Прошло полтора месяца, в течение которых заботы без конца – о продовольствии, о надзоре над армиями, о полиции и обо всех подробностях управления, наконец, ожесточенные ссоры – мешали заниматься тамильскими узниками. Лишь однажды о них зашла речь, и предложение, как мы видели, было отослано законодательному комитету. Между тем везде только и было разговоров, что на эту тему. У якобинцев каждый день требовали суда над Людовиком XVI и обвиняли жирондистов в затягивании процесса личными ссорами.

Первого ноября, в промежутке между обвинением и защитой Робеспьера, одна секция пожаловалась на новые афиши, призывавшие к убийству и поджогам, вследствие чего, как это делалось каждый раз, потребовали суда над Маратом. Жирондисты уверяли, что он и некоторые его товарищи были причиной всех беспорядков, и при каждом новом факте предлагали преследование. Враги жирондистов, напротив, говорили, что причина беспорядков в Тампле, что новая республика будет основана прочно и спокойствие и безопасность будут в ней водворены лишь тогда, когда король будет принесен в жертву и этим страшным ударом отнимут всякую надежду у заговорщиков.

Жан де Бри, тот самый депутат, который в Законодательном собрании требовал, чтобы руководствовались законом об общественной безопасности, говорил по этому случаю, что нужно судить вместе Марата и Людовика XVI. «Марат, – заявил он, – заслужил звание людоеда, он достоин быть королем. Он – причина смут, которым Людовик XVI служит предлогом; будем же судить их вместе и этим двойным примером утвердим общественное спокойствие». Конвент в этом же заседании приказал дать ему отчет в доносах против Марата и велел, чтобы в восьмидневный срок, никак не позже, Законодательный комитет сообщил свое мнение о формах суда над Людовиком XVI. Если по прошествии восьми дней комитет еще не представит своего труда, то каждому члену давалось право подняться на кафедру и поставить этот важный вопрос. Новые заботы и новые ссоры задержали отчет о Марате, который был представлен лишь спустя много времени, а отчет о несчастной семье, заключенной в Тампле, приготовили в срок.

Взоры Европы в эту минуту были обращены на Францию; Европа с изумлением следила за этими людьми, сначала казавшимися столь слабыми, а теперь превратившимися в победителей и завоевателей, имевшими смелость ни во что не ставить престолы. Державы тревожно ожидали их дальнейших действий, всё еще надеясь, что дерзости их скоро придет конец. Но вместо того готовились военные события, которые должны были заставить французов вдвое зазнаться и усугубить всеобщий ужас и удивление.

Продолжение военных операций и политика Дюмурье – Положение Бельгии – Взятие Гента, Монса, Брюсселя, Намюра, Антверпена – Завоевание Бельгии до реки Маас

Дюмурье въехал в Бельгию в конце октября и 25-го был уже в Валансьене. Составляя общий план, он руководствовался одной мыслью: следует напасть на неприятеля спереди, пользуясь большим численным превосходством. Генерал мог бы, следуя течению Мааса, помешать соединению Клерфэ, который шел из Шампани, с главной союзной армией, по пути напасть и на герцога Альберта и вообще сделать то, что упустил сначала, когда ему следовало спешить на Рейн и идти до Клеве. Но план его был другим, и он предпочитал глубоко обдуманному походу блистательное дело, которое удвоило бы мужество его солдат, уже вдохновленных канонадой при

Вальми, и уничтожило бы установившееся в Европе за последние пятьдесят лет мнение, будто французы годятся для быстрых, неожиданных движений, но не для серьезной битвы.

Численное превосходство позволяло ему совершить такую попытку, и эта мысль была в своем роде не менее дельной, нежели операции, в упущении которых его столько упрекали. Дюмурье не преминул обойти неприятеля и отделить его от Клерфэ. Валенс, поставленный с этой целью вдоль берега Мааса, должен был идти из Живе на Намюр и Люттих с Арденской армией, состоявшей из 18 тысяч человек. Д’Арвшпо с 12 тысячами было приказано двигаться между главной армией и Валансьеном. Так распорядился Дюмурье на правом фланге. На левом Ла Бурдоне должен был, выйдя из Лилля, обойти границу Фландрии и завладеть всеми приморскими крепостями. После Антверпена ему предписывалось идти вдоль голландской границы и упереться в Маас при Рурмонде. Таким образом, Бельгия оказалась бы в замкнутом кольце, Дюмурье занимал бы ее центр с 40 тысячами и мог разбить неприятельские войска на первом же пункте, на котором им вздумалось бы сопротивляться французам.

