Но там была кровать, так что мне грех жаловаться.

Я почти не помню, как легла. Кажется, только я коснулась подушки, пока Моран пошел умываться, и сон тут же накрыл головой. А спина чуть не отказала от счастья и благодарности. Да, телеса, сегодня мы спим на матрасе!

И сон был такой тяжелый, почти настоящий.

Мне снилась Ведьма. Она сидела в кресле, в том самом, что внизу, с камином, внимательно смотрела за пламенем.

— Что ты тут делаешь? — я спустилась и встала рядом с ней.

— Жду.

— Чего? — в огне ровным счетом не было ничего, кроме переливов красного и желтого в языках пламени.

— Когда ты откроешь глаза.

Она обернулась, а в ее глазницах не было глаз. Кровавая слезинка потекла по щеке.

От испуга я вздрогнула и проснулась. Кровать была чуть влажной от моего пота.

— Доброе утро.

По пояс обнаженный Моран стоял ко мне спиной, и искал в своем мешке для одежды нужную рубашку.

— Ты куда? — сонно пролепетала я, подтягиваясь, и пытаясь не зевать.

Наконец его спина, покрытая шрамами, скрылась под одеждой, отчего мне стало даже как-то легче.

— Я пойду в штаб, поговорю с солдатами. Наша армия тоже уже там. Надо разработать новый план обороны.

Сбросив одеяло, я еще раз подтянулась и встала окончательно. Лохматые волосы щекотали плечи.

— А мне что делать?

— Старейшина посоветовал сходить в лазарет, — король развернулся ко мне, и заглянул в глаза, — если ты хочешь.

— Хочу, королева должна поддерживать народ. Не переживай, все будет в порядке. Увидимся вечером?

Он быстро подошел ко мне и, наклонившись, поцеловал в губы. Так нежно. Аж живот чуть скрутило.

— Увидимся вечером.

И также стремительно меня покинул.

Что ж, Эльза, время вступить в должность матери всей страны.

Влезая в теплое платье, я все-таки пожалела, что не взяла с собой Силестину. Она так ловко управлялась со всеми этими веревочками на спине. Жизнь в Айоне меня совсем испортила. Ведь дома, в Эфии, я всегда (почти) одевалась сама.

Еще одно непривычное чувство — я осталась одна.

В смысле, рядом со мной большую половину дня никого не было, кроме слуг, накрывших на стол, и толстого белоснежного кота, мирно улегшегося мне на колени.

— Даже поговорить не с кем, — пожаловалась я деревянной ложке, лежащей передо мной, — скукотища.

Ближе к вечеру за мной наконец-то прислали врача, который должен был проводить меня до лазарета.

Это был высокий худощавый мужчина в кожаной куртке поверх белого халата. На подбородке спущена белая марля.

— Ваше Величество, — низко поклонился он, не поднимая глаз, — Я доктор Гирн, глава лазарета.

— Доктор Гирн, — повторила я, кивнув головой, — Вы пришли проводить меня?

— Да, — он выпрямился и потянулся за сумкой на спине, — и выдам вам некоторые приспособления, чтобы уберечь ваше здоровье. Мы не можем позволить, чтобы и с вами что-то случилось.

Через полчаса, я в белом халате, маске, перчатках и вся измазанная обеззараживающими настойками, подходила к длинному, похожему на амбар, зданию из камня.

Ночью я не успела разглядеть тут все, но по сути, ничем Уэлен от Айона не отличался. Разве что на горизонте не давят горы, и нет моря напротив. Снег, ели и немного теплее.

Хотя мороз мне не страшен, я все еще не чувствую температуру воздуха.

И если я выйду в сарафане в такую погоду, меня не поймет народ.

— Это вообще не наше здание, — смущался доктор, глядя на разваливающееся строение, — но жертв было так много, что все они не поместились. Пришлось ненадолго занять это.

Я почти подошла к дверям, как позади меня кто-то крикнул:

— Мама! Пустите меня к маме!

Маленький силуэт в шубке пытался пробраться сквозь двери, как два стража схватили его под руки.

Девочка билась, как пойманная утка, пытаясь вырваться и укусить.

— Элен, — бросился к ней врач, оставив меня, — сколько раз я тебе говорил? Ты должна сидеть дома!

