— Это не ты сделала с ним, Кейра. Его собственный мозг сделал Леви таким. Не вини себя за это.

— Не говори этого при маме, — предупреждаю я Джоша, вытирая слезы повязкой. — Уверена, что она хочет убить меня.

— Смотри. — Джош замолкает. — Нет, серьезно, посмотри на меня.

Я делаю, как он говорит. Его глаза такие большие и честные. В миллионный раз я произношу беззвучную молитву, благодаря за то, что мама его встретила.

— Она на тебя не злится.

— Откуда ты знаешь?

— Потому, что ты делала, когда вся эта каша заварилась? Ты искала его. Ты не теряла надежды.

— Но ведь это очевидно, — отвечаю я. — Кто бы сдался? «О, смотрите, похоже, мой братец пропал, я сейчас лягу и умру».

— Кейра, будь серьезной.

Любой человек был бы полной задницей, если бы не сделал этих элементарных вещей, которые сделала я. На самом деле, я могла бы сделать гораздо больше. Не разочаровываться в Леви, в химических процессах в его мозгу. Быть более чуткой. Понять, что он был больным все это время. Зомби Леви, которого я увидела сегодня? Он был им на протяжении многих лет. Если бы я раньше почувствовала свою ошибку и проводила бы с ним больше времени, чего он так отчаянно хотел, возможно, он бы не предпринял попытку самоубийства. Ему бы было намного лучше.

— Все, о чем я прошу, это перестать винить себя за то, что ты просто человек, — говорит Джош. — Мы не могли просить от тебя большего.

Я не согласна, но молчу.

Джош аккуратно хлопает меня по ноге, стараясь не задеть колено:

— Если здесь и есть чья-то ошибка, то только моя.

— Эй, если я не должна винить себя за случившееся, то ты и подавно.

— Нет, серьезно, — говорит отчим. — Я знаю, что Леви постоянно возмущал меня. Он почти не признавал меня вот уже сколько лет? Я должен был попытаться изменить его. Попытаться изменить его отношение ко мне.

Я никогда раньше не слышала дрожи в голосе Джоша. Прямо сейчас, когда его глаза отчаянно бегали по покрывалу на моей кровати, будто на нем были написаны ответы, я впервые увидела его в нервном состоянии. Эта неопределенность в глазах не его. Я так сильно трясу головой, что мне становится больно.

— Не имеет значения, что думает Леви, — говорю я. — Ты самое лучшее, что когда-либо происходило с кем-нибудь из нас. Я годами пыталась переубедить его.

Джош кивает и скромно улыбается:

— Продолжай в том же духе. Ты единственная, кого послушает Леви.

Я наклоняюсь и обнимаю Джоша.

— В конце концов, я изменю его отношение к тебе. Обещаю.

Я не знаю, нахожусь я все еще в больнице из-за своих ран или потому что врачи все еще работают с Леви. Джош остается со мной, пытаясь развлекать меня, но я не вижу маму еще несколько часов. Когда она, наконец, подходит к моему завешенному шторами пространству, я вижу ее впалые глаза, красные от слез, и растрепанный больше обычного конский хвост. Джош встает и берет ее за руку.

— Какие новости? — спрашивает отчим.

— Работа крови нормализовалась, — отвечает срывающимся голосом мама. — Он… он не принимал свои лекарства, вероятно, с того времени, как его выписали из больницы. Он смывал таблетки неделями.

Я не даю ей больше ничего сказать.

— Тебе не нужно говорить, что это все моя ошибка.

Мама смотрит на меня. Наступает мертвая тишина.

Я продолжаю:

— Поверь, я это знаю, черт подери. Как, ты думаешь, я себя чувствую, зная, что ты была права? Мне нельзя доверять Леви – да мне даже саму себя доверять нельзя. Все это путешествие я была в двух шагах от психического расстройства. Как, черт возьми, я могла позаботиться о Леви?

Я понимаю, чего я так долго боялась, только когда слова вырываются изо рта. Глаза наполняются слезами. Мама молчит. Слезы мешают мне отчетливо ее видеть.

— Я сказал ей, Аманда, — шепотом говорит Джош. — Я сказал, что это не ее ошибка, что мы не виним ее, но…

Мама разворачивается и уходит, скрипя обувью по больничному линолеуму. Я хватаю с кровати тонкую подушку, закрываю лицо, и что есть мочи кричу в нее. Но подушка не поглощает звук ни на каплю.

