Это начало достаточно доказывает, что объяснение было запрошено. Для короля, как писали Бозу три депутата, прошло время скрывать от себя правду, и он странно заблуждался бы, если бы не видел, что его поведение становится причиной общего волнения и неистовства клубов, на которое он всегда так жалуется; новые заверения с его стороны были бы бесполезны и казались бы насмешкой; в том положении, до которого дошли дела, необходимы самые решительные меры, чтобы успокоить народ: так, например, все твердо были убеждены, что от короля зависит удалить иностранные войска, следовательно, нужно, чтобы он сделал это прежде всего другого. Потом он должен выбрать патриотическое правительство, отпустить Лафайета, который при существующем положении дел не может более служить с пользой; издать закон о воспитании маленького дофина согласно духу Конституции; подвергнуть расходы из предоставленной ему годовой суммы гласному контролю и торжественно заявить, что он сам не иначе примет прибавление власти, как со свободного согласия народа. На этих условиях, писали жирондисты, можно надеяться, что раздражение уймется и со временем, при последовательности в этой системе, королю вернут доверие, совершенно им утраченное.

Если жирондисты и в самом деле давно и до этой минуты тайно хлопотали об учреждении республики, теперь они были очень близки к цели. Остановились бы они в самую минуту удачи для того только, чтобы трое из их товарищей получили правительство? Этого быть не могло. Очевидно, что они стали мечтать о республике, единственно отчаявшись в монархии, что эта мечта никогда не была их настоящим желанием, и даже накануне ее осуществления те самые люди, которых обвиняли в том, будто они втихомолку долго готовили ее, не хотели жертвовать общим делом торжеству этой системы и согласились бы на сохранение конституционной монархии, лишь бы она была окружена достаточными гарантиями. Жирондисты, требуя удаления войск, довольно ясно доказывали, что их занимает исключительно настоящая опасность, и внимание, которое они обращали на воспитание дофина, тоже говорит о том, что монархия не казалась им невыносимой в будущем.

Многие уверяли, будто Бриссо, со своей стороны, делал двору предложения для предотвращения низложения короля, с условием, чтобы ему была выплачена весьма крупная сумма. Автор этого мнения – Бертран де Мольвиль, который всегда клеветал по двум причинам: по злости сердечной и по извращенности ума. Он не привел никаких доказательств, а неизменная бедность Бриссо и его экзальтированные убеждения ручаются за него. Ничего нет невозможного в том, чтобы двор дал денег Бриссо, но это еще не доказывает, что он эти деньги требовал или принял их. Вышеприведенный рассказ о том, как какие-то мошенники обещали двору подкупить Петиона, и многие другие в том же роде достаточно показывают, какую веру следует придавать подобным обвинениям в продажности, так часто и легко возводимым. К тому же, оставляя в стороне Бриссо, три жирондистских депутата даже не были обвинены, а под письмом к Бозу подписались они одни.

Король, глубоко уязвленный, менее чем когда-либо был способен последовать их мудрым советам. Тьерри дал ему прочесть письмо, но он резко оттолкнул его, повторяя свои постоянные отговорки: война вызвана не им, а патриотическим правительством, а конституцию он в точности соблюдает, тогда как другие всеми силами стараются разрушить ее. Это было не совсем справедливо, потому что, хоть Людовик и не вызвал войны, всё же его обязанностью было вести ее как следует; что же касается точного соблюдения буквы закона – этого было мало; следовало не нарушать и духа его, призывая иностранцев.

Умеренность и осторожность, с которой жирондисты вели себя в собрании, когда другие серьезно подняли вопрос о низложении, следует приписать, вероятно, надежде, что их советы не будут оставлены без внимания. Каждый раз, как они от имени Комиссии двенадцати говорили об опасности отечества и средствах пособить ему, им отвечали: «Добирайтесь до причины опасности». Верньо, Бриссо и жирондисты отвечали, что комиссия не теряет из вида причину и в свое время разоблачит ее, но в настоящую минуту не следует подбавлять огня.

