Во время одного из заседаний, на котором присутствовали пэры, парламентские ораторы громили злоупотребления, скандалы, расточительность двора и требовали финансовых смет. «Не сметы нам нужны, а Генеральные штаты», – сострил один из депутатов[32]. Это неожиданное упоминание всех поразило. До сих пор общество сопротивлялось потому, что слишком много терпело и поддерживало всякого рода оппозицию, будь она в пользу народного дела или нет, лишь бы была направлена против двора, который обвиняли во всех бедах; но, в сущности, никто хорошенько не знал, чего именно желать: общество всегда было так далеко от влияния на правительство, так привыкло ограничиваться жалобами, что и теперь только жаловалось, не помышляя о том, чтобы совершить хоть что-нибудь, тем более революцию. Одно нечаянно произнесенное слово представило взорам цель; все подхватили это слово и стали в один голос требовать созыва Генеральных штатов.

Д’Эпремениль, молодой советник (то есть член парламента), пылкий оратор, бесцельный агитатор, демагог в парламенте и аристократ в Генеральных штатах (впоследствии декретом Учредительного собрания объявленный помешанным), – так вот д’Эпремениль при этом явился одним из самых необузданных декламаторов.

Но оппозицией тайно руководил Дюпор, молодой человек, одаренный обширным умом и твердым и упорным характером; он один, быть может, среди всех этих смут имел в виду определенную будущность и хотел вести свой кружок, двор и нацию к цели, вовсе не похожей на парламентскую аристократию.

Парламент разделился на старых и молодых депутатов. Первые хотели составить противовес королевской власти, чтобы придать своему собранию важности; последние, более искренние и пылкие, хотели ввести в государстве свободу, не разрушая, однако, системы, при которой родились. Парламент сделал одно важное признание: он постановил, что не имеет права назначать подати и налоги, поскольку это право принадлежит Генеральным штатам, и только просил у короля разрешения представить сметы приходов и расходов.

Это признание в собственной некомпетентности и даже незаконном присвоении чужого права (так как дотоле парламент не стеснялся налагать подати) должно было всех удивить. Министр, раздраженный таким сопротивлением, тотчас же вытребовал парламент в Версаль и заставил его в присутствии короля занести оба эдикта. Парламент, возвратившись в Париж, стал протестовать и распорядился начать против Калонна дело за расточительность. Решением совета постановления парламента были объявлены недействительными, а сам парламент перемещен в Труа.

Принц Конде и граф д’Артуа

В таком положении были дела 15 августа 1787 года. Оба брата короля, граф Прованский и граф д’Артуа, были посланы один в счетную палату, другой в податную, чтобы заставить при себе записать эдикты. Первый, сделавшийся популярным вследствие мнений, высказанных на собрании нотаблей, был радостно встречен огромной толпой народа, которая проводила его до Люксембургского дворца. Графа д’Артуа, напротив, известного как покровителя Калонна, встретили ропотом, на людей его напали, и пришлось даже прибегнуть к вооруженной силе.

Парламенты постоянно находились в сношениях с мелкими клиентами, юристами, судебными чиновниками и служителями, писцами, студентами. Всё это был народ деятельный, неспокойный, всегда готовый на любое буйство. К этим природным союзникам парламентов следует прибавить промышленников, которые боялись банкротства, просвещенные классы, готовые поддержать всякую оппозицию, наконец, толпу, которая всегда идет следом за агитаторами. Смута случилась весьма серьезная, и усмирить ее удалось с трудом.

Парламент, заседая в Труа, собирался каждый день. Но не являлись ни адвокаты, ни прокуроры, и правосудие было приостановлено, как это случалось уже не раз в течение этого времени. Однако судьям наскучила ссылка, а Бриенн сидел без денег. Он уверял, что деньги есть, только чтобы успокоить двор, лишь об одном этом и тревожившийся; но их не было и, не будучи в состоянии покончить со всеми затруднениями энергичным образом, Бриенн вступил в переговоры с некоторыми членами парламента. Он требовал займа в 440 миллионов, с разбивкой на четыре года, с тем чтобы по истечении этого срока созвать Генеральные штаты. Выдвигая такие условия, Бриенн отказывался от двух эдиктов, причинивших столько вреда. Уверившись в нескольких членах, он надеялся на согласие всего собрания, и парламент был вызван обратно в Париж 10 сентября.

