Во дворце между тем завязался убийственный бой. По уходе короля все решили, что народ не станет неистовствовать в покинутом жилище, к тому же в общем переполохе было не до того, и никто не сделал распоряжений очистить дворец. Единственное, что было сделано, это отозвали внутрь дворца все войска, занимавшие дворы, так что солдаты очутились в покоях, безо всякого порядка, вместе с придворными офицерами и прислугой. Толпа собралась огромная, и была такая давка, что почти нельзя было двигаться, несмотря на размеры помещения.

Народ, по-видимому, не знавший об уходе короля, довольно долго прождав у главного входа, выломал ворота топорами и бросился в главный двор. Тут люди построились в колонны и развернули против дворца орудия, неосторожно оставленные войсками на дворе. Однако приступ еще не начался. Народ делал дружелюбные знаки солдатам, стоящим у окон. «Отдайте нам дворец, – кричали многие, – и мы друзья!» Швейцарцы, обнаружив миролюбивые намерения, бросили из окон патроны. Несколько человек из осаждающих, посмелее, отделились от колонн и подошли к самому подъезду. Поперек главной лестницы был поставлен деревянный барьер, за которым стояли вперемешку гвардейцы и швейцарцы. После довольно продолжительного спора, который, однако, еще не дошел до боя, барьер был снял. Тогда наступающие поднялись на лестницу, повторяя, что дворец непременно должен быть отдан им.

Уверяют, будто в эту минуту несколько человек, оставшихся на дворе, крючьями подтащили к себе часовых швейцарцев, поставленных снаружи, и убили их; что, кроме того, кто-то выстрелил из ружья в одно из окон, и швейцарцы в негодовании тоже ответили выстрелами. Раздался страшный залп, и вошедшие во дворец выбежали из него назад с криком «Измена!». Трудно было дознаться среди этой сумятицы, с какой стороны прозвучали первые выстрелы. Наступающие уверяли, что они подошли дружелюбно, а когда уже совсем проникли во дворец, против них открылся предательский огонь. Это не очень правдоподобно, потому что швейцарцы были далеко не в таких условиях, чтобы вызывать на бой. Не обязанные драться после того, как ушел король, они должны были думать только о том, как бы самим спастись, а измена не стала бы к тому средством. Если бы даже вопрос о том, кто первый начал враждебные действия, мог сколько-нибудь изменить нравственный характер событий, пришлось бы сознаться, что первоначальное несомненное наступление последовало со стороны инсургентов, напавших на дворец. Остальное уже было лишь делом случая, неизбежным последствием. Как бы то ни было, те, кто проникли на главную лестницу, вдруг услышали залп и, убегая, на самой лестнице приняли град пуль. Тогда швейцарцы организованно спустились на главный двор. Там они завладели одним из орудий и, несмотря на страшный огонь, повернули его и выстрелили в марсельцев, значительное число которых упало. Марсельцы отступили и, так как огонь продолжался, покинули двор. Паника охватила народ, он со всех сторон устремился в предместья. Если бы швейцарцы в ту же минуту двинулись вперед и если бы жандармы, поставленные у Лувра, тоже напали на беглецов, победа осталась бы за дворцом.

Но в это самое время пришел приказ короля с запрещением стрелять, вверенный им генералу д’Эрвильи. Д’Эрвильи явился, как раз когда швейцарцы обратили наступавших в бегство. Он приказал швейцарцам от имени короля идти за ним в собрание. Швейцарцы, в довольно значительном числе, последовали за д’Эрвильи среди убийственного огня, и дворец оказался лишен большинства своих защитников. Однако в восьми покоях и на лестнице еще оставалось много несчастных швейцарцев, до которых приказ не дошел и которым предстояли ужаснейшие опасности без средств к защите.