Сгорая от нетерпения начать кампанию и обеспечить себе широкое поле деятельности, Дюмурье торопил подвоз припасов, обещанных ему из Парижа. Серван в эти дни оставил военное министерство, предпочитая административному хаосу менее бурную должность начальника армии, и теперь отдыхал и поправлял здоровье в своем пиренейском лагере. Ролан предложил в преемники Паша. Это был человек простой, просвещенный, трудолюбивый, который давно переехал в Швейцарию, но возвратился во Францию в начале революции и отказался от военной пенсии. Он отличался редким умом и усидчивостью; ходил в министерство внутренних дел с куском хлеба в кармане, не отлучаясь даже, чтобы поесть, работал по целым дням и привел Ролана в восторг своими способностями и терпением.

Серван просил, чтобы Паша перевели к нему в августе и сентябре, и Ролан уступил его весьма неохотно, только принимая во внимание важность военных работ. На этом новом месте Паш оказался столь же полезным, как и на первом, и когда освободился портфель военного министра, должность тотчас же предложили ему – как одному из тех неярких, но драгоценных людей, которым по справедливости и в интересах государства подобает быстрое возвышение.

Кроткий и скромный Паш нравился всем. Жирондисты, разумеется, рассчитывали на умеренность человека столь смирного, рассудительного, притом обязанного им всем. Якобинцы, прельщенные его почтительностью, превозносили его скромность, в противоположность надменности и жестокости Ролана. Дюмурье, со своей стороны, был в восторге от министра, показавшегося ему более покладистым, чем жирондисты, и более расположенным во всем соглашаться с ним. Действительно, у генерала были новые поводы к неудовольствию Роланом. Ролан написал ему от имени совета письмо, в котором упрекал Дюмурье в том, что он слишком навязывает свои планы правительству. И он тем больше выказал генералу недоверия, чем больше за ним полагали таланта. Ролан был прежде всего честен и то, что говорил в секретной переписке, отстаивал и публично. Дюмурье, напротив, тайно жаловался Пашу, который принял его жалобы и льстиво утешал в недоверии товарищей. Таков был новый военный министр: поставленный между якобинцами, жирондистами и Дюмурье, он выслушивал жалобы одних на других, всех располагал к себе мягкостью и почтительностью и всем подавал надежду на свое потворство и дружбу.

Дюмурье приписал замедление в подвозе припасов и снаряжения переменам в составе министерства. Он получил только половину обещанного и выступил, не дожидаясь оставшегося и написав Пашу, что ему необходимо 30 тысяч пар башмаков, 25 тысяч одеял, предметов обихода на 40 тысяч человек, а главное – два миллиона наличными, так как в стране, где не ходят ассигнации, солдатам придется платить за всё наличными. Ему всё было обещано, и, вдохновляя свои войска, поощряя их надеждой на скорое и верное завоевание, генерал двинул их вперед.

Поход Валенса, замедленный маневром у Лонгви и недостатком припасов, которые пришли только в ноябре, позволил Клерфэ беспрепятственно перейти из

Люксембурга в Бельгию и с 12 тысячами солдат примкнуть к герцогу Альберту. Дюмурье на время отказался от содействия Валенса, притянул к себе дивизию д’Арвиля и, пройдя между местечками Карубль и Киеврен, поспешил нагнать неприятельскую армию. Герцог Альберт, верный австрийской системе, образовал кордон от Турне до Монса и, хотя у него была 31 тысяча человек, стянул перед Монсом немногим более 20 тысяч. Дюмурье, следуя за ним по пятам, 3 ноября появился перед мельницей Буссю и приказал своему авангарду, которым командовал храбрый Бернонвиль, прогнать неприятеля с высот. Атака сначала удалась, но потом был дан отпор и пришлось отступить. Дюмурье, чувствуя, как важно не подаваться назад с самого начала, велел сбросить все неприятельские посты и вечером 3 ноября очутился лицом к лицу с австрийцами, укрепившимися на возвышенностях, окаймлявших город Моне.