— Мне кажется, знание может мне навредить, — договаривает она, спустя пару секунд, — я перестану думать о тебе непредвзято.

— Непредвзятость — это важно… — ему и в самом деле так кажется. Хотя говоря это он все-таки в первую очередь хочет скрыть от неё свою сущность.

— Именно, — Агата качает головой, — нужно смотреть на настоящее, а не в прошлое. Как мне кажется.

Она отодвигает папки в сторону, а Генрих ощущает, как облегчение распускает в нем напряженный клубок тревоги. Пока пронесло. Надолго ли?

— Занятно, — тихонько произносит Агата, и Генрих снова отрывает взгляд от инструкции, в которой еле-еле смог переползти к третьему пункту. Если так пойдет и дальше — к вменяемой серьезной работе его так и не допустят. Может, когда их в этом кабинете будет четверо — станет легче сносить её присутствие? Возможно. Если удастся справиться с внутренним ревнивым идиотом, который ненавидит всякого, кто вдыхает её запах.

— Что? — спрашивает Генрих, когда девушка не поясняет свой комментарий.

— Ты вчера не врал, — Агата виновато морщит нос и поворачивает к Генриху изучаемый её лист. Это выписка состояния его греховного счета. Сегодняшняя. Есть незначительная отрицательная динамика, показатели пересчитаны из-за гордыни, срочно потребовавший жертвоприношения, но коэффициенты совершенно не те, что при сознательной лжи.

— А ты думала? — с легкой иронией уточняет Генрих. Нет, её сомнения его не задевают. В конце концов, он дал ей повод для подозрений. Не один.

— Казалось, что ты все подстроил, — Агата не знает, куда ей деть взгляд. Видимо, укоров своей совести ей более чем достаточно. Действительно, добавлять от себя не стоит. Разумеется, сыграть на чувстве вины можно, можно надавить, добиться своего, но все равно в уголке её подсознания останутся негативные впечатления. И он с ними будет связан. И это непременно рано или поздно сыграет против него. Нужно, чтобы то, что он делал, играло за него.

— То, что случилось — вышло ненарочно, — честно произносит Генрих, — но я действительно собирался оставить в кабинете Миллера достаточно улик, чтобы он догадался в том, что там были именно мы. И чем мы там занимались.

Агата вспыхивает, снова утыкается в бумаги. Чистосердечное признание смягчает вообще что-нибудь? Хотя он и не ожидал, что его искренность сыграет на него прямо сразу. Лишь после Агата будет помнить, что он был с ней честен.

— Злишься? — тихо спрашивает Генрих. Он знает, что злится. Он ощущает это по горьким ноткам её настроения.

— Имею на то причины, — кратко отрезает Агата. Иная женщина уже бы устроила скандал, но не она. Она переживает молча. Смертельно хочется подойти сейчас к ней, сжать пальцами этот упрямый острый подбородок, развернуть её лицом к себе, приложиться к нежным губам, сполна вкусить их сладость. Так, чтобы она вспыхнула чувствами, заколотила кулачками в его грудь, попыталась его отпихнуть, но он бы ей не дал этого сделать, потому что чуял бы в безумном букете её эмоций кипение и взаимность.

Нет. Сейчас он этого делать не будет. Потому что точно знает, чем бы это все закончил — раздразнил бы её настолько, что она бы согласилась уступить ему, отдалась бы ему прямо здесь, на этом столе. Это не сложно. Страсть не выдерешь из сердца за одну лишь ночь. Она бы уступила. Но он поставил себе цель стать для нее не только олицетворением похоти, у него нет цели сломать её, довести до того, чтобы она бездумно отдавалась во власть его вожделения. Нужно, чтобы она ему доверяла. На начальном этапе необходимо хотя бы поверхностно её узнать. Разумеется, у него нет в запасе семи лет знакомства, коими может козырнуть Миллер, но все-таки что-то он сейчас может и должен поработать над тем, чтобы углубить их отношения.

— Чувствую, такими темпами, отработаю я свой кредит этак через вечность, — раздраженно выдыхает Агата и откладывает свою инструкцию, — я не понимаю, что я должна делать. Вот есть вы. Вы будете работать.

— И это не пойми, когда случится, — замечает Генрих, — чертова тьма инструктажей намекает на то, что просто так к отработке и не приступишь. Сначала куча профилактических процедур, а потом уже…

— Вот! — Агата сердито морщится. — Именно. Я должна курировать вашу деятельность. Черт его знает, как это делать. Вот скажи, чем я остановлю тебя, если тебя сорвет.

