– Наказать преступления тирании, – говорит он, – еще ничего не значит, если не наказывались другие, более страшные преступления. Исполнена лишь половина задачи, если в то же время не наказать и сентябрьские злодеяния, если не снарядить следствия против их виновников.
При этом предложении большинство собрания с восторгом поднимается. Марат и Тальен протестуют.
– Если вы наказываете, – восклицают они, – виновников сентябрьских событий, то накажите также и заговорщиков, которые скрывались во дворце 10 августа!
Собрание принимает все эти предложения и тут же приказывает министру юстиции начать преследование одновременно виновников безобразий, совершенных в первые дни сентября, лиц, найденных с оружием в руках во дворце в ночь на 10 августа, и должностных лиц, оставивших свои посты и возвратившихся в Париж, чтобы участвовать в заговорах двора.
Людовик XVI был приговорен окончательно. Не могло быть даже отсрочки, и все средства, придуманные с целью отодвинуть роковую минуту, были истощены. Все члены правой стороны – как тайные роялисты, так и республиканцы – равно пришли в ужас от этого жестокого приговора и влияния, вдруг полученного Горою. В Париже господствовало глубокое, ошеломляющее изумление; смелость нового правительства произвела на народ обычное действие силы – парализовала, заставила большинство замолчать и возбудила негодование только в некоторых, сильнейших душах. В городе еще находились несколько давнишних слуг Людовика XVI, несколько молодых вельмож, которые, как уверяют, собирались спешить на помощь своему государю и похитить его. Но свидеться, сговориться, при глубоком страхе одних и неусыпном надзоре других, было совершенно невозможно, и единственное, что можно было сделать, – это какие-нибудь индивидуальные отчаянные попытки.
Якобинцы, будучи в полном восхищении от своей победы, сами, однако, ей удивлялись и советовали друг другу не зевать в эти последние сутки и посылать ко всем властям своих комиссаров – к коммуне, в Главный штаб Национальной гвардии, в департамент, в исполнительный совет, – чтобы поддержать их усердие и обеспечить исполнение приговора. Они твердили себе, что казнь состоится, не может не состояться; но именно из того, как старательно они это повторяли, видно было, что им всё еще не совсем в это верилось. Казнь короля в стране, бывшей еще за три года до того по нравам, обычаям и законам абсолютной монархией, поневоле казалась чем-то сомнительным и могла сделаться правдоподобной разве только после совершения ужасного факта.
На исполнительном совете лежала тяжкая обязанность распорядиться исполнением приговора. Все министры собрались в зале заседаний, пораженные ужасом. На долю Тара в качестве министра юстиции выпала самая тяжелая из всех ролей – объявить Людовику XVI декреты Конвента. Он отправляется в Тампль в сопровождении Сантерра, депутации коммуны и уголовного суда и секретаря исполнительного совета. Людовик XVI уже четыре дня тщетно ждал своих защитников и просил, чтобы их к нему допустили.
Двадцатого января в два часа пополудни он всё еще ждет их, как вдруг слышит шум в коридоре. Он идет к двери и видит перед собой представителей исполнительного совета. Людовик останавливается на пороге своей комнаты с достоинством и без видимого волнения. Тогда Тара печально объявляет, что ему поручено сообщить королю декреты Конвента. Грувель, секретарь исполнительного совета, зачитывает их. Первым декретом Людовик XVI объявляется виновным в покушении на общую безопасность государства, вторым приговаривается к смерти, третьим отвергается всякая апелляция к народу, наконец, четвертым приказывается исполнить приговор в течение суток. Король, обводя окружающих спокойным взором, берет бумагу из рук Грувеля, кладет ее в карман и читает министру письмо, в котором просит дать ему три дня, чтобы приготовиться к смерти, духовника, который поддержал бы его в последние минуты, разрешения повидаться с семьей и дозволения семье выехать из Франции. Тара берет письмо и обещает немедленно ехать с ним в Конвент. Король также дает ему адрес священника, которого желал бы получить в качестве духовника.
