Передо мной выбор: сделать Леви счастливым или променять его на фотографии.
Я кладу телефон на дно сумки, и мы с Леви становимся в очередь за билетами. Он прав: если я буду смотреть на Лувр через камеру своего телефона, а не своими глазами, то пожалею об этом.
Я не знаю, происходит ли это под действием впечатления от невероятной красоты искусства и архитектуры, или это связано с перелетом на самолете, но у меня такое ощущение, что я иду по Лувру, будто находясь в тумане во сне. Некоторые люди просто блуждают по коридорам, другие же целенаправленно куда-то идут. Согласно карте музея, которая непонятным образом оказалась у меня в руках, здесь находится примерно миллион залов и выставок, куда мы можем пойти, и всё это крайне интересно: греческие, этрусские и римские древности. Египетские древности. Ближневосточные древности. Отдел, посвященный истории самого Лувра, где можно спуститься ниже и увидеть, что осталось от рва старого дворца. Зал галереи Денон, наполненный произведениями Караваджо и Рембрандта, и отдельное крыло для да Винчи.
Это поднимает мне настроение. Я толкаю Леви и показываю ему на знак с силуэтом Моны Лизы, который указывает путь к Джоконде.
— Пойдем и найдем ее?
Леви пожимает плечами. Я расцениваю это как утвердительный ответ.
Лувр долго очаровывал меня – я отлично понимаю, что не только меня, но и все остальное человечество, – но я всегда воздерживалась от покупки какой-нибудь огромной книги с фотографиями всех коллекций. Я хотела быть впечатлена, когда, наконец, доберусь до музея. Когда мы входим в пещерный зал, пройдя до этого по бесконечной лестнице, я понимаю, что все это того стоило.
На вершине лестницы расположена огромная статуя. Судя по крыльям, это ангел, хотя ему не хватает головы и рук. А еще это женщина-ангел: ее грудь выставлена вперед, а позади развевается платье. Мне сложно убедить себя, что она сотворена из камня, а полы ее одеяния не треплет настоящий ветер. Статуя ослепительна.
Люди толпятся около статуи и обходят ее по кругу. Часть посетителей на пару мгновений останавливаются перед ней, чтобы бегло осмотреть ангела, но большинство просто проходит мимо. Я шагаю вперед. Мне нужно, как минимум, узнать ее имя.
Надпись гласит: НИКА САМОФРАКИЙСКАЯ. БОГИНЯ НИКА. НАЙДЕНА НА ГРЕЧЕСКОМ ОСТРОВЕ САМОТРАКИ.
— Как кроссовки, — монотонным голосом говорит Леви.
Я закатываю глаза.
Рядом с табличкой есть стеклянный футляр, в котором лежат потрепанная каменная рука и пара крошащихся кусков.
— Предполагают, что это должно быть ее правой рукой, — читает Леви надпись около каменных остатков. — И некоторыми кончиками ее пальцев. Откуда они, черт побери, это знают? У нее нет рук!
— Найдено на том же месте спустя восемьдесят семь лет, — читаю я.
— Это ничего не значит.
— Найдено на том же месте, подходит по форме…
— Как это может подходить? У нее нет рук!
— Леви, это просто наука. Очевидно, они провели углеродный анализ, и возраст камней совпал.
— Ты хоть знаешь, что такое углеродный анализ? — спрашивает Леви.
Я не знаю. Но Леви это знать не обязательно.
— Леви, это Лувр, — вместо ответа на его вопрос говорю я. — Они не станут выставлять нечто, в происхождении чего они не уверены.
— Откуда тебе знать?
— Потому, что это - Лувр. К сведению, всего лишь один из самых знаменитых музеев на планете!
— Да, и это значит, что они могут выставлять кучу фальшивых артефактов, и никто не поставит это под сомнение, — возражает мой братец. — Все просто это проглотят, притворяясь настоящими ценителями искусства. Идиоты.
Мне интересно, понимает ли он, что мне крайне неприятно, когда он оскорбляет группы людей, к числу которых я отношу и себя. Это было легко пропустить мимо ушей, когда мы были маленькими, ведь Леви был типичным маленьким братцем, которому не нравилось все, что нравилось мне. Теперь, когда мы практически взрослые, иногда кажется, что это может быть реально.
Я хватаю его за рукав и тяну в сторону.
