— Ого, — вздыхаю я. — Это… довольно удивительно. Они… Их…?

— Отправили в концлагерь, да. Дедушку тоже.

Я начинаю дрожать, но не из-за пронизывающего ветра.

— Он ведь выжил, да?

Марго прижимает к носу платок. Она несколько раз складывает его, прежде чем кивнуть:

— Он сильно изменился. Конечно, я не знала дедушку до этого. Но бабушка рассказывала мне истории о том, каким был до этого.

— Здание переходило по наследству в вашей семье? Пекарня?

Марго качает головой:

— Здание пришло в упадок во время второй части оккупации, и, в конце концов, его продали. Мы с Нико выкупили его и открыли пекарню. В честь дедушки.

Мое сердце тает.

— Но… — Марго закрывает глаза. — Я боюсь, что мы не справимся.

— Что?

Она боится, что они… Я не понимаю последнее слово.

— Что вы имеете в виду?

— Мы только открылись и стараемся изо всех сил, — поясняет женщина дрожащим голосом. — Никому не нужна еще одна пекарня. Но выпечка - это наша страсть. Мы не можем делать ничего другого. Люди проходят мимо магазина, просто смотря на витрину, ничего не покупая и даже не заходя внутрь. Я хочу рассказать им про дедушку, про евреев, которые тайно жили у нас на кухне. Возможно, это заставит их что-то купить. Но не могу. Это должно быть слишком… будто это пиар… — Марго машет рукой и смотрит на меня, умоляя взглядом, чтобы я поняла.

— Слишком… потребительски? — пробую я. Марго смотрит на меня в недоумении. — Так, будто ты использовала бы эту трагедию, чтобы заработать денег?

— Да, именно так. Я так не могу. И никогда не смогу.

Я замолкаю. Не могу ничего сказать, чтобы поддержать Марго. Никаких полезных советов, потому что я - просто ребенок. Что мне знать о том, как управлять бизнесом? Пекарня Марго и Нико в идеальном мире окупилась бы и сделала бы их богачами. Но мир слишком далек от идеала. В нем человек пытается спасти соседей, но его отправляют в тюрьму, имущество распродают, а остаток его жизни растаптывают.

В животе поселяется беспокойство. Это каникулы; я не должна думать ни о чем подобном, но не могу этого избежать. Они такие милые люди и заслуживают того, чтобы их история была рассказана. Заслуживают того, чтобы это лысый мужик, прогуливающийся по улице, купил у них круассан вместо того, чтобы пройти мимо.

Нико и Леви теперь стоят вместе. Нико показывает Леви, где находятся Дворец Инвалидов. Я читаю по губам, как Леви говорит, что мы проходили мимо него. Желудок переворачивается от счастья – он говорит с другим живым человеком.

— Твой брат, он отличается от остальных, — говорит Марго. Она не спрашивает. Она все знает.

Я киваю:

— Он болен. Так, по крайней мере, все думают.

— Ты не уверена?

— Я думаю, что здесь нечто большее, чем просто болезнь, — признаю я. — Вся его личность не может происходить от того, что может быть убито простыми лекарствами. Он не просто ходячая болезнь.

— Кейра, — произносит Марго, беря меня за руку. — Он может быть собой, и в то же самое время, быть больным. Дедушка всегда был спокойным человеком, никогда не кричал, но те вещи, которые он увидел на войне, в концлагере… Они сделали его больным.

Я смотрю, как Леви пробормотал еще несколько слов Нико в ответ.

— Возможно, — соглашаюсь я.

Слишком сильный порыв ветра налетает на смотровую площадку, заставляя всех закрыть глаза. Я начинаю смеяться; мы всегда делаем то же самое, когда чего-то боимся. Истерический смех до ужаса напуганного человека.

— Вы не хотите сходить в Нотр-Дам? — спрашивает нас Марго, когда мы спускаемся на землю. — Я бы хотела поставить свечку за дедушку.

Я не могу отказаться.

Поездка в метро проходит спокойно, как и прогулка по мосту к острову Сите. Мы обсуждаем с Марго роман Виктора Гюго и снятый по его мотивам диснеевский мультфильм «Горбун из Нотр-Дама», которые ей очень нравится. Я признаюсь, что хотела прочитать эту книгу в оригинале, но это всегда меня пугало.