— Если меня сорвет, очень вероятно, что первым делом я тебя и употреблю, — Генрих в общем-то понимает, в чем причины её беспокойства, — правда, я понимаю, почему столько препон. Благодаря чутью у меня потенциал ищейки, работа предполагается среди смертных. А смертный мир — это тебе не Чистилище, там ощущения куда сильнее, и голод острей, и запахи заманчивей. Если даже тут мне для срыва нужно немного, то без должной подготовки в смертном мире я выдержу минут пять…

— А тебе нужно немного для срыва? — обеспокоенно уточняет Агата, и Генрих качает подбородком. Откровенность во главе угла. В принципе, сейчас он бы ей все сам рассказал, будь у ней желание спрашивать, даже про свои грехи. Но она не спрашивает, и это пока-что облегчает жизнь.

Первое время штрафники работают с архивными документами. Им поступают личные дела от сборщиков душ, и они оформляют сводки по кредитым счетам к конкретной дате, заявленной в задании сборщиков. На работу с документами не требуется особая подготовка, но терпения нужно прилично, потому что работа довольно скучноватая. К третьему часу «отдыха от инструкций» у Генриха уже рябит в глазах.

— Ты как хочешь, а я обедать, — Агата откладывает папку с инструкциями — у неё их больше, чем у Генриха.

— Ты можешь взять у дежурного инспектора мне паек просфоры? Если, конечно, можно пообедать с тобой, — до конца листа осталась пара строчек. Хочется уже разделаться хотя бы с ним, хотя личное дело Мартина Райта не изучено еще даже на треть.

— Да, хорошо, — Агата кивает и выходит из кабинета. Радует, что она не противится попыткам сближения. Хотя им предстоит вместе работать, из враждебности и пустых обид ничего толкового не выйдет, и она наверняка это понимает.

Когда в дверь стучат, Генрих даже не принюхивается, чтобы опознать, кто там явился. Он еще практически никого в своем отделе не знает, так что это бесполезно.

— Войдите, — говорит он, не поднимая головы, но жалеет об этом практически сразу, как только открывается дверь.

Миллер. Приносит с собой не только свой навязчивый душноватый запах упертого в своих ценностях человека, но и две чашки кофе. Видит Генриха, раздраженно щурится.

— Где?..

— Сейчас будет, — Генрих утыкается взглядом в бумагу и пытается разобрать, что на ней написано. Самообладание демонстрирует постоянство дешевой пьяной проститутки. Секунд сорок уходит на то, чтобы взять себя в руки и подавить в себе желание впиться зубами в сущность Миллера. Вкус наверняка бы оказался недурен, все-таки в Чистилище Миллер практически не косячит.

— Не хочешь ли спереть мой кофе, а, Хартман, — насмешливо интересуется соперник, и Генрих поднимает глаза. Биться надо, глядя в лицо врагу.

— За чужой кофе получать по морде не так интересно, как за девушку, — улыбается Генрих как можно демоничнее и явственно видит, как лицо серафима дергается от злости.

— О, вижу с тобой она еще не помирилась, — ехидно ухмыляется Джон, и это действительно сильный удар. Болезненный. Генриху-то Агата так и не нашла, что сказать.

— Ну а с тобой-то она так и не переспала, — трагично вздыхает Генрих.

— Еще, — Миллер ощеривается, как хищный зверь, — а с тобой, похоже, уже и не переспит.

Туше. На это Генрих достойного ответа не находит. Нет, можно было брякнуть «Мы еще посмотрим», но это было как-то мелковато. Если бы они с Миллером были друзьями — сейчас было бы очень уместно пихнуть его по-приятельски в плечо, засчитывая выигрыш в «обмене любезностями». Друзьями они не были. Однако становится ясно, что у Миллера есть зубы, и он явно не собирается сдаваться. Война не была окончена, и легкой она не будет.

Когда Генри отказывается пойти обедать с Агатой и Джоном, с одной стороны, Агата испытывает облегчение. Она не могла не предложить — из вежливости, в конце концов, Джон пришел неожиданно, она вообще не думала, что он захочет её видеть так скоро, и с Генри она уже договорилась на тот момент. Но ей не хотелось испытывать судьбу и садиться с ними обоими за один стол. Её-то Джон, может, и простил, но на Генри он смотрит все с той же ледяной неприязнью. Сейчас в компании Джона Агате будет однозначно спокойнее, чем с Генри.