Любопытство когда-нибудь меня сгубит, но я подошла поближе.

Склонившись, Гирн водил пальцем у носа девочки, на что она хмурилась, и выкрикивала только одно слово — «Нет!»

Вдруг она заметила меня.

— А ты кто? Почему этой можно, а мне нет?!

Надо было видеть лицо врача. Он сначала посинел, потом побагровел, и как рыкнет на нее:

— Это королева! Как ты разговариваешь?! А если она казнит тебя?

Это, конечно, был педагогический ход, но так как я сама воспитывала Делию, отрицать не стала.

Пыл непоседы убавился, но злиться она не перестала.

— Ваше Величество, — поклонилась она наигранно, — если вы королева, значит должны вылечить мою маму. Она говорила, что вы — правители — все можете.

Когда-то я такое предъявляла отцу, после смерти моей собаки. Я хотела, чтобы он собрал свой совет и они придумали, как её оживить. И ответила, как и отец, холодно, стандартно.

— Увы, — ответила я, не раздумывая, — если бы так оно и было, я бы не стояла тут, перед тобой. Но я сделаю все, что в моих силах.

И тут же пожалела.

— Я так и думала, — из-под шапки вырвалась светлая кудрявая прядка, — ничего вы не можете.

Развернувшись, она ушла, самым злым детским шагом.

— Простите, — не сводя с нее глаз, произнес Гирн, — дочка моей сестры. Она была там, когда отравили воду. Тоже врач. Спасала тех, кого было возможно.

Перед сном я представляла этот ад. Сначала войска запада отравили воду. Потом напали. Люди, обжигаемые болью и болезнью шли в бой. Кучка людей, неподалеку отсюда, защищали огромный Север ценой своей жизни. Большинство из них даже не видели ничего кроме своей деревни. И знали только одно — либо они умрут, либо на эту землю, их землю, ступит нога чужака.

В реальность вернул запах. Запах разлагающейся плоти и отбеливателя, слившегося в такую отвратную смесь, что скрутило живот. Благо, я поела только утром.

Я вошла в дверь.

Вздохи, крики, смрад. Бегающие туда-сюда медсестры с тазами и врачи с капельницами и шприцами.

Кровати располагались двумя рядами друг напротив друга, от стены до стены.

Кажется, я погорячилась сегодня, когда в нашей спальне заявила, что выдержала.

— Наденьте маску, станет легче.

Доктор все еще был рядом. Какой позор. Это же мои люди. Они умирали за меня. За наши чертовы жизни они сейчас гниют здесь, а я морщусь.

— Все хорошо, — маску я сняла и отдала врачу, — могу я к ним подойти?

Он явно не ожидал от меня такого рвения и ответил чуть неуверенно:

— К-конечно.

Мужчины. Женщины. С теми, что были в сознании, я говорила. Объясняла кто я, и зачем здесь.

— Я слышал, что вы молоденькая, — подмигнул мне один мужчина с перемотанной головой, — но Моран что-то совсем девчонку нашел. Вы не подумайте, леди, вы прекрасны, как весна, но жалко вас. Либо мужчины еще даже не нюхали.

Доктор краснел за каждого пациента по отдельности.

А мне было даже приятно. Эти северяне все переводят в шутку. Даже отрезанную конечность.

— Вы благословите мою деревянную ногу, Ваше Величество? — прокричал один старик через пару кроватей от меня, — и поцеловать в щеку, если можно. Вашего мужа же тут не имеется?

— Ради бога, — Гирн уже закрывал лицо рукой, — деревенщина. Простите.

— Перестаньте, — улыбнулась я ему, переходя к следующему больному, — Я не вижу тут ничего оскорбительного. Пусть говорят, что хотят.

Потому что завтра, некоторые из них, уже ничего сказать не смогут. Никогда.

Яд, подсыпанный в воду, убивал медленно и незаметно. Не давал ранам затягиваться, прогрессировал на самых слабых местах. Люди лишались слуха и зрения.

Когда я уделила внимание каждому больному, и дошла до конца здания, заметила еще одну, с табличкой: «не входить».

— Умирающие. Те, кто пил у самой границы. Половины уже нет в живых, оставшиеся там. Те, кто безнадежен.

— И ваша сестра?

— К сожалению.