу, зажал руками поникшую голову:

— Я не могу.

Эжен вздохнул, залез на кровать, чтоб быть ближе, и начал рассказывать об Анри: о его полукровстве, о его разбитом сердце и умирающих глазах, о коробке цветных шариков; о братьях Ванденесах, их матушке, их дружбе с несчастным графом. Даниэль воспрянул, как политая лиана, но время осмотра ушло. Вот всё, что он успел понять и сообщить Эжену, следуя за Паркером в столовую:

— Но ведь это (- одним пальцем в люстру, другим — в картину на стене — ) не имеет никакого отношения к жизни и правде!

— Ни-ка-ко-го, — подтвердил инициатор, и даже лакей, обернувшись, подкивнул.

Анри явился к обеду во фраке, увенчанный белым фригийским колпаком, на котором место революционной кокарды занимала золотая геральдическая лилия, усыпанная бриллиантиками не крупней горчичного зерна. Шарль остался в пижаме, только плешь замотал чёрной барбадосской банданой и имел угрюмый вид: должно быть, получил нагоняй за свои необдуманные реплики.

На столе поджидали: блюдо горячей красной фасоли, карточный веер из ломтиков телятины, переложенный макушками пурпурного базилика; на зависть египтянам — пирамида из свекольных кубиков, окружённая черносливом; томатный соус, ржаные тосты, осетровая икра, бутылка бордо времён фронды.

Пока четверо сотрапезников усаживались и слуги накладывали каждому особую порцию (Даниэлю — гору всего, Эжену — чайную ложку гарнира без мяса и соуса, Шарлю — только мясо и хлеб, Анри — только сухофрукты и икру), хозяин извинился за скромный стол, на что никто не придумал ответа, и разговор ушёл от гастрономии:

Эжен (несерьёзно): Граф, стоило ли так наряжаться? Нам просто неловко…

Анри: Ах, полноте! Я пробыл в гардеробной каких-то тридцать пять минут, а фрак этот заказан в позапрошлом месяце, так что я одет не лучше вас. А что нового в свете?

Эжен: Ваше изобретение — фанты на деньги — стало популярно. Ставки доходят до пяти тысяч, уже есть жертвы: кто-то сиганул со второго этажа, хотя от него, дуралея, требовалось всего лишь выпрыгнуть в окно.