– Это ты, злодей Лепелетье, подал голос за смерть короля?

– Да, – отвечает тот, – но я не злодей; я подал голос по совести.

– На тебе, вот твоя награда, – тихо говорит Пари и вонзает ему в бок саблю. Лепелетье падает, а убийца исчезает так проворно, что его не успевают схватить.

Весть об этом происшествии быстро облетела город; о нем толковали в Конвенте, у якобинцев, в коммуне; она как будто подтверждала слухи о заговоре роялистов, имевшем целью вырезать левую сторону и освободить короля у самого эшафота. Якобинцы объявили, что не закроют заседания, и послали новых комиссаров ко всем властям и секциям, чтобы поддержать их усердие и поставить под ружье все секции.

Двадцать первого января, когда в Тампле бьет пять часов, король просыпается, зовет Клери и совершенно спокойно одевается, радуясь, что сон подкрепил его силы. Клери разводит огонь, переставляет комод и превращает его в алтарь. Эджуорт в облачении начинает при помощи Клери служить обедню, и король слушает ее на коленях, с глубокой набожностью. Причастившись

Святых Тайн, он встает с обновленными силами и спокойно ждет минуты отъезда. Он требует ножницы, желая обстричь свои волосы и избавиться от позора выносить эту операцию от рук палача, но коммуна из недоверия отказывает.

Между тем во всей столице били барабаны. Все лица, принадлежавшие к вооруженным секциям, собирались дружинами с полнейшей покорностью; те, кого ничто не обязывало играть роль в этот ужасный день, прятались по домам. Двери и окна были заперты, и каждый у себя ждал развязки печальной драмы. Ходили толки, что четыреста или пятьсот преданных людей должны броситься на карету и похитить короля. Конвент, коммуна, исполнительный совет, якобинцы – все заседали в полном составе.

В восемь часов утра Сантерр с депутацией от коммуны, департаментского совета и уголовного суда явился в Тампль. Людовик XVI, услышав шум, встал и начал собираться. Он не хотел еще раз видеть семью, чтобы не возобновлять вчерашней сцены, потому лишь поручил Клери сказать за него последнее прости жене, сестре и детям и отдал ему печать, прядь волос и несколько вещиц с просьбою передать им, а верному слуге подал руку и поблагодарил за преданную службу. Затем Людовик обратился к одному из муниципалов с просьбой передать коммуне его духовное завещание. Этот чиновник, бывший священник Жак Ру, грубо ответил, что пришел сюда, чтобы вести его на казнь, а не исполнять поручения. Другой чиновник согласился это сделать, и тогда король с твердостью подал знак к отъезду.

В карете жандармские офицеры поместились на переднем сиденье, а король и Эджуорт – на заднем. Во время довольно продолжительной дороги король читал по требнику молитвы за умирающих, и оба жандарма терялись при виде его покорности и спокойствия. Говорят, им было приказано убить его, если бы на карету последовало нападение. Никакой враждебной демонстрации, однако, не произошло от самого Тампля до площади Революции. За шпалерами из солдат стояла вооруженная толпа. Карета ехала среди общего молчания. На площади Революции вокруг эшафота оставили обширное открытое пространство; его окружали пушки.

Кругом эшафота собрались самые экзальтированные из федератов и чернь, всегда готовая по чьему-либо знаку надругаться над гением, добродетелью или несчастьем: она одна выражала свое удовольствие, тогда как везде чувства хоронились глубоко в груди.

В десять минут одиннадцатого карета останавливается, Людовик XVI с твердостью выходит из нее. Являются три палача; он их отталкивает и раздевается сам. Когда они хотят вязать ему руки, он не может удержать движения негодования и, кажется, готов защищаться. Эджуорт, каждое слово которого в этот день дышало возвышенным чувством, обращает на короля последний взор и говорит:

– Претерпите и это поругание, как последнюю черту сходства с тем Богом, который вскоре станет вашей наградой.

