Ребята занялись своим черномазым пленником.

— Хлеб не ест! И творог не ест! — удивился Степанко.

— Кому же в неволе еда на ум пойдет, — сказал Евмен Тихонович. — Хоть пирожных-морожных ему давайте — все одно. Дергач простор любит.

— Так это дергач? — почему-то обрадовалась Надюшка. — Я слыхивала, как он кричит: дерг, дерг… А видать — не видала. Мы его домой возьмем.

— Зачем? Поглядели — и отпустите, — вмешался дедушка Филимон.

Надюшке не хотелось расставаться с птицей.

— Он до осени подрасти не успеет. У него и крыльев почти нет…

— Без крыльев проворен. Ноги длинные. Заметили, какой голенастый?

— Они, видно, не знают, почему у дергача ноги длинные, — усмехнулся Бурнашев, лукаво посмотрев на дедушку Филимона.

Понятно, никто из ребят не знал, почему у дергача ноги длинные. И на их лицах выразилось великое желание узнать об этом.

— Рассказывают, вот почему…

Евмен Тихонович чиркнул спичкой, поджигая потухшую папиросу.

— Когда-то, давным-давно, смутила копалуха дергача. Говорит: «Оставайся на зиму в тайге. Тут хорошо.

Снег глубокий да мягкий, будешь спать, как на перине. Время на дорогу тратить не придется, силы сбережешь». Послушался дергач копалуху, остался в тайге. Наступила зима. Копалухе хоть бы что: перья большие, пуху много. Зароется в снег, спит, горя не знает. А у дергача ни пуху, ни перьев. Зарываться в снег не умеет. Мерзнет дергач день, мерзнет второй… И задал он дёру туда, где потеплее. Бежал, бежал днем и ночью без передышки. Ноги от этого отросли и стали длинными…

— У меня ноги тоже длинными станут! Я завсегда бегаю, — выпалил Степанко.

Все засмеялись.

Бригадир погладил меньшого по стриженой русой голове:

— Правильно, Степа. Будешь много бегать — ноги окрепнут, будешь работать — руки к труду приучишь, а бросишь проказничать, сестер и батьку будешь слушать — вырастешь хорошим парнем.

— А ежли плавать много, можно как рыба сделаться? — продолжал развивать свою мысль Степанко.

— Зачем тебе рыбой делаться?

— Тогда я без снастей харюзов и тайменев ловить стану!

— Вот что, сынок, — Евмен Тихонович посадил малыша на колени: — пока не научишься плавать, без меня на речку не ходи. Договорились?

Но тут Степанку зачем-то потребовался Мурзик, и он сполз с отцовских колен, будто не расслышав его слов.

Хитрая Степанкова уловка снова всех развеселила.

— Врать не хочет, понимает цену слову, — похвалил дедушка Филимон, поднимаясь с земли.

После обеда Надюшка обучала без прежнего усердия. Она часто бегала посмотреть дергача. Потом позвала Кольку собирать кислицу. Недалеко от покоса протекал ручеек, по берегам которого росла красная смородина. Ее в Бобылихе называли кислицей.

— Ягод-то сколько! — изумился Колька.

— Только доходят. Больше будет, — ответила Надюшка. — У нас кислицу не собирают. Самая неважная ягода.

Колька был с этим не согласен и набивал рот ягодами, пока не свело челюсти. Он высказал соображение, что сейчас неплохо было бы искупаться. Но на уме у Надюшки было другое.

— Давай выпустим дергача. Мне его жалко. Ни мух, ни червяков не ест.

Она сняла с длинной ноги пленника шнурок:

— Побегай!

Голенастый птенец не двигался с места.

— Не желает убегать, понравилось, — решил Степанко.

Однако черная птичка что-то сообразила, вытянула шейку и без оглядки понеслась к лесу, нырнула в заросли кукольника и скрылась.

И тут Надюшка не выдержала, придвинулась к Кольке, чтобы не слышал Степанко:

— Ох, какой же ты был вчера! Сашке нос раскровянил. Он тебя не сумел довести. Я за бабушкой Дуней бегала… Неужто тебя от двух стопок так развезло? Сашка говорит — от двух. А папка не верит…

Заметив, что Кольке разговор неприятен, девочка умолкла и, ни с того ни с сего, спросила:

— А ты мороженое едал?

Колька удивленно вскинул брови, усмехнулся:

— Конечно. И эскимо, и сливочное, и шоколадное, и фруктовое, и пломбир.

