В графстве Ницца французы вновь победоносно заняли крепость Соспелло, которую пьемонтцы ненадолго у них отняли. Этим Франция была обязана искусству генерала Брюнэ. Французский флот, властвовавший в Средиземном море, ходил в Геную и Неаполь, наконец, во все государства Италии, заставляя их признать новую Французскую республику. От Неаполя флот добился этого признания лишь бомбардировкой и возвратился, гордясь вынужденным согласием королевства. На Пиренеях господствовала полная неподвижность, и Сервану стоило больших трудов возобновить состав обсервационной армии. Несмотря на всю громадность военных расходов, достигавших ста восьмидесяти, даже двухсот миллионов в месяц, все армии – в Пиренеях, в Альпах, на Мозеле – находились в одинаково бедственном положении.

И при всем том французы все-таки с упоением гордились своими победами. В эту минуту умам, экзальтированным победой при Жемапе, взятием Франкфурта, занятием Ниццы и Савойи, внезапным переворотом, последовавшим в общественном мнении Европы в пользу республики, уже чудился треск поколебленных держав и на мгновение представилось, будто народы сейчас же ниспровергнут все престолы и образуют республики. «Ах, если бы в самом деле настало пробуждение народов! – говорил один из членов Клуба якобинцев. – Если бы в самом деле низвержение всех престолов стало близким последствием успехов нашего оружия и вулкана революции! Если бы в самом деле республиканские доблести отмстили за весь удрученный мир; если бы каждая земля, освободившись, устроила у себя образ правления, соответственный большим или меньшим размерам, положенным ей природой, и если бы из среды всех этих национальных конвентов сошлось известное число чрезвычайных депутатов, образовав в центре земного шара всемирный конвент, постоянно наблюдающий за охранением прав человека, общей свободой торговли и миром рода человеческого!..»

В этот момент Конвент, узнав о притеснениях, совершенных герцогом Цвайбрюккеном против нескольких подвластных ему жителей, в порыве восторженности издал следующий декрет:

«Национальный конвент объявляет, что окажет братскую помощь всем народам, которые захотят вернуть свою свободу, и поручает исполнительному совету отдать приказания французским военачальникам, дабы они помогали гражданам, потерпевшим или терпящим за дело свободы.

Национальный конвент приказывает военачальникам французских армий распорядиться, чтобы настоящий декрет был напечатан и вывешен во всех местах, куда они занесут оружие Республики.

Париж, 19 ноября 1792 года».

Состояние партий при начале процесса над Людовиком XVI – Подробности жизни королевской семьи в Тампле – Прения о предании Людовика XVI суду – Речь Робеспьера – Конвент постановляет, что король будет судим

Процесс над Людовиком XVI наконец должен был начаться, и партии только этого и ждали, чтобы помериться силами, раскрыть свои намерения и окончательно составить друг о друге суждение. За жирондистами присматривали особенно, стараясь уловить у них малейшее движение сострадания, чтобы обвинить в роялизме, если бы падшее величие тронуло их сердца.

Партия якобинцев, преследовавшая в лице Людовика XVI всю монархию, без сомнения, делала успехи, но еще встречала довольно сильную оппозицию и в Париже, и в остальной Франции. Она господствовала над столицей через свой клуб, коммуну, секции, но средний класс бодрился и еще оказывал ей некоторое сопротивление. Когда Петион отказался от должности мэра, врач Шамбон был избран значительным большинством и принял, хоть и неохотно, обязанности, нисколько не подходившие его умеренному, отнюдь не честолюбивому характеру. Этот выбор доказывает, как сильна еще была буржуазия в Париже. А в остальной Франции она была еще сильнее. Землевладельцы, торговцы, словом, весь средний класс не удалялся ни из муниципальных, ни из департаментских советов, ни из народных обществ и посылал большинству Конвента адресы в знак уважения к законам и умеренности.