Тогда послушная жертва дает себя связать и отвести на эшафот. Вдруг Людовик делает шаг вперед, отделяется от палачей и начинает говорить с народом.

– Французы! – произносит он сильным голосом. – Я умираю невиновный в преступлениях, взводимых на меня; я прощаю виновникам моей смерти и желаю, чтобы кровь моя не пала на Францию.

Он хочет продолжать, но начинают бить барабаны и заглушают голос короля, палачи увлекают его вперед, и Эджуорт говорит напутственные слова:

– Сын святого Людовика, всходи на Небеса!

Едва брызнула кровь, как сбежавшаяся толпа бросилась обмакивать в нее свои пики и платки, а потом рассыпалась по Парижу, чтобы продемонстрировать зверскую, бессмысленную радость, которую народ неизменно обнаруживает при рождении, вступлении на престол или падении всякого государя.

Положение партий после смерти Людовика XVI – Вторая коалиция против Франции – Смуты в Париже – Неудачи французских армий – Учреждение Революционного трибунала

Убиение злополучного Людовика XVI ввергло Францию в глубокий ужас, а в Европе вызвало смешанное чувство изумления и негодования. Как это предвидели наиболее проницательные революционеры, борьба завязалась бесповоротная и возможность всякого отступления была окончательно утрачена. Теперь приходилось сражаться против коалиции престолов и победить ее или погибнуть под ее ударами. Поэтому в Конвенте, у якобинцев, словом, везде говорилось, что надлежит заняться исключительно внешней обороной, и с этой минуты военные и финансовые вопросы стали первыми в очереди.

Мы уже видели, как главные партии страшились друг друга. Якобинцам всё мерещился опасный остаток роялизма в сопротивлении, оказанном их противниками казни короля, и в ужасе, который внушали преступления, совершенные после 10 августа. Вследствие этого они до последней минуты сомневались в своей победе; но легкость, с которой 21 января совершилась казнь, наконец успокоила их. С этих пор якобинцы начали думать, что дело Революции может быть спасено, и готовить адресы для просвещения департаментов и окончательного обращения их на путь истины.

Жирондисты, напротив, уже тронутые участью жертвы, притом испуганные победой своих противников, начинали видеть в событии 21 января начало кровавых зверств, воцарение неумолимой системы, против которой они ратовали столько времени. Положим, по их требованию повелели приступить к судебному преследованию сентябристов, но это была пустая уловка. Отступаясь от Людовика XVI, жирондисты хотели доказать, что они не роялисты; уступая им сентябристов, якобинцы, в свою очередь, стремились доказать, что они не потворствуют злодеяниям. Но это обоюдное доказательство никого не удовлетворило и не успокоило. Якобинцы продолжали видеть в жирондистах слабых республиканцев, почти роялистов, а жирондисты в своих противниках по-прежнему видели свирепых врагов, жаждавших крови и резни.

Ролан, лишенный всякой бодрости – не опасностью, а явной невозможностью приносить пользу, – 23 января подал в отставку. Якобинцы возликовали, но тотчас же стали кричать, что в правительстве еще остаются изменники Клавьер и Лебрен, которых обошел интриган Бриссо; что зло искоренено не вполне; и не должно слабеть в рвении, а, напротив, удвоить его, пока не будут устранены из правительства интриганы, жирондисты, роландисты, бриссотисты и прочие. Жирондисты тотчас же стали требовать преобразования военного министерства, приведенного Пашем вследствие угодливости перед якобинцами в плачевнейшее состояние. После долгих споров Паш был отставлен.

Таким образом, вожди, которые делили между собой правительство, одновременно выбыли из администрации. Большинство Конвента полагало, что этим сделано что-то для мира, как будто, устраняя имена, служившие враждебным страстям, можно было устранить эти самые страсти. Бернонвиля, прозванного французским Аяксом, пригласили занять место военного министра. Он пока был известен партиям только своей храбростью; но любовь к дисциплине должна была в самом непродолжительном времени поставить его перед необходимостью борьбы с беспутными якобинцами.