Насытившись убийствами, народ принимается опустошать: мятежники ломают великолепную мебель, проникают в покои королевы, где предаются самому грязному веселью, забираются в самые отдаленные углы, отыскивают бумаги, срывают все замки, словом, удовлетворяют разом и любопытство, и страсть к разрушению. Ко всем этим ужасам прибавляется пожар. Пламя, поглотив мелкие строения, начинает охватывать и самое здание, угрожая совершенным уничтожением этому величественному месту пребывания высшей власти. Страшное зрелище не ограничивается оградой дворца – улицы кругом устланы трупами и обломками. Всякий, кто бежит или только подозревается в бегстве, считается врагом и преследуется выстрелами. Непрерывные ружейные залпы заменяют грохот пушек и возвещают о новых ежеминутных убийствах. Сколько ужасов представляют последствия победы, кто бы ни были побежденные и победители и за какое бы дело ни происходило сражение!

Так как исполнительная власть была уничтожена временным низложением Людовика XVI, то в Париже оставались только две власти: коммуна и собрание. Депутаты секций, как мы видели выше, сойдясь в ратуше, забрали в свои руки муниципальную власть и, выгнав прежних чиновников, руководили восстанием ночью и днем 10 августа. Они обладали настоящей, фактической властью; они кипели всем увлечением победы и были представителями того революционного класса, нового и пламенного, который во всё время сессии боролся против инерции людей другого разряда, более просвещенных, но менее деятельных. Первой задачей депутатов от секций стало сменить всех высших чиновников, которые, стоя ближе к верховной власти, были ей преданы. Они предварительно отрешили от должности Главный штаб Национальной гвардии и расстроили оборону дворца Тюильри, вызвав оттуда Манда и отдав Сантерру начальство над Национальной гвардией. Они поспешили временно лишить власти директорию департамента, которая со своего возвышенного места постоянно перечила народным страстям и не разделяла их.

Дантон

Что касается муниципалитета, депутаты секций сменили Генеральный совет, сами заняли его место и сохранили только мэра Петиона, прокурора-синдика Манюэля и шестнадцать муниципальных администраторов. Всё это происходило, пока продолжалось нападение на дворец. Дантон смело руководил этим бурным заседанием, и когда картечь швейцарцев отогнала толпу на набережные и до самой ратуши, он вышел со словами: «Наши братья просят помощи – пойдем выручать их!» Его присутствие содействовало возвращению народа на место сражения и отчасти решило победу. По окончании боя завели речь о том, чтобы освободить Петиона из-под стражи и восстановить его в должности мэра. Однако из истинного ли участия к его личности, или из нежелания поставить над собой вождя слишком добросовестного для первой поры восстания, решено было оставить его под стражей еще день или два под предлогом заботы о безопасности его жизни. В тоже время из залы Генерального совета были вынесены бюсты Людовика XVI, Байи и Лафайета. Новый поднимавшийся класс революционеров устранял своих знаменитостых предшественников, чтобы заместить их собой.

Инсургенты коммуны должны были искать сношений с собранием. Они упрекали его в колебаниях и даже отчасти роялизме, но всё же видели в нем единственную ныне существующую высшую власть и вовсе не были расположены не признавать этой власти. В самое утро 10 августа в собрание явилась депутация известить его о составлении инсургентской коммуны и изложить всё, ею сделанное. Дантон был в числе депутатов.

«Народ послал нас к вам, – сказал он, – и поручил объявить, что всё еще считает вас заслуживающими его доверия, но не признает иного судьи чрезвычайных мер, к которым необходимость вынудила его прибегнуть, кроме всего французского народа, нашего и вашего верховного владыки…»

Депутаты ответили этим посланникам через своего президента в том смысле, что они одобряют всё сделанное, но советуют мир и порядок. Кроме того, они сообщили мятежникам декреты, изданные в этот день, с приглашением довести их до общего сведения. Затем депутаты составили прокламацию, напоминавшую о должном уважении к личностям и имуществам, и поручили нескольким своим членам отнести ее народу.

Первой заботой собрания в эту минуту был вопрос: чем заменить отмененную королевскую власть? На министров, собранных под названием исполнительного совета, были временно возложены административные заботы и исполнение законов. Министр юстиции, как хранитель государственной печати, должен был прикладывать ее к декретам и провозглашать их от имени законодательной власти. Нужно было затем выбрать лиц, могущих составить правительство. Первой мыслью было призвать на прежние места Ролана, Клавьера и Сервана, смененных за их привязанность к народному делу, так как новая революция естественно должна была хотеть того, чего не хотела королевская власть. Итак, эти три министра были единодушно вновь водворены: Ролан в министерстве внутренних дел, Серван в военном и Клавьер в финансовом министерстве. Оставалось еще назначить министров юстиции, иностранных дел и морского. Тут выбора было больше, и давнишние желания о скромных, безвестных достоинствах или пламенном патриотизме, неприятном двору, могли быть осуществлены беспрепятственно. Дантона, имевшего такую власть над толпой, оказавшегося столь влиятельным в последние сорок восемь часов, сочли человеком нужным, и, хотя он не нравился жирондистам в качестве избранника черни, его назначили министром юстиции большинством в 284 голоса против 222. Дав это удовлетворение народу и предоставив место энергичному человеку, собрание решилось к морским делам приставить ученого, и выбор пал на математика Монжа, которого предложил знавший и ценивший его Кондорсе. Наконец, министром иностранных дел был назначен Лебрен, и в его лице наградили скромных тружеников, прежде исполнявших всю работу, честь которой приписывалась министрам.

Заместив исполнительную власть, собрание объявило, что все декреты, к которым Людовик XVI приложил свое вето, получают силу закона. Немедленно было постановлено приняться за образование лагеря под Парижем, и канониры в тот же день получили разрешение приступить к сооружению эспланад на Монмартре. После революции в Париже нужно было обеспечить ее успех в департаментах, в особенности в армиях, которыми командовали генералы, вызывавшие подозрение. Посланники, выбранные из собрания, были отправлены в провинции и армии, чтобы разъяснить события 10 августа и с полномочиями переменить – в случае надобности – всех гражданских и военных начальников.

Нескольких часов оказалось достаточно на все эти декреты; и пока собрание ими занималось, его беспрестанно отрывали другие заботы. Драгоценности, выносимые из дворца, складывались в залу; швейцарцы, дворцовая прислуга, все лица, остановленные в бегстве или спасенные от ярости народа, препровождались туда же как в общее убежище. Толпы просителей то и дело приходили рассказывать о том, что они сделали или видели, или о своих открытиях по поводу мнимых заговоров двора. Произносились всякого рода обвинения против королевского семейства, которое всё это слышало из своего тесного помещения. Людовик XVI спокойно слушал речи и в промежутках разговаривал с Верньо и другими депутатами, помещавшимися совсем близко от него. Запертый в течение пятнадцати часов, он попросил поесть, и поделился тем, что ему подали, с женой и детьми. Это простое требование вызвало гадкие замечания по поводу его будто бы страсти к еде! Маленький дофин глубоко спал на коленях матери, истомленный жарой; молодая принцесса и принцесса Елизавета, с красными от слез глазами, сидели подле королевы. Позади них находились несколько преданных вельмож, не оставивших своего государя в несчастье. Пятьдесят человек, взятых из отряда, конвоировавшего королевскую семью из дворца в собрание, составили ее стражу. И вот из этой-то ложи низверженный монарх смотрел на обломки великолепия своего дворца, присутствовал при уничтожении своей вековой власти и видел, как клочки ее раздавались народным властям.