Другой, более важный вопрос заботил умы и должен был еще гораздо сильнее вывести наружу разногласия между коммуною и собранием. Первая неотступно требовала наказания тех, кто стрелял по народу и теперь был готов показаться, как только подойдет неприятель. Их звали заговорщиками 10 августа, или просто изменниками. Военная комиссия, снаряженная уже 11 августа для суда над швейцарцами, казалась недостаточной, потому что ее задача ограничивалась судебным преследованием военных лиц. Военный суд департамента казался подчиненным формальностям, притом на все власти, существовавшие до 10 августа, народ смотрел подозрительно. Итак, коммуна 13-го числа потребовала учреждения специального суда для расследования преступлений 10 августа, с дарованием ему достаточной свободы действий, чтобы он мог настичь всех, кого народ называл изменниками. Собрание препроводило петицию об этом своей чрезвычайной комиссии.
Четырнадцатого числа новая депутация коммуны является в Законодательное собрание и требует декрета касательно чрезвычайного судилища, причем объявляет, что если декрет еще не дан, то ей поручено дождаться его. Депутат Гастон, сказав этой депутации несколько строгих слов, удаляется. Собрание продолжает отказывать в чрезвычайном судилище и ограничивается тем, что препоручает расследование преступления 10 августа существующим судам.
Это известие повергает Париж в сильное волнение. Секция Кейз-Вен является в Генеральный совет коммуны и объявляет, что предместье Сент-Антуан ударит в набат, если требуемый декрет не будет дан немедленно. Генеральный совет посылает новую депутацию и во главе ее – Робеспьера, который начинает говорить от имени муниципалитета и обращается к депутатам с самыми дерзкими намеками. «Спокойствие народа, – говорит он, – зависит от наказания виновных, а вы между тем ничего для этого не сделали. Вашего декрета недостаточно. Он не объясняет свойств и размеров преступлений, подлежащих наказанию, ибо упоминает только о преступлениях 10 августа, тогда как преступления врагов революции простираются гораздо позднее 10 августа и дальше Парижа. При помощи такого поворота сам изменник Лафайет уклонился бы от ударов закона! Что касается формы суда, народ не может долее терпеть ту, которую вы сохранили. Двойные инстанции причиняют бесконечные проволочки; притом все прежние власти подозрительны. Нужны новые; нужно, чтобы требуемый суд был составлен депутатами, выбранными из секций, и имел право судить виновных полновластно и безапелляционно».
Эта грозная петиция показалась еще жестче от тона Робеспьера. Собрание ответило парижскому народу адресом, в котором отвергло всякую мысль о чрезвычайной комиссии и безапелляционном суде как недостойную свободы и приличную единственно деспотизму.
Эти разумные доводы не произвели никакого действия, а только усилили раздражение. Во всем Париже только и стало речи, что о набате, и на следующий день один представитель коммуны явился в собрание и заявил: «Как гражданин, как должностное лицо, назначенное народом, я пришел объявить вам, что сегодня в полночь ударит набат и барабан забьет тревогу. Народу наскучило ждать мщения. Берегитесь, чтобы он сам не расправился. Я требую, чтобы вы, не поднимаясь с мест, постановили, что от каждой секции будет назначено по одному гражданину для составления уголовного суда».
Эта угрожающая речь возмутила собрание и в особенности депутатов Шудье и Тюрио, которые сделали посланцу коммуны резкий выговор. Однако начались прения, и предложение коммуны, активно поддерживаемое наиболее пламенными членами собрания, было превращено в декрет. Избирательному собранию назначено было сойтись для избрания членов чрезвычайного судилища. Разделенное на два отдела, оно должно было судить окончательно и безапелляционно. Это стало первым опытом революционного суда, первым сокращением форм правосудия из духа мщения. Этот суд назвали судом 17 августа.