— Я тоже один раз ела, когда с папкой в город ездила. И в настоящем кино была, — с важностью произнесла Надюшка. — И яблоки едала. Папка привозил… Учительница сказывала, они на деревьях растут. Сладкие. Ужасть! Арбузы тоже есть, я в книжке вычитала. Они как тыква растут. Нутро у них красное, сахарное. На юге, бают, деревья имеются, как, скажем, у нас рябина или боярка, а на них фрухта разная растет…

Колька рассмеялся, он не думал обижать Надюшку, но очень уж забавными были ее рассуждения, прямо смехотворными. Привыкнув к девочке за день, он решил, что церемонии излишни. Да и показать хотелось, что есть вещи, в которых он посильнее своей «учительницы».

— «Бают, бают»! Кто Так говорит? И не фрухта, а фрукты! Скажи, в вашей школе так и учат: бают, фрухта?

После он собирался сказать, как надо правильно произносить слова. Колька мог бы расширить Надюшкины познания также в отношении юга и фруктов. Почти каждое лето он ездил с родителями отдыхать то в Крым, то на Кавказ.

Но «охотницкая дочь» не захотела слушать, вспыхнула, гордо вскинула голову:

— Как учат, так и учат! Где уж нам! Вы городские, образованные…

Она взяла литовку и удалилась. Подопечный был брошен на произвол судьбы.

Колька пробовал разговориться со Степанком, привлечь малыша на свою сторону. Но тот догадался, что сестру чем-то обидели, и тоже отшатнулся.

До конца дня Кольку терзали угрызения совести. Он вспомнил, как вела себя Надюшка, когда он не управился с шестом, с какой охотой взялась обучать его косьбе. И теперь ему было ясно — это не во сне мелькнули вчера Надюшкины лицо и глаза… К тому же ее отец подарил ему нож.

Уже по пути в Бобылиху Колька выбрал удобный момент и приблизился к девочке:

— Ты не сердись. Я так… Не хотел тебя обижать.

— Смеяться легче, — сказала Надюшка.

Голубые глаза девочки добрели, но медленно. В них еще держались холод и неприязнь.

— Ответь, почему у дергача ноги длинные? Ты вот на покосе ни в зуб ногой, потому что сроду не косил. Долбленку чуть не перевернул, значит, шеста в руках не держал, правиться не приходилось. Подсоблять надо, а не смеяться.

За полторы недели Колька научился довольно сносно косить и грести сено. Мозоли, появившиеся на руках, засохли, затвердели новой, более грубой, шершавой кожей. Меньше беспокоила мошка… Вообще Колька тверже почувствовал себя на таежной земле.

К концу сенокоса дедушка сказал:

— Пимен бает: дожжи надвигаются — сено шуршит, и солнце в рукавицах садится.

Дожди действительно пришли. Мелкие, надоедливые, они сеяли не только влагу, но и скуку.

Небо с утра в низких серых тучах. Над горами, над тайгой стелется белесый туман. И, подобно туману, сыплется мельчайшая морось.

Кому не надоест смотреть с утра до вечера из окна на пестрых уток, щиплющих траву возле озера? Сырая погода им по нраву. Закрякает одна, замашет крыльями. Ее примеру последуют остальные. И вся стая кидается в озерко, затевает игры на сизой, неласковой воде. Свиньи, телята и коровы тоже не испытывают скуки. Они даже приободрились: дождь прогнал слепня, не докучает мошка…

Не тяготятся как будто дождливой погодой и люди. Вернулся из армии сын вдовы Пономаревой. Бабушка Дуня ходила помогать стряпать. А потом чуть ли не вся Бобылиха целый день отмечала это событие. Приглашали туда и Кольку, но он отговорился: чего торчать среди взрослых!

Между тем дождливая погода для Кольки — острый нож у горла. Она принесла безделье и одиночество.

Изредка к Нестеровым забегала Надюшка. Но она больше тараторила с бабушкой Дуней.

Вот и слоняйся без цели по дому, вот и простаивай, томясь, возле окна, как наказанный. Пойти бы к Сашке? Но Колька видел: Филимон Митрофанович и бабушка не хотят этой дружбы. Идти наперекор — обидеть стариков. Неужели они не понимают, что ни Сашка, ни кто другой, кроме него, одного Кольки, ни в чем не виноват?

Как-то повстречал Колька Геннадия Михайловича. Шаньгин возвращался из тайги. Высокий, стройный, в красиво пошитом охотничьем костюме, он словно излучал бодрость. Из плетеного ягдташа выглядывали пестрые перья птиц.