Остальная часть Лувра не что иное, как огромный зал, весь из камня, одно сплошное произведение искусства. Теперь мы находимся в мире позолоченной лепнины и гениальных фресок. Вдоль стен висят картины. Мы продолжаем быстро двигаться к залу с Моной Лизой, потому что, когда я останавливаюсь и смотрю на что-либо хотя бы дольше секунды, Леви начинает рычать как животное. Это задевает меня, потому что я должна проходить мимо статуй и картин, которые я хочу внимательно разглядеть, и в которых хочу раствориться.
Теперь я понимаю, что чувствует мама, когда она вынуждена проходить мимо красивых вещей. Это мамин книжный клуб, поездки в спортзал, ее время для игры в «Камни Зендара». А еще те вещи, которые ей очень нравятся в антикварных магазинах, или одежда из «Target», которую она возвращает на следующий день после покупки, чтобы оплатить медицинские счета Леви. Должно быть, она чувствует, что вся ее жизнь - это одна большая жертва.
Я прохожу мимо огромного, размером во всю стену, полотна Караваджо, и мое сердце хочет выпрыгнуть из грудной клетки.
Проход к Моне Лизе нам преграждает огромная очередь.
— Что тебе нравится в Моне Лизе? — спрашиваю я у Леви, пока мы стоим в человеческой «пробке».
Леви пожимает плечами:
— Я думаю то, что ее написал сам Леонардо да Винчи. Он величайший гений, который когда-либо жил.
— Ага, — соглашаюсь я. — Но в самой картине?
— Я не знаю. Она выглядит мило. И она просто известна и все такое, — отвечает Леви, искоса поглядывая на меня. — Что еще ты хочешь меня спросить?
— А что еще ты хочешь сказать?
— Ничего, — Леви встает на цыпочки и недовольно спрашивает: — Боже, неужели все забыли, как передвигать свои ноги?
— Ш-ш-ш… — шиплю я.
— Я хочу, чтобы они меня услышали. Тогда они, возможно, начнут шевелиться…
Мой брат дает другим еще больше причин, чтобы ненавидеть американских туристов. Я извиняюсь за брата перед мужчиной, который бросает на Леви недовольный взгляд. Мне хотелось бы объяснить каждому, что у моего брата аутизм или что-то в этом роде, но я не хочу делать это так, чтобы Леви выглядел ненормальным. Я не хочу быть гребаным доктором Пирсоном.
Нам потребовалось двадцать минут, чтобы продвинуться на такое расстояние, с которого была видна картина. Леви стонет, рычит и нервно трогает свои ноги.
— Боже, можем мы просто пойти? — жалуется он.
— Ты не хочешь взглянуть на картину?
— Не так сильно! — Кто-то, проходя мимо, задевает его, и Леви кидает на него недовольный взгляд. — Фу, здесь воняет ржавыми гвоздями и пердежом.
Я фыркаю. Он хмурится еще сильнее.
— Потерпи немного, ладно? Мы почти на месте.
В двадцати футах от нас сквозь толпу я улавливаю проблеск Моны Лизы и окончательно осознаю причины такого людского столпотворения. Ее всепонимающая улыбка заставляет вас замереть на своем пути. Прекрасная - это не то слово. Больше подходит…
— Elle m’arrête, – по соседству, смеясь, говорит француженка своему компаньону.
Она приковывает к себе. Она поглощает меня. Да. Завораживающая. Вот нужное слово. Я представляю себе всю историю, которая, должно быть, прошла перед ее нарисованным взглядом. Она долгие годы смотрела в лицо да Винчи, затем на протяжении веков видела глаза своих коронованных владельцев и бесчисленных смотрителей. Потом глаза воров, а затем, наконец, глаза людей, которые приезжают со всего мира, чтобы взглянуть на нее. Миллионы глаз, должно быть. А может и больше.
Какой эффект произведут эти глаза на Леви? Если он чувствует хоть немного того трепета, который ощущаю я… Я представляю, как исчезает хмурое выражение его лица, как эти карие глаза теряют гнев и разочарование, и его лицо на мгновение становится умиротворенным.
— Ты видишь ее? — шепчу я Леви.
Я смотрю на него. Он выглядывает над головами людей с выражением безразличия на лице.
— Она выглядит точно, как на картинках.
Совсем нет. Цвета темнее и глубже, да и контраст более выразительный. Если Леви этого не видит, значит, она определенно не впечатлила его и не принесла ему никакого покоя.
