— Попробуем в третий раз, когда я очнусь?

Это неподходящий момент. Очень неподходящий. И сейчас их, черт возьми, слышат еще четверо Орудий. И вообще-то, после того, как он с ней обошелся, — у неё есть все поводы его послать к дьяволу на поиски морских огурцов. А может, она просто не понимает, с чего это он вдруг переменился в настроении. Но сейчас нужно от чего-то оттолкнуть.

— Конечно, Генри, попробуем, — тихо отзывается Агата, — и не вздумай не очнуться.

Он многое бы отдал, чтобы хотя бы обнять её сейчас, ощутить её тепло на краткий миг. Сердце бы, и то — прижалось бы к ребрам, лишь бы оказаться к ней на дюйм ближе. Но на это нет времени, Фокс под огненной сетью Миллера вовсю пытается раскрыть крылья.

— Полыхай, птичка! — Генрих шепчет это мысленно, а губы улыбаются.

Он складывает свои крылья, рассеивая их, и камнем падает вниз, на лету переходя в боевую форму демона, вытягивая вперед когтистые лапы. Он впитывает каждую частичку её света, заставляя свою душу разгореться еще сильнее, скручивает клубок боли в груди в тугой, громадный шар, который с каждой секундой все невыносимее держать в своем теле.

— Миллер!

Огненный барьер мигает, угасая целиком, а затем вспыхивает снова, накрывая Генриха раскаленным жаром. Под куполом ещё хуже, пусть Орудия и медлят наносить новые свои удары, здесь воздух весь пропитан святостью — в каплях воды, в частица пыли, в маленьких искрах и крохотных шаровых молниях. В глазах темнеет от того, насколько здесь сложно дышать, кажется, что каждый вздох проходится по лёгким наждаком. Да, действительно, долго он здесь не выдержит. Его задержание — без катализатора было более мягким. Генрих падает на спину Реджи Фокса, вгоняет когти ему под ребра, впиваясь в чешую, с усилием её продирая.

А затем он заставляет себя взорваться…

Он не черпает из себя боль сейчас. Не нужно черпать из моря. Нужно просто выпустить море наружу. Затопить им весь видимый мир.

И позволить себе опуститься на темное дно забвения.

— Знаешь, это напоминает издевку, — Джули Эберт смотрит на Агату, неприязненно сощурившись. Впрочем, это всего лишь второй раз, когда Агата её навещает. Джули еще даже толком не прожгло, она кажется бодрой, будто бы легко сносит свое наказание, не проваливается в забытье.

— Что конкретно тебе это напоминает? — негромко уточняет Агата, смачивая полотенце. Она уже покормила Джули, осталось лишь умыть, заплести и напоить. Всего лишь…

— То, что ты приходишь, конечно, — раздраженно отрезает Джули, — такая правильная, такая вся из себя благородная, что аж тошнит.

— Кто-то должен к тебе приходить, — Агата пожимает плечами. У неё нет особого желания спорить и что-то доказывать суккубе. Джон находит, что эта её зацикленность на посещении Джули — довольно самоагрессивна, по сути. Хотя Агата не согласна. В первую очередь, это её напоминание о цене непредвзятости, которую следует платить. Возможно, когда-нибудь она сможет со спокойной душой посещать и Коллинза, однако сейчас её от этой мысли все равно передергивает. Просто сейчас гораздо проще сфокусироваться на обязанностях и долге, чем на прочем содержимом собственной жизни.

Агата устала. Вообще, сегодня это уже шестое посещение, и сейчас уже она чувствует себя эмоционально истощенной. С каждым демоном приходится прислушиваться к голосу интуиции, задаваться вопросом — готов ли распятый к освобождению? Что видят в нем Небеса? Больше никаких молитв без этого она не читает. Хотя еще двоих за эти одиннадцать дней она отмолила. Отродье и суккуб. Не так и мало, с учетом общего количества человек под её ответсвенностью.

— Ну что, не помолишься обо мне сегодня? — ехидно интересуется Джули.

— Сегодня — нет, — ровно замечает Агата.

— Тогда во мне было ничуть не меньше раскаяния, чем сейчас, — суккуба смотрит на Агату пристально, будто пытаясь заставить её сомневаться, — почему тогда сработало? Почему тогда ты молилась?