Людовик XVI весьма спокойно возвращается к себе, требует обед и ест как всегда. Ножей не подали, хотя он их и потребовал. «Неужели меня считают таким трусом, – замечает он с достоинством, – что полагают, будто я могу покуситься на свою жизнь? Я невинен и умру без страха». Однако ему приходится обходиться без ножа. Отобедав, он переходит в комнату и хладнокровно ждет ответа на свое письмо.
Конвент отказал в отсрочке, но на прочие просьбы согласился. Тара послал за священником по имени Эджуорт де Фирмой, посадил его в свою карету и сам отвез его в Тампль. Он приехал туда в шесть часов и явился в большую башню в сопровождении Сантерра. Известив короля, что Конвент разрешает ему пригласить священника своего вероисповедания и увидеться с семейством без свидетелей, но отвергает просьбу об отсрочке, он присовокупил, что господин Эджуорт уже тут, в зале совета, и сейчас будет введен. Затем Тара удалился, еще более изумленный и растроганный твердым спокойствием Людовика XVI.
Когда ввели Эджуорта, он хотел броситься к ногам короля, но король поднял его, и они со слезами обнялись. Людовик с живым любопытством стал расспрашивать его о духовенстве, о некоторых епископах, а в особенности о парижском архиепископе, и просил заверить последнего, что умирает верный своему исповеданию. Когда пробило восемь часов, Людовик встал, попросил Эджуорта подождать его и вышел в волнении, сказав, что идет повидаться с семейством. Муниципальные чиновники, чтобы не терять короля из вида даже во время свидания с семейством, решили, что оно будет происходить в столовой, потому что комнату закрывала стеклянная дверь, через которую можно было видеть все движения, но нельзя было расслышать слов. Король вошел туда, велел на всякий случай поставить на стол воды для дам и стал тревожно ходить взад и вперед в ожидании тяжелой минуты последнего свидания со своими близкими.
В половине девятого дверь отворилась: королева, держа дофина за руку, принцесса Елизавета и молодая принцесса, рыдая, бросились в его объятия. Дверь затворилась, муниципальные чиновники, Клери и Эджуорт стали перед ней и оказались свидетелями крайне трогательной сцены. В первую минуту кроме криков и стонов ничего нельзя было различить. Наконец слезы иссякли, разговор сделался спокойнее, королева и принцессы, не выпуская короля из своих объятий, заговорили с ним вполголоса. После довольно продолжительной беседы с промежутками унылого молчания Людовик встал, чтобы избавить всех от слишком тяжелой сцены, и пообещал послать за ними еще раз завтра утром в восемь часов.
– Да точно ли вы обещаете? – настойчиво переспрашивали его.
– Да, да, – отвечал он горестно.
В эту минуту королева держала его за одну руку, сестра за другую, дочь обнимала, а маленький дофин стоял перед отцом, держа мать и тетку за руки. Не дойдя до двери, молодая принцесса упала без чувств. Ее унесли, и король возвратился к Эджуорту, измученный этой ужасной сценой. Впрочем, спустя некоторое время он совладал с собой, и к нему вернулось всё прежнее спокойствие.
Эджуорт предложил королю отслужить обедню. Коммуна сначала думала возражать, но потом согласилась и послала в соседнюю церковь требовать нужную утварь. Король лег около полуночи, наказав Клери разбудить его ранее пяти часов. Эджуорт бросился на другую постель; Клери остался у кровати своего господина, дивясь мирному сну его перед казнью.
В Париже в это время происходили ужасные сцены. Местами бушевали несколько возмущенных приговором человек, но парижане в целом, равнодушные или устрашенные, хранили неподвижность и молчание. Один молодой лейб-гвардеец по имени Пари решил отмстить за смерть Людовика XVI одному из его судей. Маркиз Лепелетье де Сен-Фаржо, подобно многим представителям своего звания, подал голос за смерть короля с целью заставить забыть свое рождение и состояние. Он более других возбудил негодование роялистов именно тем, что принадлежал к высшему сословию. Двадцатого января вечером в одном из ресторанов Пале-Рояля кто-то указал на него Пари, когда маркиз садился за стол. Молодой человек, закутанный в большой плащ, подходит к нему и говорит:
