Дворец между тем был полностью осажден. Восставшие расположились на площади, и при занимавшемся утреннем свете можно было видеть их сквозь щели старых ворот и из окон; видна была их артиллерия, нацеленная на дворец; слышны были их смутные крики, их угрожающие песни. Защитники хотели было вернуться к первоначальному плану – опередить их; но когда они узнали о смерти Манда, то почли за лучшее дождаться нападения, чтобы не выходить из границ строгой законности.
Редерер обошел ряды гарнизона и обратился к Национальной гвардии и швейцарцам с предписываемой законом прокламацией, которой воспрещалось нападать, но разрешалось и приказывалось давать отпор силе силой. Королю посоветовали, чтобы он сам сделал смотр людям, готовившимся защищать его. Несчастный государь провел всю ночь за выслушиванием различных советов, а в редкие минуты отдыха молился за жену, сестру, детей. «Ваше величество, – сказала ему королева, – вот минута, когда вам нужно показаться!» Уверяют даже, что она вырвала пистолет из-за пояса старика д’Аффри и с живостью подала его королю. Ее глаза были красны от слез, но голова высоко поднята, ноздри слегка раздувались от гордости и гнева. Что до короля, он не боялся за себя лично и даже выказал большое хладнокровие в эту минуту великой опасности, но он боялся за семью, и это страдание было написано на лице его. Однако он явился с твердостью. Король был в фиолетовом кафтане, при шпаге, но прическа его, не поправленная со вчерашнего дня, растрепалась. Когда он вышел на балкон, то без смущения увидел многочисленную артиллерию, наведенную на дворец.
Его присутствие в последний раз возбудило нечто вроде восторга: гренадеры подняли свои шапки на сабли и штыки; древний крик «Vive le roi!» еще раз – в последний – огласил своды родного дворца. Воспрянули последние остатки мужества, унылые сердца отогрелись, на мгновение еще вспыхнула надежда, даже уверенность. В эту-то минуту прибыло несколько новых батальонов Национальной гвардии; они выдвинулись позже других и теперь являлись по приказу, раньше данному несчастным Манда. Они входили в то самое мгновение, как во дворе раздавались крики, приветствующие короля. Некоторые подхватили этот крик, другие, не разделявшие эти чувства, вообразили себя в опасности и, вспоминая народные басни, представили себе, что их сейчас выдадут рыцарям кинжала. Они стали кричать, что злодей Манда их предал, и возбудили движение, похожее на бунт. Канониры, следуя этому примеру, обратили свои орудия против фасада дворца. Завязался спор с преданными батальонами; канониры были обезоружены и сданы под стражу одному из отрядов, прибывавших в сад.
Между тем король, показавшись на балконе, сходил с лестницы, собираясь делать смотр во дворах. Узнав о его приближении, каждый становился в строй. Людовик прошел по всем рядам со спокойным лицом и окинул всех взглядом, проникающим в сердца. Обращаясь к солдатам, он сказал им твердым голосом, что тронут их преданностью, что будет с ними до конца и что, защищая его, они защищают своих жен и детей. Потом он прошел через двери, отправляясь в сад, но в эту минуту услышал крики «Долой вето!», испускаемые одним из вошедших батальонов. Два сопровождавших его офицера попытались отговорить короля делать смотр в саду, другие посоветовали посетить следующий пост; он мужественно на это согласился. Но чтобы туда дойти, нужно было пройти мимо Террасы фельянов, заполненной народом. Во время этого перехода короля отделяла от рассвирепевшей толпы только трехцветная лента. Однако он шел вперед и даже видел, как батальоны прямо перед его глазами прошли через сад и присоединились к неприятелям на площади Карусель.
Эта измена, измена канониров, крики «Долой вето!» отняли у короля всякую надежду. В это же время жандармы, стоявшие под колоннадой Лувра и в других местах, тоже разошлись или примкнули к народу. Со своей стороны, Национальная гвардия, на которую считали возможным положиться, разместившись по покоям, была недовольна соседством собравшихся тут же дворян и смотрела на них недоверчиво. Королева старалась успокоить ее. «Гренадеры, – сказала она, указывая на дворян, – это ваши товарищи, они пришли умирать вместе с вами». Однако, несмотря на эту наружную бодрость, ее душой овладело отчаяние. Смотр окончательно погубил дело, и Мария-Антуанетта горько жаловалась на недостаток энергии со стороны короля. Нельзя не повторить, что за себя лично несчастный государь не выказал ни малейшего страха. Он даже не надел под платье панциря, который был на нем 14 июля, говоря, что в день сражения его грудь должна быть открыта, как грудь последнего его слуги. Стало быть, у него не было недостатка в мужестве, и впоследствии он являл этому высокие доказательства, но ему не хватало смелости действовать наступательно, не хватало последовательности в той степени, чтобы не бояться кровопролития, когда он соглашался на вступление во Францию иноземной армии. Не подлежит сомнению, как это и было сказано много раз, что если бы он сел на лошадь и сам со своими отрядами поскакал на мятежников, восстание было бы подавлено.
