— Загри, ко мне! — властно позвал Мишка.

Большой черный пес, серебряный от инея, перестал бесновато метаться у калитки, послушно подбежал к хозяину.

На почтительном расстоянии от ограды, под фонарем, сбившись в кучку, стояли четверо неизвестных парней. Один из них, небольшого роста, в полушубке и в сапогах, приплясывал, ударяя ногой об ногу. Другие, в ватниках и в валенках, поеживались, били рука об руку и тоже приплясывали, чтобы согреться.

Увидев Мишку, они направились к калитке, но войти во двор не решились.

— Ох и злющий у тебя кобель! — сказал восхищенно низенький. — Хватанул меня за ногу — чуть сапог не разорвал. Хорошо, калитку успел захлопнуть.

В узких черных глазах парня вспыхивали золотые искорки — отсветы от фонаря. Нос у него был широкий, приплюснутый. В нем нетрудно было угадать нерусского, хотя по-русски он говорил чисто, без акцента. На острых скулах у парня темнела короста. В такой же коросте были лица и других парней.

— Слушай, пацан, тут живет комендант тетя Маша? — спросил самый высокий. — Переночевать бы нам где-нибудь, обогреться. Понял? Мороз, наверное, за тридцать закручивает.

— Идите в заезжую или в контору, — посоветовал Мишка.

— Были там, умница! Битком набито. А в конторе ни души, и сторож не пускает.

— Мать еще не вернулась с работы… Однако стойте. Кажись, она идет.

У Мишкиной матери была быстрая походка, словно она всегда куда-то спешила. Парни повернули к ней, загородили дорогу с настойчивостью людей, которые во что бы то ни стало должны добиться своего.

— Вы тетя Маша? Сторож божился, что вы непременно поможете, — сказал высокий. От холода у него зуб на зуб не попадал, поэтому голос дрожал. Было в парне столько злобы и раздражения, что Мишке показалось: сейчас взвизгнет и кинется с кулаками на мать. — Околели мы, понимаете, околели!.. Провались она пропадом, эта жизнь!..

— Меня зовут Мария Степановна. Фамилия моя Демина. А вы кто такие?

Мать как будто не заметила раздражения, с которым говорил высокий, рассеянно оглядела парней.

— Может, документы предъявить? — почти выкрикнул высокий.

— Потребуется, попрошу документы.

— Да стой ты, Анатолий! — схватил высокого за рукав низенький широкоплечий парень. — Видите ли, Мария Степановна, мы дальние. Идем из поселка Кедрового. Промерзли до костей. Переночевать бы нам, обогреться…

При свете фонаря Мишка заметил, какими удивленными стали глаза матери и даже голова вытянулась над поднятым цигейковым воротником шубы.

— Как это из Кедрового? Да это в соседнем районе, и до него километров триста отсюда.

— Правильно. Оттуда мы идем. Из соседнего района, из поселка Кедрового, — поспешно подтвердил узкоглазый. — Хотим на работу устроиться.

— Да что там крутить, разъяснять! — резко оборвал его высокий. — Бросили мы свой лесопункт, не хотим там работать. Не хотим — и баста! Десять дней топали по морозу. Кизяки на дорогах подпрыгивали от холода, а мы топали. Боитесь — не принимайте! Сдохнем где-нибудь у вас под забором.

— Что же мне с вами делать? — озабоченно проговорила мать.

Она второй раз пропустила мимо ушей дерзкие слова парня. Мишку поразили ее выдержка и терпение.

— Что же мне с вами делать? — повторила мать. — В общежитии мест нет, в заезжей тоже нет… — Она еще раз оглядела парней, и губы ее решительно сжались. — Ладно! Идемте ко мне. Миша, попридержи Загри.

Мишка не одобрял решения матери. Кто эти парни? Разве можно так вот сразу, среди ночи, пускать в дом незнакомых людей? А этот, высокий, по всем приметам, хулиган и бузотер.

Поэтому Мишка на всякий случай впустил в дом Загри. Войдя в комнату, строго шепнул ему: «Охраняй!»

Загри покорно разлегся на пороге, у входа в горницу, вытянул передние лапы, положил на них свирепую лобастую морду, внимательно наблюдая за всем происходящим в кухне. Теперь собака не сдвинется с места, пока не получит нового приказа.

Парни разделись и стояли, неловко переминаясь у порога.