Еще неизвестно было, какое впечатление произвела на армию последняя революция и как военные приняли декреты 17 августа. Это был вопрос первостепенной важности, от которого зависела участь новой революции. Граница всё еще была разделена на три сегмента – северный, центральный и южный. Люкнер командовал на севере, Лафайет в центре и Монтескью на юге. После несчастных дел при Монсе и Турне Люкнер, понуждаемый министром Дюмурье, пробовал действовать наступательно в Нидерландах, но отступил и, очищая Куртре, сжег предместья, что стало важным поводом обвинения министерства перед самым низложением. С тех пор армии оставались в полнейшем бездействии, жили в укрепленных лагерях и довольствовались легкими схватками. Дюмурье, оставив министерство, отправился к Люкнеру в качестве генерал-лейтенанта и был дурно принят армией, в которой господствовал дух партии Лафайета: Люкнер, в ту минуту совершено подчиненный этому влиянию, держал Дюмурье безвыездно в одном из этих лагерей, при Моде, и предоставил там ему, с небольшим числом войск, заниматься окопами и стычками.
Лафайет, желая приблизиться к Парижу из-за опасностей, которыми был окружен король, предпочел бы принять начальство над Северной армией. Однако ему не хотелось расставаться со своими войсками, душевно ему преданными; он сговорился с Люкнером поменяться позициями и переместиться, каждому со своим корпусом, одному на север, другому в центр. Это перемещение двух армий перед лицом неприятеля могло бы повлечь за собой опасности, если бы, к великому счастью, война не была в совершенном застое. Итак, Люкнер перешел в Мец, а Лафайет в Седан. Во время этого движения Дюмурье, получивший приказание следовать со своим небольшим отрядом за армией Люкнера, к которой он принадлежал, внезапно остановился перед неприятелем, пригрозившим ему атакой, и был вынужден остаться в своем лагере или открыть путь во Фландрию герцогу Саксен-Тешенскому. Он созвал других генералов, занимавших отдельные лагеря неподалеку от него, снесся с генералом Дильоном, который подходил с частью армии Лафайета, и потребовал созыва военного совета в Валансьене, чтобы необходимостью оправдать перед ним свое ослушание Люкнера. Тем временем Люкнер пришел в Мец, а Лафайет в Седан, и не будь событий 10 августа, Дюмурье был бы, может быть, предан военному суду за отказ идти вперед.
Таково было положение армий, когда они узнали о ниспровержении престола. Первой заботой Законодательного собрания было, как мы видели, послать трех комиссаров с поручением сообщить армиям его декреты и взять с них новую присягу. Когда комиссары прибыли в Седан, их принял муниципалитет, получивший от Лафайета приказание арестовать их. Мэр расспросил депутатов о происшествиях 10 августа и объявил, согласно секретным инструкциям Лафайета, что Законодательное собрание, очевидно, было уже не свободно, когда провозгласило временное низложение короля, что его комиссары – посланцы шайки бунтовщиков и крамольников и он их арестует во имя конституции. Они действительно были посажены в тюрьму, и Лафайет, чтобы укрыть исполнителей приказания от последствий, взял всю ответственность на себя. Тотчас после этого он заставил свою армию вторично присягнуть королю и закону, распорядившись, чтобы эту присягу повторили все подчиненные ему корпуса. Лафайет рассчитывал на семьдесят пять департаментов, одобрительно отозвавшихся на его письмо от 16 июня, и намеревался сделать попытку, противоположную злодеяниям 10 августа.
Дильон, стоявший в Валансьене под начальством Лафайета и бывший чином выше Дюмурье, повиновался своему главнокомандующему, присягнул со своими войсками и предписал Дюмурье сделать то же в его лагере при Моде. Но Дюмурье, лучше понимавший будущее, притом раздраженный против фельянов, под властью которых находился, воспользовался этим случаем, чтобы ослушаться их и расположить в свою пользу новое правительство, отказываясь от присяги за себя и свои войска.
Семнадцатого августа, в тот самый день, когда таким бурным образом создалось новое судилище, собрание узнало из письма, что комиссары, посланные к Лафайету, арестованы по его приказанию и он не признает власти собрания. Это известие более раздражило, нежели испугало; против Лафайета кричали и бесновались хуже, чем когда-либо. Народ требовал обвинения его и бранил собрание за то, что оно раньше не обвинило предателя. Тотчас же был издан декрет против департамента Арденны; туда были отправлены новые комиссары с такими же полномочиями, как и первые, и с поручением освободить заключенных. Еще несколько комиссаров отправились в армию Дильона. Девятнадцатого августа утром собрание объявило Лафайета изменником отечества и издало против него обвинительный декрет.