Многие общества, основанные якобинцами в провинциях, не одобряли своего столичного общества и громко требовали исключения из него Марата, а некоторые – даже Робеспьера. Наконец, из департаментов Устье Роны, Кальвадос, Финистер, Жиронда выступали новые федераты, которые, опережая декрет, как перед 10 августа, спешили охранять Конвент и обеспечивать его независимость.

Якобинцы еще не прибрали к рукам армии: главные штабы и управление армий не допускали этого. Но в военное министерство они вторглись. Паш пустил их в него по слабости и заместил всех прежних чиновников членами клуба. В его ведомстве служащие стали говорить друг другу ты, являлись в грязных костюмах; между ними имелось множество женатых священников, которых привел Одуэн, зять Паша, сам тоже женатый священник. Одним из начальников в этом министерстве был Гассенфратц, некогда житель Меца, переселившийся оттуда вследствие банкротства и, подобно многим другим, достигший высокого положения в основном благодаря своему демократическому рвению.

Таким образом обновлялся состав военного ведомства, и в то же время в саму армию запускался новый сорт людей. Однако насколько якобинцы ненавидели Ролана, настолько они восхваляли и лелеяли Паша. Они превозносили его кротость, скромность, великие способности и противопоставляли эти качества строгости Ролана, называя ее надменностью.

Действительно, Ролан не допустил якобинцев в министерство внутренних дел. Наблюдать за отношениями между различными ведомствами, возвращать в должные пределы тех, кто за них перешел, сохранять общественное спокойствие, надзирать за народными обществами, заботиться о продовольствии, покровительствовать торговле и собственности, то есть блюсти всё внутреннее управление государства – таков был обширный круг деятельности, на которую едва хватало его горячей энергии. Каждый день Ролан обличал коммуну, преследовал ее за превышение власти, расхищения, рассылку эмиссаров; перехватывал ее переписку, равно как и переписку якобинцев; вместо их неистовых писаний рассылал послания, исполненные умеренности, которые везде производили наилучшее действие. Он присматривал за всеми эмигрантскими имуществами, поступавшими в казну, тщательно заботился о продовольствии, подавлял беспорядки, к которым этот вопрос подавал повод, словом, тратил все свои силы на то, чтобы поставить против революционных страстей оплот законов и силы.

Понятно, как по-разному якобинцы должны были относиться к Ролану и Пашу. Семейства обоих министров способствовали усилению этой разницы: жена и дочери Паша ходили в клубы и секции, появлялись даже в казармах федератов, которых якобинцам хотелось переманить на свою сторону, и чрезвычайно отличались от жены Ролана, вежливой и гордой, а главное – окруженной столь блестящими и ненавистными якобинцам ораторами!

Итак, Ролан и Паш составляли два отдельных центра в совете. Министр финансов Клавьер, хотя постоянно пребывал со всеми в ссоре по крайней раздражительности характера, неизменно возвращался к Ролану, как только успокаивался. Лебрен, слабый, но привязанный к жирондистам вследствие своей просвещенности, много работал с Бриссо, а якобинцы, называвшие последнего интриганом, говорили, что он заправляет всем, потому что помогает Лебрену в его дипломатической работе. Тара, созерцая партии с метафизической высоты, довольствовался тем, что судил их и не считал должным участвовать в их борьбе. Он, по-видимому, считал себя избавленным от обязанности поддерживать жирондистов, потому что обнаружил за ними ошибки, и свою инерцию ставил себе в высшую добродетель. Однако якобинцы принимали нейтралитет такого замечательного ума как драгоценную для себя выгоду и платили ему за нее умеренными похвалами. Наконец, Монж, математик, отъявленный патриот, мало уважавший несколько туманные теории жирондистов, следовал примеру Паша, позволял якобинцам наводнять его министерство и, не отрекаясь от жирондистов, которым был обязан своим возвышением, принимал похвалы их противников и разделял популярность военного министра.