Парижане! Именно теперь пришло время обнаружить большую энергию! Почему лагерные работы не продвинулись дальше? Где заступы и ломы, воздвигнувшие Алтарь Отечества и уровнявшие Марсово поле? Вы показали большое усердие, когда речь шла о празднествах, верно, вы выкажете не меньшее теперь, когда речь идет о бое; вы воспевали свободу – пришло время защищать ее! Нам предстоит низвергать уже не бронзовых королей, а королей живых, во всеоружии их могущества. Итак, предлагаю, чтобы Национальное собрание дало первый пример и послало двенадцать комиссаров не увещание читать, а работать и копать землю своими руками, при всех гражданах».
Это предложение принимается с живейшим восторгом. После Верньо говорит Дантон, сообщает о принятых уже мерах и предлагает новые. «Часть народа, – говорит он, – двинется к границе, другая станет строить укрепления, третья, с пиками, будет защищать наши города. Но этого недостаточно: требуется всюду разослать курьеров, которые будут приглашать всю Францию подражать Парижу; надо издать декрет, обязывающий каждого гражданина под страхом смертной казни лично служить или сдать свое оружие… Пушки, которые вы скоро услышите, не тревогу возвестят, а атаку против врагов родины. Чтобы их победить, подавить, требуется что? Смелость, смелость и смелость!»
Слова и мимика министра глубоко волнуют присутствующих. Его предложение принимается, он уходит в наблюдательный комитет. Все власти, собрание, коммуна, секции, якобинцы заседают в полном сборе. Министры, собравшись в здании морского ведомства, ждут Дантона, чтобы открыть совет. Весь город – на ногах. Глубоким ужасом наполнены тюрьмы. В Тампле королевская семья, которой каждое движение угрожает более, чем всем другим пленникам, тревожно спрашивает о причине такого необычайного волнения.
Сами тюремщики оцепенели от ужаса: тюремщик Аббатства с утра выпроводил жену и детей. Обед заключенным подают двумя часами раньше обычного; приборы накрыты без ножей. Пораженные этими странностями, несчастные настойчиво расспрашивают своих сторожей, но те не отвечают. Наконец в два часа барабаны бьют тревогу, колокола ударяют в набат, гремят пушки. Толпы граждан направляются к Марсову полю, другие обступают коммуну и собрание и наполняют площади.
В ратуше содержатся двадцать четыре священника, арестованных за то, что отказались присягнуть, и подлежавших перемещению в Аббатство. Случайно или умышленно, только для перемещения их выбрана именно эта минута. Их рассаживают в шести наемных каретах и шагом, под конвоем бретонских и марсельских федератов, везут к Сен-Жерменскому предместью: вдоль набережных, через Пон-Нёф и по улице Дофина. Их обступают и осыпают бранью. «Вот, – говорят федераты, – вот те злодеи, которые собирались перерезать наших жен и детей, пока мы дрались бы на границе». Эти слова еще более увеличивают волнение. Дверцы карет отворены; несчастные священники хотят захлопнуть их, чтобы укрыться, но им не дают, и они вынуждены терпеть побои и ругательства.
Наконец они въезжают во двор Аббатства, где уже собралась громадная толпа. Этот двор вел к тюрьмам и служил сообщением с залой, где заседал комитет секции Четырех Наций. Первый фиакр подъезжает к двери комитета, его встречает толпа бешеного народа и Майяр. Первый арестант выходит, думая, что его проведут в комитет, но его закалывают прямо на месте. Второй откидывается назад в карету, но его вытаскивают силой и убивают так же, как и первого; остальные двое подвергаются той же участи. Покончив с одним фиакром, принимаются за другой, за третий и так до конца. Из всех двадцати четырех священников спасся только один, аббат Сикар, – каким-то чудом.
В эту минуту прибегает Бийо-Варенн, член коммуны, единственный из организаторов этой ужасной бойни, который неизменно одобрял ее и с бесстрашной жестокостью выдерживал самый вид резни. Он является в шарфе, идет по трупам и обращается к толпе убийц: «Народ, ты истребляешь своих врагов – ты исполняешь свой долг». Возвышается другой голос, голос Майяра: «Здесь больше нечего делать – пойдем в церковь кармелитов». Вся шайка бросается за ним к этой церкви, где заперты двести священников. Они вторгаются в церковь и избивают несчастных, которые молились и обнимались в ожидании смерти. Убийцы с воплями требуют архиепископа Арльского, ищут его, узнают и убивают ударом сабли. Натешившись саблями, они принимаются за ружья, стреляют целыми залпами наудачу в залу, в сад, стены и деревья, на которых некоторые из жертв ищут спасения.
