Настала минута принять серьезные меры. Всюду бродили самые эксцентричные мысли: предлагалось отстранить всех дворян от государственных должностей; издать закон о поголовном заключении в тюрьму подозрительных лиц, против которых еще не имелось точного закона; созвать ополчение, завладеть всеми припасами и поместить их на склады для раздачи правительством отдельным лицам. Наконец, придумывали и никак не могли придумать средство для немедленного обеспечения достаточных сумм. Отдельно вели речь о том, чтобы Конвент сохранил власть и не уступал ее новым законодателям и чтобы ковчег конституции остался под покрывалом, пока не будут разбиты все враги Республики.
Все эти мысли предлагались в Клубе якобинцев. Робеспьер уже не сдерживал порывов, а, напротив, возбуждал их, особенно настаивая на необходимости сохранить Конвент, и это был мудрый совет. Распустить в такую минуту собрание, которое держало в своих руках всю правительственную власть и в среде которого наконец прекратились раздоры, и заменить его собранием новым, неопытным, в котором возобновилась бы игра партий, – стало бы пагубным делом. Делегаты провинций, окружив Робеспьера, объявили, что поклялись не расходиться, пока Конвент не примет нужных мер для общего блага, и что они принудят его продолжать свои труды. Одуэн, зять Паша, предложил потребовать поголовного ополчения и ареста всех подозрительных лиц. Комиссары первичных собраний в ту же минуту составили петицию и на другой день, 12 августа, явились с нею в Конвент. Они потребовали, чтобы Конвент сам взял на себя заботу о спасении отечества, чтобы не было никакой амнистии, чтобы подозрительные лица были арестованы и первыми посланы против неприятеля, а народное ополчение шло вслед за ними.
Часть этих предложений приняли. Аресты подозрительных лиц утвердили в принципе, но проект поголовного ополчения, как избыточный, отослали на рассмотрение Комитету общественного спасения. Якобинцы, далеко не удовлетворенные, начали настаивать на своем и продолжали повторять у себя в клубе, что нужно движение не частное, а всеобщее.
В последующие дни комитет внес свой доклад и предложил декрет слишком неопределенный и прокламации слишком холодные. «Комитет сказал не всё! – воскликнул Дантон. – Он не сказал, что если Франция будет побеждена, растерзана, то богатые станут первыми жертвами алчности тиранов; он не сказал, что побежденные патриоты скорее сами изорвут и подожгут Республику, чем предадут ее в руки дерзких победителей! Вот что нужно втолковать богатым эгоистам. На что надеетесь вы? Вы, которые не хотите ничего сделать для спасения Республики? Полюбуйтесь, какой была бы ваша участь, если бы свобода пала! Регентство в руках полоумного, малолетний король, долгое несовершеннолетие, наконец, раздробление наших областей и страшный разрыв! Да, богачи, тогда на вас свалились бы все налоги, из вас выпили бы соков больше, в тысячу раз больше того, что вам придется истратить для спасения отечества и свободы!.. Конвент держит в руках народные громы – пусть же он мечет их в головы тиранам! В его распоряжении комиссары первичных собраний, свои собственные депутаты – пусть же он разошлет их распорядиться всеобщим вооружением».
Проекты законов опять отослали комитету. На другой день якобинцы снова отправили комиссаров первичных собраний в Конвент. Они еще раз потребовали всеобщего ополчения, говоря, что полумеры смертельны, потому что всю нацию легче расшевелить, нежели часть граждан. «Если, – присовокупили они, – вы потребуете еще сто тысяч солдат, стольких не найдется; но миллионы людей отзовутся на общий клич. Пусть ничем не сможет отговориться ни один гражданин, физически способный носить оружие, чем бы он ни занимался; пусть только земледелию будет оставлено необходимое число рук, пусть течение торговли на время будет приостановлено, пусть прекратится всякое дело и пусть великим, единственным, общим делом всех французов станет спасение Республики!»
Конвент был не в состоянии долее противиться столь настоятельному требованию. Поддавшись всеобщему увлечению, он приказал своему комитету удалиться, чтобы сию же минуту составить проект поголовного ополчения. Комитет возвратился всего через несколько минут и внес следующий проект, который приняли среди общего восторга.
«Ст. 1. Французский народ заявляет, что весь восстанет для защиты своей свободы, своей конституции и для того, чтобы наконец избавить свою территорию от врагов.
Ст. 2. Комитет общественного спасения завтра внесет проект организации этого великого национального движения».
Другими статьями назначались восемнадцать представителей для рассылки их по всей Франции с поручением руководить делегатами первичных собраний при сборе реквизиций людьми, лошадьми, военными и съестными припасами. Когда уже был дан этот главный импульс, всё становилось возможно. Когда уже было объявлено, что вся Франция – люди, равно как и вещи – принадлежит правительству, правительство это, сообразно своим возрастающим познаниям и энергии, могло делать всё, что сочтет справедливым и необходимым. Конечно, не было надобности буквально поднимать всё население поголовно, прерывать производство, необходимое для пропитания страны; но нужно было, чтобы правительство могло потребовать всего этого.
Следовало в одно и то же время поставить население на ноги, снабдить его оружием и достать денег на это громадное предприятие какой-нибудь новой финансовой мерой. Надо было соотнести бумажные деньги с ценами; распределить армии и военачальников, приноравливаясь к каждому театру войны. Наконец, удовлетворить революционный гнев многочисленными казнями. Сейчас мы увидим, что сделало правительство, чтобы удовлетворить и эти неотложные нужды, и эти дурные страсти, которым оно вынуждено было покориться, так как они были неразлучны с энергией, спасающей народ в опасности.
Требовать от каждой местности положенного контингента людей при существующих обстоятельствах не приходилось: это значило бы выказать сомнение в восторженном патриотизме французов, а чтобы внушить этот патриотизм, приходилось делать вид, что он предполагается как нечто само собой разумеющееся. Притом этот германский способ устанавливать налог людьми так же, как деньгами, был противен самому принципу поголовного ополчения. Всеобщий набор по жребию тоже был делом неподходящим. Так как призваны были бы не все, то каждый стал бы стараться отделиться от общего дела и сетовал на судьбу, принудившую его служить. Ополчение, правда, подвергало Францию опасности всеобщего расстройства и вызывало насмешки более умеренных революционеров. Комитет общественного спасения придумал средство, самое приличное обстоятельствам: объявить всё население в распоряжении правительства, разделить его на поколения и отправлять эти поколения по порядку лет, по мере надобности. «С этой минуты, – гласил декрет от 23 августа, – и до той, когда враги будут прогнаны с территории страны, все французы находятся в состоянии постоянной реквизиции для военной службы. Молодые люди пойдут в бой; семейные люди будут ковать оружие и перевозить припасы; женщины будут изготовлять палатки, одежду, исправлять лазаретную службу; дети будут щипать корпию из старого белья; старики хоть на руках заставят себя нести на публичные площади, чтобы воспламенять мужество воинов, проповедовать ненависть к королям и любовь к Республике».
Все холостые молодые люди или бездетные вдовцы (от 18 до 25 лет) должны были составить первый призыв или, как это тогда называлось, первую реквизицию. Они должны были собираться тотчас же – в главных городах округов, а не департаментов: после всплеска федералистского движения правительство опасалось больших собраний по департаментам, которые внушали жителям сознание собственной силы и мятежные мысли. К тому же было бы очень затруднительно скопить в одном городе продовольствие, необходимое для такого большого количества народа. Батальоны, сформированные в главных городах округов, должны были немедленно приступить к военным учениям и быть в готовности отправиться в самом скором времени.