— Перед лицом ответственности раскаиваться может любой, — косы демонице Агата заплетает аккуратно, очень стараясь не дергать за волосы, — вот только не столь уж многие готовы думать об искуплении уже после того, как наказание перестанет угрожать.

Почему она тогда молилась? Потому что чувствовала острую необходимость проверить, обязательно ли Небесам для милосердия, чтобы демон был распят. Нет, не обязательно. Было важно раскаяние, и в подавляющем большинстве случаев демон, оказавшись на кресте, действительно раскаивался. Вопрос был в том лишь, готовы ли они были держаться вопреки собственной натуре.

— Я была не готова? — едко интересуется Джули.

— Наверное, — Агата тихо вздыхает. Джули упорно хочет, чтобы Агата её осуждала, а ведь это запрещено для всех, кто ходит в миссию милосердия. Вопреки всему произошедшему, ей сложно ненавидеть Джули. Чертовски сложно. Да и не нужно это вовсе. Сейчас все, что она испытывает — это сочувствие. Все-таки на кресте не сладко. Даже имея к Джули личные счеты, Агата все равно ей сочувствует. Другое дело, что будь у Чистилища иной выбор, иные возможности приводить демонов в чувство, — они бы ею воспользовались.

— Как он? — торопливо интересуется Джули, пока Агата пытается найти в сумке полную фляжку. Видимо, боится, что уйдет Агата раньше. На душе и так пусто, будто в пустыне, а сейчас — еще и пронзительно холодно, как в ледяную пустынную ночь.

— Ясно, — тихо шепчет Джули и опускает глаза.

Как и предсказывал Артур, сущность Генри, оказавшись в зоне действия сразу пяти Орудий, очень сильно пострадала. Демонические метки осыпались с него сухим пеплом, и в его неподвижном лице не было ничего, что намекало бы, что его душа еще может быть возрождена. Если бы его душа просто потеряла форму, её бы собрали в шар-концентратор, доставили бы в Чистилище, и здесь Агата заставила бы её разгореться, наполнила бы её собственным светом. Но душа его была тесно сплетена с энергией чужих душ, им когда-то поглощенных, глубоко пряталась в ней, будто в физическом теле, и извлечь её не представлялось возможным. Агата пыталась подпитывать всю сущность Генри как таковую, надеясь, что если в каком-то месте прибудет полезный ресурс, — система его организма уже сама направит, куда нужно, но видимо, энергии пока было мало. Или… Или попросту душу Генри уже было не разжечь. Об этом Агате никто не говорил. Об этом ей все красноречиво молчали.

— Он очнется, — упрямо качает головой Агата, — очнется!

Джули смотрит в лицо Агате долгим грустным взглядом. В эту минуту их, кажется, одолевают очень похожие чувства.

— Я ему такого не хотела, — чуть растерянно произносит Джули. Она говорит это уже во второй раз. Второй раз Агата сухо улыбается и наконец подносит ко рту суккубы фляжку.

Да, Джули такого для Генри не хотела. Она хотела, чтобы Генри сорвался, хотела ему ничуть не лучшего — возвращения на Поле. Да. Пусть не сейчас. Пусть не сразу. Пусть после пары лет демонической охоты, но рано или поздно попадется даже самый удачливый демон.

— До следующего вторника, Джули, — гася в себе раздражение, Агата прощается с суккубой. Та в ответ презрительно щурится, ей мерещится издевка и в этих словах Агаты. Впрочем, Агата не подавляла запах, Джули может принюхаться и почуять, что конкретно Агата испытывает и хочет ли как-то её задеть.

Все. Можно материализовать крылья, толкнуться навстречу небесам.

Время возвращаться к работе поручителя. К работе — довольно громко сказано. Все-таки основной деятельностью оставили посещение распятых, без прочей работы в Лазарете.

Но ежедневно проверять счета подопечных, направлять их на экзорцизмы при обнаружении отрицательной динамики и отчитываться перед Артуром — лично, каждый вечер, за исключением выходных, Агата обязана. Только и успевай составлять отчеты.

Впрочем, сегодня обошлось без эксцессов, отчет на диво приличен, не приходится краснеть из-за того, что вышедшая в смертный мир, как ищейка, Анна стащила из кондитерской пирожное, или что подопечное отродье чуть не подрался с дежурным экзорцистом. Вспыльчивый был паренек, ничего не скажешь. Хотя он позавчера практически сразу опомнился, принялся извиняться, и все обошлось только одним разбитым носом одного отходчивого серафима.