— Кейра, все в порядке, — Джош сидит рядом со мной, приобнимая за плечи. — На нее сейчас свалилось слишком много переживаний. Ей нужно время, чтобы со всем разобраться.

Слезы и сопли впитываются в подушку. Немного времени? Я думаю, что даже тысячелетия ничего не изменят в нашей чертовой ситуации.

— Ты слишком строга к себе, — говорит Джош. — Дай себе небольшую поблажку, ладно, малыш? Так тяжело слушать, как ты винишь себя во всем произошедшем.

Я киваю. Джош еще раз сжимает плечо.

— Хочешь багета? — спрашивает он, доставая из ниоткуда половину багета, завернутого в пакет. — Сначала я был настроен скептически, но, боже, я не ел нормального хлеба с тех пор, как мы здесь. Это полное дерьмо.

Мои губы изгибаются в подобие улыбки. Я отрываю кусок чуть засохшего хлеба. Он безвкусный, но я все равно жую это нечто и глотаю. Я сделаю что угодно для родителя, который сидел рядом со мной во время моей истерики, а не убежал прочь из комнаты.

Мне удается провалиться в сон, полный больничных шумов. Когда я нахожусь в полусонном состоянии, то понимаю, что что-то тяжелое приземляется на край кровати. Чья-то рука сжимает мое плечо, и я открываю глаза.

Это мама.

— Ты в порядке, малыш? — спрашивает она. Она заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо и в том месте, где ее рука коснулась меня, кожу жжет, словно от укуса.

Я сажусь. Она выглядит измученной, словно миллион забот приземлился на ее плечи, а ее тело просто переваривает их всех. Волосы, собранные в вечный конский хвост, жирные, кожа какого-то земельного цвета, ее глаза красные и распухшие от слез. Мама выглядела точно так же, когда она по нашим с Леви приказаниям катала нас по городу и слушала наши крики, когда в супермаркете она не покупала нам того, чего мы хотели. Мой мозг кричит: будь осторожна, крики неизбежны, но мама нерешительно улыбается. Мне.

Что-то внутри меня ломается, как плотина. Когда мама протягивает мне руки, я с радостью позволяю ей обнять меня. Я тону в этих объятиях. Она качает меня взад и вперед, и мне хочется все ей рассказать. О каждом, даже самом маленьком беспокойстве, которое у меня было в этом путешествии, о каждой неуверенности, которая когда-либо поселялась у меня в мозгу; я хочу выложить это все, чтобы все мои страхи превратились в пыль под ее нежными руками, которые теперь гладят меня по голове.

— Мне жаль, что я ушла, — шепчет мама.

— Все в порядке, — отвечаю я, потому что именно так я и должна была ответить, даже если эти слова являются ложью.

— Нет, это не так. Я была такой злой на всю эту ситуацию с Леви, а когда ты стала обвинять меня в том, что я виню тебя за все произошедшее, я разозлилась еще больше и не могла говорить. Я разозлилась не на тебя, — поспешного заверяет мама. — На себя.

— На себя?

Я чувствую, как она кивает:

— Потому что в прошлом я винила тебя. Я закрывала глаза на тебя, особенно несколько последних месяцев. Я убедила себя, что помогать Леви было самое важное. Я… Я видела, что у нас с тобой есть проблемы, но я… в общем, я делала вид, что все в порядке. Часть меня думала, что ты должна сама разобраться со своими проблемами, а теперь я понимаю, как глупо с моей стороны было так думать.

Я хочу сказать ей, что все в порядке, чтобы она не волновалась об этом, но я могу только сидеть на кровати, ошарашенная ее словами.

— Ты напомнила мне меня саму, Кейра, — признается мама. — В большей степени, чем я могла предположить. Ты так сильно боролась, что истощила саму себя и попросила о помощи только тогда, когда было почти слишком поздно. Ты винила себя за все, ты бросила саму себя в огонь. Это расстраивает меня, потому что я сама всегда поступала точно также. Моим инстинктом было злиться на тебя, вместо того, чтобы научить тебя не винить себя за все.

Это похоже на то, как если бы она читала эти слова из какой-то книги, но правдивость ее слов оседает во мне, словно питательная еда. Ее честность ощущается как удар под дых – в хорошем смысле, если такое возможно. У меня нет никаких мыслей о том, что ей ответить, поэтому я просто говорю: