— Пока, сэр? — непонимающе переспросила Агата.

— Вы знаете, что сегодня утром леди Свон и лорд Кхатон пытались сделать? — спрашивает Артур, уклоняясь от ответа на вопрос девушки.

— Нет, — Агата недоуменно пожимает плечами. У нее даже версий особых нет.

— Они пытались повторить ваш подвиг, — поясняет Артур и внимательно рассматривает Агату, будто видит на её месте какую-то необычную скульптуру.

— Подвиг? — кажется, речь идет о молитве о милосердии. Почему её именуют подвигом — Агате пока не ясно.

— Ну, да, подвиг, — Артур кивает, — видите ли, мисс Виндроуз, мы выявили, что теперь вы числитесь поручителем Генриха Хартмана и будете нести некую ответственность за его действия. В ад мы вас, разумеется, не отправим, и распятие вам не грозит, но обычная система взысканий будет работать в случаях его… ошибок.

— Ничего себе, — оглушенно выдыхает Агата. Неожиданно. И черт возьми, почему она узнает об этой детали сейчас? Постфактум. Хотя… Хватило же у неё мозгов молиться о смягчении приговора исчадия ада. Небеса же, наверное, имели право к ней прислушаться, но обязать её следить за отмоленным. А кому еще нести за него ответственность? Мистеру Пейтону?

— Вы не волнуйтесь, мисс Виндроуз, — успокаивает её Артур, — вам вряд ли грозит что-то серьезное, в конце концов, мы отдаем отчет в том, кем является Хартман, и понимаем, что у вас ничтожно мало рычагов воздействия на него.

— Ну, с чем есть — с тем попытаюсь работать, — осторожно произносит Агата, кажется, после этой фразы Артур оглядывает её с уважением.

— И как успехи у леди Свон? — осторожно спрашивает Агата, после того как некоторое время в комнате царит тишина.

— Никак, — коротко отвечает Артур и садится за стол, — их с Кхатоном опыт провалился.

— И что это значит, сэр?

— Мисс Виндроуз, это может значить что угодно, хоть даже и то, что в качестве объектов они выбрали попросту не тех распятых. Может быть, они выбрали не те слова или не смогли проникнуться полным сочувствием к тем, за кого просили, хотя я считаю, что это самая невозможная версия. Честно говоря, Генрих Хартман нам кажется наименее подходящим для амнистии, но нам приходится верить вам на слово насчет его небезнадежности. Но пока что основная наша версия, что по неким причинам Небеса прислушиваются к вам. Именно к вам, мисс Виндроуз, хоть нам и не ясны причины, потому что при вашем-то кредите ясно, что до чистоты помыслов, свойственной архангелам, вам далековато.

Агата вспыхивает, опускает глаза, жалея, что не может спрятать запылавшие щеки. Впрочем, Артур прав, ей действительно далеко до обнуления кредита. И праведница из неё действительно липовая.

— Я хочу вас попросить, мисс Виндроуз, — ровно произносит Артур, — не молитесь больше за демонов. Пока мы вам не скажем. Не молитесь. И не просите никого помолиться. Вам ясно?

У Агаты до этой секунды даже мысли такой не возникало. Возникла. И вряд ли это понравилось бы мистеру Пейтону.

— Вам ясно, мисс Виндроуз? — переспрашивает Артур, своим внимательным взглядом сверля Агате переносицу.

— Ясней некуда, сэр, — прохладно отвечает Агата. Сейчас нужно сдержать эмоции. В конце концов, никому от её откровенности лучше не станет, архангелы свою точку зрения не переменят, и как бы не вышло поставить парой нечаянных фраз под удар Генри. Именно он — аргумент Триумвирата в том, чтобы Агата не молилась за демонов. Сильный, ужасно опасный аргумент, но вот только что-то мнения о его опасности Агата пока не очень-то разделяет.

— Можете идти, юная леди, — сердечно улыбается Артур, и Агата торопливым шагом выходит на площадку для взлетов. Ей срочно нужно проветриться. Нет ничего такого в том, что ей напомнили о нечистой совести. Она — грешница, и она об этом прекрасно знает. Но то, что ей запрещают молиться за демонов, — от этого возмутительного запрета даже дыхание перехватывает. Какое дело Артура, да хоть даже всего Триумвирата о молитвах лично Агаты? Почему ей запрещают говорить с Небесами, почему запрещают сочувствие к тем, кто имеет на него право? Где в этом честность, милосердие, которыми по идее должны отличаться решения Небес, и их Орудий — архангелов? Почему Триумвират так боится доверится воле Небес, разве не она должна быть для них во главе угла?

Агате некуда торопиться, раз уж она сменилась с Рит, но сейчас она не особенно вспоминает про работу, она мечется по кабинету Джона, то и дело задевая то ту, то иную папку с документами и ругается. На Артура, на Анджелу, на Кхатона, на их идиотский запрет и какое-то совершенно немилосердное миропонимание.

Джон слушает эти сентенции с потрясенным выражением лица, но молчит — хотя Агату настолько разрывает на клочья от негодования, что она практически этого и не замечает, она говорит сама, говорит много и чрезвычайно эмоционально, поди-ка, попробуй, добавь к этому что-то.

— Мне кажется, они не правы! — тихонько замечает Джон, когда Агата прерывается, чтобы таки глотнуть воды.

— Кажется? — выдыхает Агата. — Они ни черта не правы, Джо! Там люди жарятся — пусть грешные, но люди, а они…

— Может, они думают о безопасности, Рози, — пытается возразить Джон, — сама подумай, сколь опасен Хартман?

— Я не верю, что Небеса настолько слепы, что освобождают кого попало, — Агата качает головой, — вот не верю и все тут. Генри держится ничуть не хуже, чем бесы.

— Ты этого точно не знаешь…

— Я еще жива, Джо! — рычит Агата. — Я спала с ним в одной постели, ему ничего не стоило выпить меня и свалить в смертный мир, но я жива — уже вторые сутки жива, несмотря на то, что не нашла достаточно мозгов, чтобы держаться от исчадия ада подальше.

Джон молчит и качает в руках чашку, затем вскакивает.

— Пошли, — он хватает Агату за руку и ловит пальцами жетон, переносясь на верхний слой. Сразу чувствуется более сухой, раскаленный воздух. Впереди маячит оцепление стражей. Здесь они сдают жетоны, здесь Агата показывает бумагу Рит на посещение Анны Фриман, а здесь они материализуют крылья и бросаются в широкие объятия белого неба. Кажется, что воздух, ветер приносит Агате облегчение, по крайней мере — тревога и раздражение будто притупляются, когда в лицо дышит воздушный простор. Джон чуть касается её плеча раскрытой ладонью, Агата оборачивается и видит его ободряющую улыбку. Он еще ничего не сказал, а на душе все равно тепло. Хорошо, что они помирились. Хорошо, что он — её друг.

— Ты попробуешь еще раз, — наконец безапелляционно произносит Джон, как будто Агата прямо-таки сопротивляется, — потому что ты права, и Небеса не настолько слепы и глупы, чтобы освобождать тех, кто не готов менять свою судьбу.

Слышать со стороны слова, которые вторят в такт собственным мыслям, чрезвычайно приятно. Агата чувствует себя уверенней в своем недовольстве волей Триумвирата. Она бы попыталась помолиться и так, без поддержки Джона, но с ним — гораздо легче.

— Смотри-ка, бесов прогревают, — замечает Джон, кивая вниз. Агата бросает взгляд и видит усевшихся в рядок неподалеку от первого ряда крестов полтора десятка демонов. Ей мерещится меж них ярко-рыжий затылок Генри, но пролетают они слишком быстро и слишком высоко, чтобы успеть разобрать точно. В первый же день на верхний слой? Хотя он исчадие, его сюда могли направить просто профилактически. И вообще это мог быть не он.

По плечу слегка задевает крыло Джона — Агата ловит его ободряющий взгляд, улыбается.

Сейчас не хочется думать о разносе, который произойдет, если у неё все получится, зато хочется подумать о каком-то демоне. О каком-то несчастном, приговоренном к вечным мукам.

Поля Распятых дышат в лицо безжалостным жаром и жалобными стонами. В этом месте страдания возводятся в бесконечность, кажется сама боль растеклась здесь в воздухе, и из-за этого становится невозможно глубоко дышать. На Плато Суккубов Агата приземляется — как минимум нужно навестить Анну Фриман, а уж потом пробовать помолиться за кого-нибудь.