Так было суждено, чтобы все средства и замышляемые планы разбились в прах и катастрофа, теперь уже неминуемая, нагрянула совсем скоро.

Прибытие марсельцев в Париж – Кровавые сцены на Елисейских Полях – Манифест герцога Брауншвейгского – Секции Парижа требуют низложения короля – Штурм дворца

Вслед за праздником, данным федератам, Центральный комитет решил, что 26 июля три колонны двинутся к дворцу с красным знаменем, на котором будет надпись «Те, кто будут стрелять в народ, будут немедленно умерщвлены». Задача состояла в том, чтобы взять короля в плен и посадить его в Венсенн. Версальская Национальная гвардия была приглашена участвовать в этом движении, но извещена так поздно и так бестолково, что ее офицеры приехали в Париж в самое утро назначенного дня и явились в мэрию с вопросом, что нужно делать. Сверх того, тайна была так плохо сохранена, что двор обо всем знал, всё королевское семейство было готово и дворец полон народа. Петион, видя, что распоряжения сделаны дурно, опасаясь измены, а главное, принимая во внимание, что марсельцев еще нет, поспешил в предместья, чтобы остановить движение, которое, не удайся оно, непременно погубило бы народное дело.

Страшные гвалт и сумятица стояли в предместьях; всю ночь напролет били в набат. Чтобы еще больше возбудить народ, распустили слух, будто во дворце есть склад оружия, который необходимо захватить. Петион с великим трудом восстановил некоторый порядок. Хранитель государственной печати Шампьон де Сиссе[53], тоже туда отправившийся, получил несколько ранений; наконец народ согласился разойтись, и восстание было отсрочено.

Мелкие ссоры и столкновения, которые всегда предшествуют окончательному разрыву, происходили повсюду. С 20 июня король велел запереть сад Тюильри, была отперта только Терраса фельянов, ведущая в собрание, и на ней поставили часовых с предписанием никого не впускать с террасы в сад. На депутата д’Эпремениля, оживленно беседовавшего с кем-то на террасе, стали шикать, загнали его в сад и толкали до Пале-Рояля, где нанесли ему несколько ранений. После того как запрет входить в сад был несколько раз нарушен, повели речь о том, чтобы заменить этот запрет декретом. Однако декрет не состоялся; предложили только поставить надпись «Запрещается заходить на иностранную территорию». Надпись была поставлена, и народ не ступал более в сад ни ногой, хотя король снял запрещение.

Петион

Наконец 30 июля марсельцы прибыли. Их было пятьсот человек, в том числе самые буйные, экзальтированные головы. Барбару поехал встречать их в Шарантон. По этому случаю был составлен новый план с участием Сантерра: собрать все предместья под предлогом встречи марсельцев, затем в стройном порядке отправиться на площадь Карусель и без шума стать на ней лагерем, пока собрание, хотя бы временно, не низложит короля или он сам добровольно не отречется от престола. Этот план нравился филантропам народной партии, которые хотели совершить переворот без кровопролития. Однако он не удался, потому что Сантерр не смог собрать своего предместья и встретил марсельцев с небольшим количеством людей. Сантерр тотчас предложил им обед, который был подан на Елисейских Полях. В тот же день и в тот же момент группа гвардейцев и других лиц, гражданских и военных, преданных двору, обедали близ места, где давался обед в честь марсельцев.

Этот обед, конечно, не мог быть задуман умышленно: ведь марсельцам обед предложили экспромтом, потому что первоначально замышлялся вовсе не пир, а восстание. Однако было невозможно, чтобы столь близкие соседи столь противоположных убеждений мирно окончили свой обед. Чернь стала оскорблять роялистов, которые стали защищаться; патриоты, призванные на помощь черни, начали драку. Она продолжалась недолго. Марсельцы обратили своих противников в бегство, одного убили и нескольких ранили. В одну минуту смятение овладело всем Парижем. Федераты ходили по улицам и срывали со встречных кокарды из шелковых лент, на том основании, что они должны быть шерстяные.