— А за это у нас руки вырывают, — спокойно и мрачно проговорил Проша Борышев. — Не вздумай другой раз такими штучками играться. Река у нас широкая, глубокая, а лед толстый. Ясно? Ни папа, ни мама, ни родные не узнают. Мы таежники, разговор у нас короткий.

— Так вот что, — добавил Виктор Маслов. — Вчера в клубе ты не подчинился нашему дружиннику. Вот и пришли познакомиться с тобой, напомнить. Заруби себе на носу и товарищам своим накажи: приехали жить и работать по-хорошему — милости просим! Тех, кто станет уросить[1], не потерпим. Тары-бары разводить с тобою у нас нет охоты. Выкинешь другой раз какой фортель — тебе уже сказали, что из этого может получиться. А это возьми, пригодится картошку чистить. — Виктор сложил охотничий складешок и подал Анатолию. — Шуму поднимать не стоит. Все останется между нами. А теперь иди, не то простынешь.

Анатолий Юров шагнул на крыльцо сгорбившись, словно надсадился, поднимая что-то тяжелое.

Дружинники двинулись к клубу по перемещенным улицам. Метель свирепела. Ветер со свистом нес колючий снег по дорогам, завивал его вихрями над крышами низеньких домиков поселка Апрельского. Совсем рядом гудела растревоженная тайга.

— Вот эдак и надо действовать, круто заворачивать, — кричал восторженно Санька Черных, забегая вперед. — Круто, зато полезно!

Мишке сначала было немного неловко, что он обманом выманил на улицу Анатолия Юрова.

«А что они ему сделали? — размышлял он. — Ничего худого. Только предупредили…»

Он шагал рядом с Виктором Масловым и был горд, что принят как равный взрослыми парнями, что не просто увязался за ними, а помогает наводить в поселке порядок.

Из школы вышли впятером.

— Направление на столовую. Плачу я, — сказал Семен Деньга, подражая Олегу Ручкину.

От смущения и от удовольствия кончик длинного Семкиного носа покраснел, а на щеках выступили розовые пятна.

— Опять угощать собираешься? — удивился Кешка Ривлин.

Вчера Семка уже платил за всю компанию да к тому же продул в карты пять рублей.

— Угощать не угощать, а пельменей и сливок на всех покупаю — с небрежной важностью произнес Семен.

— Сема — он такой, я его знаю! — польстил Ромка Бычков.

Олег усмехнулся и толкнул Мишку в бок локтем: «Гляди, как разошелся!» Выпятив грудь, Семен важно вышагивал впереди.

Сомневаться не приходилось — копилка, в которую Семен не заглядывал два года, открылась. Увлекающийся Семка хотел доходить на Олега, а может быть, и перещеголять его. Три дня подряд они собирались после школы у Семена, играли в очко. Мишка быстро усвоил секрет игры, и его капитал вырос на восемь рублей. Зато Семен почти каждый день оставался внакладе. Проигрыши еще больше распаляли его, он старался показать, что все это пустяк. Поэтому и грудь вперед и хвастливые приглашения в столовую.

— В сторону! «Козел» едет! — крикнул Кешка.

Ребята проворно отскочили с наезженной дороги в снег. Но зеленый «ГАЗ-69» затормозил недалеко от них, затормозил так поспешно, что завизжала резина на обледенелой дороге. Из кабины неуклюже вывалился высокий человек в серой волчьей дохе, в пыжиковой шапке, в рыжих собачьих унтах и мохнатых рукавицах.

— Секретарь райкома партии Савва Иванович Красюков, — успел шепнуть Олегу Кешка Ривлин.

— Здравствуйте, молодые люди! — приветствовал школьников приезжий.

Ребята ответили нестройно, и лишь Олег подтянулся, приосанился, как в строю, отчеканил:

— Здравствуйте, товарищ секретарь райкома!

Красюков с любопытством посмотрел на Олега, под глазами собрались веселые морщинки, а голубые глаза стали хитроватыми.

— Эге! Бравый парень. Не припомню, однако, чей ты?

— Вы меня не знаете, товарищ секретарь. Мы в Апрельском недавно. Я сын заведующего гаражом, — так же четко ответил Ручкин.

— Та-а-ак!

И, будто позабыв про Олега, Красюков повернулся к Мишке, протянул ему руку:

— Ну, здравствуй, Миша, здравствуй, хозяин земли Апрельской! Давненько тебя не видел. Вымахал ты очень. Так и меня скоро перерастешь. Где мама? Где сестренки? Заезжал к вам. Один Загри дома, да и тот меня не узнал.