В это время члены директории департамента, видя беспорядок и отчаиваясь в успехе обороны, явились к королю и посоветовали ему удалиться в собрание. Как ни нападали впоследствии на этот совет, лучшего в ту минуту нельзя было придумать. Этим отступлением предотвращалось всякое кровопролитие, а королевская семья избегала почти верной смерти, если бы дворец был взят приступом. При тогдашнем положении дел успех приступа не вызывал сомнений, а если бы таковые и были возможны, то одного сомнения довольно было, чтобы не подвергаться риску.
Королева восстала и против этого совета. «Ваше величество, – сказал ей тогда Редерер, – вы рискуете жизнью вашего супруга и ваших детей; подумайте об ответственности, которую вы берете на себя». Спор вышел довольно оживленный. Наконец король решился уйти в собрание.
– Пойдем! – сказал он с покорным видом своей семье и окружавшим его.
– Вы отвечаете за жизнь короля и моих детей, – сказала королева Редереру.
– Я ручаюсь в том, что умру, защищая их, – ответил он, – но более ничего не обещаю.
Шествие двинулось через сад, Террасу фельянов и двор Манежа. Все дворяне и дворцовые служители бросились за королем, чем могли его компрометировать, раздражая народ и возбуждая неудовольствие короля своим присутствием. Редерер тщетно старался удержать их и изо всех сил твердил, что по их милости короля с семейством зарежут. Ему удалось отстранить большую часть их, и можно было идти свободнее. Отряд швейцарцев и Национальной гвардии сопровождает королевскую семью. Ее встречает и провожает депутация от собрания. В эту минуту толпа так плотно сжимается, что не остается прохода. Тогда один гренадер берет на руки дофина и проносит его высоко над головой. Королеве кажется, что у нее похищают сына, и она вскрикивает, но ее успокаивают, а гренадер входит в собрание и ставит ребенка на стол.
Вслед за ним входят и король с семейством в сопровождении двух министров. «Я пришел, – говорит Людовик XVI, – чтобы не дать совершиться ужасному преступлению, и полагаю, господа, что я нигде не могу быть в большей безопасности, чем среди вас».
Верньо, исполняющий обязанности президента, отвечает королю, что он может положиться на твердость собрания, члены которого поклялись умереть, защищая законные власти.
Король садится возле президента, но вследствие замечания Шабо о том, что его присутствие может помешать свободе прений, его помещают в ложу журналиста, записывающего отчет о заседаниях. Железную решетку выламывают, чтобы в случае вторжения в ложу король с семейством мог беспрепятственно броситься в самое собрание. Король помогает своими руками, решетка валится вниз, и ругательства и угрозы начинают свободнее долетать до последнего убежища низвергнутого государя.
Редерер начинает рассказ обо всем происшедшем: он описывает ярость толпы, опасности, которым подвергается дворец, так как дворы уже заполнены чернью. Собрание приказывает двадцати комиссарам идти унимать народ. Комиссары отправляются. Вдруг раздается пушечный залп. Воцаряется общий ужас. «Предваряю вас, – объявляет король, – что я сейчас только запретил швейцарцам стрелять». Но пушечные выстрелы раздаются снова, к ним прибавляется ружейный огонь; смятение достигает крайней степени. Вскоре приходит известие, что комиссары, посланные собранием, рассеяны толпой. В ту же минуту толпа с мощными ударами кидается на дверь залы; у одного из входов показываются вооруженные «граждане». «К нам ломятся силой!» – восклицает один из муниципальных чиновников. Президент надевает шляпу; множество депутатов бросается отгонять наступающих; наконец смятение затихает, и под шум непрерывных пушечных и ружейных раскатов депутаты кричат: «Да здравствуют нация, свобода, равенство!»