Тем временем осаждающие успели опомниться. Марсельцы с бретонцами, полные ярости, снова бросились на приступ. Вестерман, впоследствии выказавший истинный талант, с большим умением руководил их усилиями, они с жаром кинулись вперед, добрались до приемных покоев, поднялись по лестнице и овладели дворцом. Чернь, вооруженная пиками, вторглась следом; остальное не представляло собой ничего иного, как бойню. Несчастные швейцарцы тщетно молили о пощаде, бросая оружие, – они были избиты без милосердия. Дворец подожгли; за прислугой организовали погоню: одни спаслись, другие были убиты. Некоторые из жертв выказали большое мужество, кто-то – большую находчивость и ловкость в измышлении хитростей для своего спасения, когда защищаться стало уже нелепостью; между разъяренными победителями были даже движения честности, и золото, найденное во дворце, из народного ли тщеславия, или из бескорыстия, порождаемого экзальтацией, было отнесено в собрание.

Собрание между тем ожидало исхода боя в сильнейшей тревоге. Наконец, в одиннадцать часов раздались тысячекратно повторяемые победные возгласы. Под напором толпы, упоенной радостью и яростью, дверь уступила. Зала наполнился взятыми в плен швейцарцами, которых народ щадит, желая принести в дань собранию этот акт милосердия.

И всё это время король и его семейство, укрываемые в тесной ложе журналиста, присутствовали при гибели своего престола и радости своих победителей. Верньо, вышедший ненадолго из залы для составления декрета о низложении, возвратился с этим знаменитым декретом, которым:

Людовик XVI временно лишается королевского сана;

постановляется план воспитания наследника престола;

созывается Национальный конвент.

Где же тут давно замышленный план об уничтожении королевской власти, когда и теперь еще короля лишь временно низлагали и занимались вопросом о воспитании наследного принца? С какою робостью, напротив, прикасались к этой древней власти! С какими колебаниями приступали к этому древу, под тенью которого поколения французов бывали то счастливы, то несчастны, но, как бы там ни было, жили!

Однако народное воображение проворно: теперь уже не много ему потребовалось времени, чтобы скинуть с себя остатки благоговения, и временно низложенная монархия скоро должна была подвернуться окончательному уничтожению. И гибла она не в лице Людовика XI, Карла IX, Людовика XIV, а в лице Людовика XVI, одного из честнейших королей, когда-либо занимавших престол.

Продолжение, конец и последствия 10 августа – Положение королевской семьи и партий – Состояние армий – Дюмурье – Настроение держав – Бойня в тюрьмах

Швейцарцы мужественно защищали дворец Тюильри, но усилие их были тщетны: осаждавшие вломились во дворец по главной лестнице. Народ, одержав победу, со всех сторон наводнял эти покои, в которых всегда предполагал необыкновенные сокровища, безграничное блаженство, грозное могущество и ужасные заговоры. Сколько предстояло разом отмщений – богатству, пышности и власти!

Восемьдесят швейцарских гренадеров, не успевшие уйти, отчаянно защищают свои жизни, но их нещадно убивают. Толпа бросается в покои и с ожесточением накидывается на бесполезных приверженцев короля, сбежавшихся защищать его и преследуемых как рыцари кинжала всей ненавистью народа. Их немощное оружие только больше раздражает победителей и придает большее вероятие замыслам, приписываемым двору. Всякая запертая дверь выламывается. Два привратника не пускают в залу совета, жертвуя собой этикету, – и немедленно оказываются умерщвлены. Многочисленная прислуга королевского семейства беспорядочно бежит по громадным галереям, некоторые бросаются из окон или ищут в этих огромных пространствах темный угол, чтобы укрыться от смерти. Горничные королевы убегают в одну из ее комнат и каждую минуту ждут, что на них нападут в этом убежище. Принцесса Тарентская приказывает растворить все двери, чтобы сопротивлением не увеличивать еще больше раздражение толпы. Победители являются, схватывают первую попавшуюся женщину, и вот уже клинок занесен над ее головою. «Пощадите женщин! – раздается голос. – Не бесчестьте нацию!» После этих слов клинок опускается, придворных дам королевы не только щадят, но выводят из дворца те же люди, которые сию минуту готовы были растерзать их, а теперь, с подвижностью чувств, свойственной народу, провожают, охраняют и пекутся о спасении их с самой изысканной преданностью.