Пока последних добивают в церкви, Майяр возвращается в Аббатство с частью своей шайки. Весь в поту и в крови он является в комитет и требует вина для молодцов-тружеников, избавляющих нацию от ее врагов. Трепещущий комитет велит выдать им три дюжины бутылок.
Вино ставится во дворе на столы, окруженные трупами недавно убитых. Убийцы пьют. Вдруг, указывая на тюрьму, Майяр восклицает: «В Аббатство!» Другие бросаются за ним – ломать дверь. Испуганные арестанты слышат вой и вопли, предвестники смерти. Тюремщик и его жена лишаются чувств. Двери отворяются. Первых попавшихся под руку арестантов хватают, вытаскивают за ноги и окровавленных бросают во дворе. Пока шайка режет и колет без разбора, Майяр и его доверенные помощники требуют ключи различных отделений и тюремные реестры. Один из них становится на табурет под самой дверью и говорит:
– Друзья мои, вы хотите истребить аристократов, потому что они враги народа и намеревались перерезать ваших жен и детей, пока вы бы дрались на границе. Вы правы, несомненно; но вы добрые граждане, любите правосудие и были бы в отчаянии, если бы окунули свои руки в невинную кровь.
– Да, да! – кричат палачи.
– Ну так я спрашиваю вас, когда вы хотите, ничего не слушая, ринуться, подобно разъяренным тиграм, на людей, вам неизвестных, не рискуете ли вы смешать невинных с виновными?
Эту речь перебивает один из присутствующих, вооруженный саблей, который в свою очередь кричит:
– Уж не хотите ли вы нас усыпить? Если бы пруссаки и австрийцы были в Париже, стали бы они разбирать правых? У меня жена и дети, которых я не желаю оставлять в опасности. Если хотите, дайте, пожалуй, оружие этим негодяям, будем драться с ними один на один, и, прежде чем мы уйдем, Париж будет от них очищен.
– Он прав, надо войти! – кричат остальные и двигаются вперед. Их, однако, останавливают и заставляют согласиться на некоторый род суда. Решено, что возьмут тюремные реестры, один из убийц будет исполнять роль президента, читать имена и причины заключения и в ту же минуту решать участь арестанта. «Майяр! Майяр – президент!» – вопят несколько голосов, и Майяр тотчас вступает в должность. Новоявленный президент садится к столу, кладет перед собой тюремный реестр, окружает себя несколькими людьми, наудачу взятыми в заседатели суда, нескольких рассылает в разные отделения тюрьмы приводить арестантов, а других оставляет перед входом для совершения бойни. Чтобы избавить себя от изъявлений отчаяния, они уславливаются, что когда президент произнесет слова: «Перевести этого господина в тюрьму Ла Форс», арестанта, не ведающего того, что его ждет, вытолкают в дверь, прямо на сабли и пики.
Первых приводят швейцарцев, содержавшихся в Аббатстве, тогда как офицеры их были переведены в Консьержи.
– Это вы избивали народ 10 августа, – обращается к ним Майяр.
– На нас напали, и мы повиновались нашим начальникам, – отвечают несчастные.
– Впрочем, – холодно объявляет им Майяр, – дело лишь в том, чтобы перевести вас в тюрьму Ла Форс. Но швейцарцы уже видели мельком грозные сабли по ту сторону двери и не поддаются обману; вместо того, чтобы выходить, они пятятся назад. Наконец один из них с большой твердостью спрашивает, куда пройти. Ему отворяют дверь, и он головой вперед бросается в самую середину сабель и пик, за ним бросаются другие, и все погибают.
Палачи возвращаются в тюрьму, женщин собирают в одной зале и выводят других арестантов. Первыми падают несколько человек, обвиненных в фабриковании фальшивых ассигнаций. После них приводят знаменитого Монморена, оправдание которого наделало столько шума, хотя не доставило ему свободы. Он объявляет президенту-самозванцу, что был судим правильным судом и другого признать не может. «Будь по-вашему, – отвечает ему Майяр, – в таком случае вы будете ждать нового суда в Ла Форс». Бывший министр, обманутый этими словами, просит, чтобы ему прислали карету. Ему отвечают, что карета ждет его у выхода. Он просит еще, чтобы ему дали с собой кое-какие вещи, выходит – и падает мертвый.