Двадцатого числа того же месяца состоялось заседание в присутствии короля. Король лично представил эдикт о займе и созыве Генеральных штатов. Никаких объяснений насчет характера этого заседания предварительно не давали, и члены парламента не знали, как себя держать. Лица были мрачны, господствовало полное молчание, пока герцог Орлеанский, с расстроенным лицом и всеми признаками сильного волнения, не встал и не спросил короля, будет ли заседание lit de justice (то есть обязывает ли присутствие короля к беспрекословному повиновению), или это обычное заседание в присутствии короля с правом вести свободные прения? «Это обычное заседание», – отвечал король. Фрето, Сабатье, д’Эпремениль говорили с присущим им неистовством, однако эдикты были записаны по формальному приказанию короля. Фрето и Сабатье были сосланы на Йерские острова[33], а герцог Орлеанский – в Виллер-Коттере. Созыв Генеральных штатов отложили на пять лет.

Таковы были главнейшие события 1787 года. Год 1788 начался новыми враждебными действиями. Четвертого января парламент издал постановление против королевских бланков[34] и за возвращение сосланных лиц. Король отменил это постановление, но парламент вторично утвердил его.

Между тем герцог Орлеанский [Филипп], обязанный безвыездно оставаться в Виллер-Коттере, не мог примириться со своей ссылкой. Рассорившись с двором, он склонил на свою сторону общественное мнение, сначала неблагоприятное. Не обладая ни достоинством принца крови, ни твердостью трибуна, он не сумел снести даже такое легкое наказание и, чтобы добиться возвращения из ссылки, унизился до просьб и обращений к королеве, своему личному врагу.

Бриенна препятствия раздражали, но он не имел достаточной энергии, чтобы преодолеть их. Он оказался слаб во внешней политике относительно Пруссии, которой жертвовал Голландией; он был слаб и во Франции, так как подчинялся парламенту и вельможам, и королева оставалась его единственной опорой, а кроме того, ему часто мешало работать плохое здоровье. Бриенн не умел ни усмирять бунтов, ни настоять на сокращении расходов и, несмотря на предстоявшее в самом непродолжительном времени совершенное истощение казны, демонстрировал непостижимую уверенность в завтрашнем дне. Однако среди всех этих затруднений он не забывал ни себя, ни своих родных.

Хранитель печати Ламуаньон, менее слабый, но и менее влиятельный, сговорился с Бриенном о новом плане с целью нанесения удара по политическому могуществу парламентов, так как в этом пока заключалась главная цель властей. Было очень важно сохранить тайну плана. Всё было подготовлено молча: военным начальникам провинций были разосланы запечатанные письма; к типографии, где печатались эдикты, был приставлен караул. Этот план должен был сделаться известен лишь в самую минуту сообщения его парламентам. Срок приближался, и стали разноситься слухи о том, что готовится важный политический акт. Д’Эпремениль подкупил одного наборщика и достал у него экземпляр эдиктов.

Он тотчас же созвал своих товарищей и смело сообщил им министерское решение. Этим решением в округе парижского парламента учреждалось шесть новых провинциальных судов, имевших целью ограничить его слишком обширную юрисдикцию. Право судить в последней инстанции и записывать законы и эдикты переносилось на Пленарный суд («Cour pleniere»), состоявший из пэров, прелатов, судей и военных начальников, назначаемых королем. Даже начальнику гвардии в этом собрании давался совещательный голос. Этим планом урезалась судебная власть парламента, а политическое значение его вовсе уничтожалось.