Анрио, Дюма, Коффиналь, Пайен обступают Робеспьера и заявляют о своей готовности действовать. Анрио говорит, что знает дорогу в Конвент.
– Отличайте злодеев от малодушных, – отвечает им Робеспьер. – Избавьте Конвент от угнетающих его злодеев; окажите ему услугу, которой он ждет от вас, как 31 мая и 2 июня. Идите, спасите свободу, пока еще можно! Если, несмотря на все эти усилия, нам все-таки придется пасть, ну тогда, друзья, вы увидите, что я спокойно выпью цикуты.
– Робеспьер! – восклицает один депутат. – И я выпью с тобою!
Кутон предлагает новую очистительную баллотировку и требует немедленного исключения депутатов, подавших голос против Робеспьера; он имеет при себе их список и тотчас его предъявляет. Предложение это принимается среди страшного шума. Колло д’Эрбуа пытается возражать; свист и крик не дают ему говорить. Он напоминает о своих заслугах, о двух выстрелах, сделанных Анри Адмира; его осмеивают, ругают, сгоняют с кафедры. Все депутаты, указанные Кутоном, изгоняются, некоторые даже с побоями. Колло едва спасается от ножей, занесенных над ним. Общество в этот день было представлено людьми не слова, а дела, которые в минуты смут входят без билетов или с подложными билетами. Они не остановились бы даже перед убийством.
Национальный агент Пайен, человек решительный, предложил смелый план. Он советовал тотчас же отправляться и похитить всех заговорщиков: это было возможно, так как они вместе заседали в комитетах. Таким образом, борьба окончилась бы без столкновения, одним неожиданным ударом. Робеспьер этого не хотел: он не любил такой быстроты в действиях и считал необходимым повторить процедуру 31 мая. Была уже подана торжественная петиция, Сен-Жюст, только что приехавший, должен был на следующее утро представить доклад; потом опять должен был говорить Робеспьер, и если всё это не удастся, тогда народные власти, заседающие в коммуне и поддерживаемые вооруженной силой секций, объявят, что народ опять вступает в свои державные права, и явятся в Конвент, чтобы избавить его от злодеев, вводящих его в заблуждение.
Собрание разошлось, порешив на том, что Робеспьер на следующий день будет в Конвенте, якобинцы – в своей зале, муниципальные чиновники – в коммуне, а Анрио – во главе секций. Рассчитывали еще на молодежь из Военной школы, начальник которой был предан коммуне.
Таков был этот знаменитый день 8 термидора, известный как последний день террора. И в этот день революционная машина еще не прекратила свою работу. Трибунал заседал, положенное число жертв погибло на эшафоте. В числе их были два знаменитых поэта: Руше, автор поэмы «Месяцы», и молодой Андре Шенье, оставивший прелестные вещи, много обещавшие. Франция всегда будет оплакивать его наравне со всеми даровитыми людьми, загубленными эшафотом и войной. Поэты утешали друг друга на роковой телеге, повторяя стихи из Расина. Андре, всходя на эшафот, испустил горький возглас: «Умереть таким молодым! А ведь тут было кое-что!» И он ударил себя по лбу.
В последовавшую затем ночь волнение стало всеобщим, и каждый собирался с силами. Оба комитета совещались о крупных событиях истекшего дня, а также о завтрашних. То, что произошло у якобинцев, доказывало, что мэр и Анрио будут поддерживать триумвиров и завтра придется бороться против всех сил коммуны. Арестовать этих двух зачинщиков было бы благоразумнее всего, но комитеты всё еще колебались. Они видели, что если Конвент окажется достаточно сильным, чтобы победить Робеспьера, то вступит во все свои права, они же, если и избавятся от опасного соперника, лишатся диктатуры. Поладить с ним, без сомнения, было бы лучше, но стало уже слишком поздно.
Робеспьер, конечно, не появился после заседания у якобинцев. Сен-Жюст наблюдал за якобинцами и молчал. Его спросили о докладе, порученном ему при последнем свидании; он ответил, что не может разглашать его. Его просили сообщить по крайней мере заключение, к которому он пришел. Он отказал и в этом. В эту минуту вошел Колло, взбешенный сценой, только что происшедшей у якобинцев.