Лицо Красюкова расплылось в добродушной улыбке и стало еще шире. Олег недоумевающе посмотрел на Кешку и на Семена.

— Может быть, ты меня проводишь, Миша? — спросил Красюков. — Я в Апрельский ненадолго. Поездим, поговорим.

Какая тут столовая, какая тут игра, если приехал Савва Иванович! Мишка поспешно шагнул к автомобилю.

Олег с завистью поглядел вслед. Откуда ему знать, что теперешний секретарь райкома приехал в Апрельский тринадцать лет назад с первым теплоходом? Не знал Олег, что в трудные для поселка годы Савва Иванович работал на лесосеках и на строительстве вместе с Мишкиным отцом, что Мишка много раз видел его здесь грязного, усталого, в потной, пропитанной солью гимнастерке. Потом он стал начальником лесопункта, и пять лет назад его избрали секретарем райкома партии.

— Поедем обратно, — сказал Красюков шоферу и снова улыбнулся Мишке. — Был я сегодня на лесосеках. Да-а-а… Ходят там о тебе разные слухи…

Савва Иванович засмеялся так заразительно, что улыбнулся и молчаливый шофер. Мишкино лицо стало красным, как галстук.

— Ничего, Миша, будем водить тракторы! Ты лучше расскажи, как учишься?

Было видно по всему, что случай на лесосеке только позабавил Савву Ивановича и никакого значения он ему не придает. На второй вопрос ответить было трудно, и Мишка, еще больше краснея, пробурчал:

— Плохо.

— Что так?

Мишка опустил голову.

— Да-а… — протянул Савва Иванович.

Больше он не произнес ни слова и только тронул шофера за плечо мохнатой рукавицей, когда подъехали к дому Деминых.

— Где же мои стрекозы? — спросил Савва Иванович.

Во дворе по-прежнему никого не было, лишь у крыльца лежал черный Загри. В дверных петлях вместо замка торчала щепочка.

Мишка цыкнул на Загри и пригласил гостей:

— Вы проходите, а я их поищу.

Но Тома и Тоня уже неслись со всех ног к дому — они катались в соседнем проулке с ледяной горы. Девочки запрыгали, закружились вокруг Красюкова:

— Дядя Савва приехал!

Приезд Красюкова всегда был чем-то вроде праздника в доме Деминых. Мишкины сестры особенно ждали этого дня, потому что дядя Савва никогда не приезжал без подарков.

— Едем мы с Петровичем по лесу, видим: бежит лиса, такая рыжая, обыкновенная, — серьезно сказал Савва Иванович. — В зубах у нее какие-то коробки. Мы с Петровичем спрыгнули с машины — и за ней…

Глаза у девочек стали круглыми и большими.

— Дядя Савва, а прошлый раз вы у зайца маленькую посуду отбили!

— А еще раньше у белки — большущие-большущие орехи!

— Это было раньше, — усмехнулся Красюков. — Сегодня какие-то коробки у лисицы. Что в этих коробках, даже и не знаю.

Шофер принес из машины связку синих картонных коробок.

— Как раз три, — заметил Савва Иванович. — Значит, одну коробку Тоне, одну — Тамаре, а одну — Мише.

Девочки мигом распотрошили коробки и стали пеленать привезенных дядей Саввой целлулоидовых кукол, менялись ими.

Мишке Красюков протянул небольшую, но увесистую коробку. Интересно бы посмотреть! Но не уподобляться же сестренкам.

Мишка сунул коробку на печь и, как гостеприимный хозяин, предложил:

— Может, пообедаете с дороги, дядя Савва?

— Обеда не нужно. А если есть кислое молочко, не откажемся. Как, Петрович? — обратился Красюков к шоферу. — Да-а-а… Врачи замучили. Режим, Мишка! Этого нельзя, другого нельзя. Питайся протертой репой.

— Мы, дядя Савва, беспокоились о вас. Мама сказывала, будто вы сильно болеете.

— Что поделаешь, Миша! Война другим боком выходит. Раны зажили, а язва не оставляет. И сырая конина и болотная вода — все дает себя знать. Четыре месяца отлежал в больнице, потом в санаторий направили. Как будто лучше стало.

Савва Иванович внешне почти не изменился — такой же дюжий, широкоплечий, та же на нем зеленая гимнастерка полувоенного покроя, то же широкое добродушное лицо, лукавые голубые глаза. Только черные волосы от обильной седины приобрели стальной оттенок.