— В ногах правды нет. Проходите к столу, садитесь, — пригласила мать.

Шуба и полушалок делали мать старше. Когда она их сняла, парни заулыбались. Мать была по-бабьи гладко причесана, волосы ее были собраны в тяжелый тугой пучок, но выглядела она совсем юной в своем легком ситцевом платье. На румяном от мороза лице задорно цвели крохотные конопатинки, как у девчонки.

— Нам сказали: «тетя Маша». Мы и впрямь подумали — тетя, — попробовал пошутить узкоглазый коренастый парень.

Матери шутка не понравилась. Она недовольно сдвинула брови.

— Вещей у вас нет?

— Вещи? Вот так сказанула, комендантша! — ядовито усмехнулся высокий раздражительный парень.

Был он русоволос. Багровые коричневые отметины так густо покрывали его лицо, что кожи почти не было видно: крепко обожгло морозом.

Все парни были одеты в одинаковые черные байковые куртки с большими нагрудными карманами, наискось перечеркнутыми застежками «молния». Видно, купили их в одно время и вводном магазине.

— Хватит антимонии разводить! Чтобы после не было обид, хозяйка, сразу выложу тебе основное, — продолжал парень. — Так сказать, анкетную биографию. Ты небось к милиционеру бегаешь с докладами? Нужно знать. Я и Василий несколько месяцев назад вышли из заключения. Короче, бывшие уголовники, — с кривой усмешкой кивнул он в сторону узкоглазого паренька. — Двух других пригнал в тайгу ветер романтики. Так в газетках, кажется, пишут? Только этот ветер приятен, когда мальчик в теплой комнате, при маме. Ну, а когда зубы начинают выбивать чечетку, о нем забывают. — Парень провел языком по потрескавшимся губам и с вызовом посмотрел на Мишкину мать: — Заранее предупреждаю, хозяйка, что за ночлег заплатить не сумеем: на четверых осталась пятерка. Видишь ты, как бесцветно получается!

Парень держался как человек, которому нечего терять. Его товарищи испуганно переглянулись.

— А у нас, дорогой друг, не принято с гостей деньги брать, — в тон парню, с издевкой отозвалась мать. — Чем богаты, тем и рады — не взыщите. Кстати, как тебя зовут?

— Не так уж важно. Называй Анатолием. Потребуется по всей форме — Юровым.

— Так вот, Анатолий, штучки свои оставляй сразу, иначе поссоримся. То, что ты уже успел побывать в заключении, — твоя беда, бахвалиться нечего. Испугать меня этим нельзя, не с такими ладила. К тому же я тебе не «ты», а «вы». Тебя мать еще за ручку водила, когда я здесь пни корчевала.

Мишка ухмыльнулся и принялся разжигать плиту. В эту минуту он гордился матерью: «Славно отбрила задаваку!» А она стояла посреди кухни, тонкая, подтянутая, и веснушки задорно горели на ее лице.

Парни, не ожидавшие такого исхода, облегченно и весело рассмеялись.

Мать поставила на плиту большую чугунную сковороду, зеленый эмалированный чайник с водой, принесла из сеней большой кусок сала.

Когда на горячей сковороде зашипело, запрыгало сало, парни необыкновенно рьяно стали интересоваться Мишкиными сестренками. Расспрашивали, как их зовут, есть ли у них игрушки. Узкоглазый даже покачал на ноге маленькую Тоню.

Мишка понял, что они нарочно отворачиваются от плиты и особенно внимательны к сестренкам, лишь бы не видеть, как жарится на сковороде сало, лишь бы не показать, как они голодны.

Мать спустилась в подполье, достала миску квашеной капусты, миску соленых огурцов, помидоров и груздей. Капусту она смешала с салом, оставила жариться, нарезала хлеба и позвала ужинать.

Парни усаживались за стол неторопливо. И в этом тоже угадывалась нарочитость.

Мать наложила в тарелку жареной капусты себе, девочкам и Мишке, а парням сказала:

— Вы, ребята, не возражаете из одной сковороды?

Парни не возражали. Они молча навалились на еду. Остановились, когда на столе не осталось ни хлеба, ни капусты, ни огурцов, ни грибов, ни помидоров. Посмотрели друг на друга и разом захохотали:

— Вот так подчистили! Словно после саранчи!

— Заморили хоть червячка? — спросила мать, и в голосе её чувствовалось дружеское участие.