– Что творится у якобинцев? – спрашивает его Сен-Жюст.
– Ты еще спрашиваешь?! – гневно возражает Колло. – Точно ты не сообщник Робеспьера! Точно вы не вместе составили все ваши планы! Вижу: вы образовали гнусный триумвират, вы хотите нас убить; но если мы погибнем, вы недолго будете наслаждаться плодами ваших злодеяний! – Тут он запальчиво подходит к Сен-Жюсту и продолжает: – Ты хочешь завтра утром донести на нас; у тебя карманы полны заметок против нас – так показывай их!
Сен-Жюст выворачивает карманы, уверяя, что у него нет никаких заметок. Другие члены успокаивают Колло и требуют у Сен-Жюста, чтобы он пришел в одиннадцать часов и сообщил комитету свой доклад, прежде чем прочтет его в Конвенте. Комитеты, перед тем как разойтись, договариваются требовать у Конвента отставки Анрио и объяснений мэра и национального агента.
Сен-Жюст поспешил домой писать свой доклад и обличил в нем с большей краткостью и силой, нежели Робеспьер, поступки комитетов, захват ими власти, надменность Бийо-Варенна, фальшивые маневры Карно. Этот рапорт был так же коварен, как речь Робеспьера, но в сто раз ловчее. Сен-Жюст решил прочесть его в Конвенте, не показывая комитетам.
Пока заговорщики пробовали договориться, монтаньяры, до сих пор сообщавшие друг другу свои опасения, но ничего не решившие, обещали друг другу назавтра напасть на Робеспьера и, если это будет возможно, добиться его обвинения и ареста. Для этого им требовалось содействие депутатов Равнины, которых они столько раз стращали, тогда как Робеспьер, разыгрывая роль миротворца, когда-то защищал их. Следовательно, монтаньяры имели не много шансов надеяться на это содействие, однако они отправились к Буасси д’Англа, Дюрану де Майяну и Палану де Шампо; все трое были прежде членами Учредительного собрания, и их пример должен был заставить решиться остальных. Им сообщили, что на них ляжет ответственность за всю кровь, какую еще прольет Робеспьер, если они не согласятся подать против него голос. Два раза монтаньяры получили отпор и только на третий услышали требуемое обещание. Всё утро 27 июля (9 термидора) прошло в хлопотах и беготне. Тальен обещал начать атаку и только просил, чтобы другие не оробели и поддержали его.
Каждый поспешил на свое место. Мэр Флерио и национальный агент Пайен сидели в коммуне, Анрио со своими адъютантами разъезжал по парижским улицам. Депутаты явились в Конвент гораздо раньше обычного часа. Они шумно расхаживали по коридорам, и монтаньяры оживленно уговаривали всех поддержать борьбу. Было половина двенадцатого. Тальен, стоявший у одной из дверей залы, разговаривал с несколькими товарищами, когда увидел вошедшего Сен-Жюста, который прямо направился к кафедре. «Пора, – сказал он, – войдем!» Другие последовали за ним, скамьи заполнились, и собрание безмолвно ожидало начала последующей сцены, одной из самых грозных, из разыгранных во всё время бурной Первой республики.
Сен-Жюст, не исполнивший слова, данного товарищам, и не прочитавший им свой доклад, стоит на кафедре. Оба Робеспьера, Леба и Кутон сидят рядом. Колло д’Эрбуа занимает президентское кресло. Сен-Жюст заявляет, что ему поручено составить доклад, и получает слово. Он начинает с того, что не принадлежит ни одной фракции, а исключительно только правде, что кафедра для него, как для многих других, может стать Тарпейской скалой[16], но он всё равно выскажет свое мнение о вспыхнувших несогласиях. Тальен едва дает ему договорить первую фразу, как уже просит слова для предложения, касающегося порядка, и получает слово. «Республика, – говорит он, – находится в самом бедственном состоянии, и ни один добрый гражданин не может воздержаться от слез по ней. Вчера один член правительства отделился и донес на своих товарищей; сегодня другой явился сюда с тем, чтобы сделать то же. Довольно растравлять наши язвы! Я требую, чтобы завеса, наконец, была сорвана!»