Она понимающе кивает:

— Я испытываю те же ощущения по отношению ко многим романам на английском языке. Перевод всегда отличается от оригинала.

Точно.

Рассматривать Нотр-Дам на фотографиях и вживую стоять перед этим величественным зрелищем – два разных мира, две разных галактики, две Вселенные. Город начинается с Нотр-Дама в самом центре Парижа и будто расширяется наружу. Я словно могу почувствовать тяжесть всех этих лет. Могу почувствовать тысячи душ, которые были здесь до того. История тут повсюду. Есть что-то особенное в этом месте, полном сооружений, которые стояли здесь на протяжении сотен лет, и зданий, которые скоро отметят тысячелетие. Понимание того, что миллионы глаз и душ смотрели туда же, куда сейчас смотрю я, делает это место ещё более величественным. Более реальным и поразительным.

Будучи заслоненной двумя огромными колокольнями, я ощущаю это более явно, чем где бы то ни было. Я представляю себе средневековую службу, когда толпы народа стекаются в храм через огромные деревянные двери собора; в место, где они беседуют со своим богом. Мурашки пробегают по телу, когда мы проходим через эти двери.

Марго и Нико присаживаются на скамьи, чтобы помолиться, а Леви уходит ближе к входной двери, чтобы рассмотреть выставленные реликвии, так что по собору я блуждаю сама по себе. Внутри довольно любопытно. Вроде бы темно и тихо, но в то же время всё ощущается ярко и громко. Тот, кто хочет поразиться простору этого места, каким-то образом вмещенному между стенами, полом и потолком, может пройтись по нефу, взглянуть вверх и воскликнуть от невероятного зрелища. Тот, кто хочет подумать, помечтать, может прогуляться вдоль внешнего крыла, мимо маленькой часовни, исповедален, статуй и зажечь свечи перед алтарем.

Я ставлю одну свечку за дедушку Марго и Нико. Ещё одну – за евреев, которых он так отчаянно хотел спасти. Одну – за Леви. Ещё одну – за меня. И кладу в банку с пожертвованиями больше евро, чем нужно.

Когда сажусь на скамью, Леви садится рядом. Возможно, только для того, чтобы дать отдохнуть ногам, но брат вроде бы кажется спокойным.

— Ты думаешь, что внутри собор такой же, как и в диснеевском мультфильме? — спрашивает меня Леви.

— Что-то в этом роде.

— И что же они изобразили правильно?

— Ну… Он большой.

— Нет, незаметно.

Я закатываю глаза:

— Ты знаешь, что я имею в виду. Они правильно показали размер и пропорции в фильме.

— Но окрестности-то не такие.

— Что?

— Окрестности, — отвечает Леви, размахивая руками, словно пингвин плавниками. — В мультфильме есть ступеньки, которых в реальности не существует. А ещё снаружи стоит огромная статуя Карла Великого. Они этого не показали.

— Я не знаю, стояла ли уже статуя Карла Великого, когда создавали этот мультфильм, — возражаю брату.

— Даже если и не было, они должны были бы вставить её для наглядности.

— Мы ещё посмотрим на эту статую, когда выйдем наружу.

— Да.

И именно сейчас в мгновение ока собор наполняется людьми. Народ сидит на скамейках по обе стороны от нас, и, прежде чем полностью осознаем это, мы становимся частью огромной толпы. Прожектор светит на мужчину, стоящего у главного алтаря. Все встают.

Я никогда не была той девочкой, которая разговаривает с богом. Несмотря на развешанные в комнате плакаты Нотр-Дама на фоне грозового неба; несмотря на то, как начинает биться сердце, когда появляется очередная история о найденных во время реставрации Вестминстерского аббатства фресках; несмотря на книги, которые я беру в монастырских библиотеках на Рождество, мой интерес простирается лишь в научных целях, но никак не в духовных.

Начинает петь хор. Их голоса, одни воздушные и высокие, другие – крепкие и достаточно низкие, чтобы вибрировать у меня в горле, заполняют весь собор от пола до потолка. Каждый сантиметр этого огромного пространства наполнен звуками. Они поют изумительную версию «Аве Мария». Я закрываю глаза и позволяю музыке заполнить меня. С рациональной точки зрения я бы сказала, что христианская мифология ни что иное, как просто легенды. Но в теплом объятии вечных камней Нотр-Дама начинаю плакать от чистой красоты.