— Какое романтичное предложение, Пейтон, — отстраненно фыркает Генри, а в душе снова тоскливо что-то выворачивается, — где?

— Я тебя найду, — туманно отвечает Артур, — за это можешь не волноваться.

После такого невнятного ответа Генрих озадачивается и вопросом — а как, собственно, Пейтон нашел его сейчас. Один. Без демона-ищейки, который бы мог провести его по следу Генриха до церкви. Да и Генрих не дурак, от места драки порядком попетлял и вообще в церквушку приперся в другом районе Лондона. Нет, сам он, разумеется, смог пройти даже по такому слабому и сложному следу, но на службе у Чистилища не было демонов с аналогичными возможностями чутья. И ведь не грешил же, в храме, отследить его через кредитную сводку точно не получилось бы. Загадка. Кажется, сегодня Пейтон решил поразвлечься и устроить Генриху викторину.

— Артур, — окликает Генрих, и архангел, уже сунувший руку в карман в поисках жетона, вопросительно смотрит на него, — почему ты мне помогаешь?

— Ты поймешь, — Артур пожимает плечами, — сам поймешь, когда придет время.

Хотелось бы понять сейчас. Это бы придало миру хоть какую-то четкость.

— И что мне делать дальше? — устало спрашивает Генрих, перекатывая в руках круглый хлебец.

— Откуда же мне знать? — Артур разводит руками и исчезает.

Ночлежки для демонов довольно легко найти. Для тех, у кого было демоническое обоняние, разумеется. Демоны частенько оккупировали пустые, заброшенные дома, склепы, мемориалы, любое в общем-то место, в котором можно было спрятаться от дождя и развести костерок, чтобы погреться. Как ни крути, но если удовлетворяешь демонический голод — начинаешь страдать от холода смертного мира. Люди демонов видели редко, лишь когда те решали материализовать свою сущность, обычно это бывало перед охотой, не многие могли, как Генрих, шляться по смертному миру в материальном обличии часами и даже днями. Многие тусовались вблизи бездомных людей, у них можно было и у огня погреться, и клоком души поживиться без особого сопротивления.

Когда-то Генрих и Джули заняли для своей «базы» самое удобное место — мавзолеи Хайгетского кладбища. Сейчас Генрих обходит этот притон издалека, судя по концентрированности демонического запаха, кажется, там собираются самые отъявленные лондонские ублюдки. Впрочем, и тогда так было. Просто Генрих занимал в той иерархии ведущее положение. Сейчас по некоторым маркерам запаха — есть там кто-то посильнее. Знакомиться с новым «альфой» не хочется совсем.

Нет, ему подойдет местечко попроще, с какими-нибудь слабаками, которым хватит ума не бросать ему вызов. Ночь без драки — утро без лишней мигрени и голодного приступа.

Далеко не все демоны были откровенными хищниками. Многие грешить не торопились, хотя и любили. Ведь если меньше грешишь — о тебе меньше знают, меньше шепчутся, ты не привлекаешь взора неуёмных чистилищных работников, кредитные сводки реже сообщают о месте твоих греховных телодвижений, найти тебя голодного гораздо сложнее, чем сытого. Такие демоны практически постятся, перехватывая клочки смертных душ как можно реже, зато практически не попадают в сводки горячего розыска серафимов-хранителей. Возможно, подобным экземплярам тоже следовало бы давать шанс вернуться к работе Чистилища, но слишком многие из них были суккубами, отродьями — и даже исчадиями. Те, кто Чистилищем считался слишком опасным для ведения переговоров. Души не падшие Чистилищем ценились гораздо выше, чем павшие, пусть даже в своих дурных привычках пытающиеся знать меру.

У Небес очень своеобразное чувство юмора. По слабым запахам бесовских маршрутов Генрих находит одну ночлежку в кладбищенской заброшенной сторожке, и тут же он натыкается на беса, которому самолично прошлым вечером съездил по морде. Дело даже не в том, что Генрих помнит этого пацана в лицо, а в том, как он зеленеет при виде Генриха. Он-то запомнил — не лицо, но запах… Генрих принюхивается, прикидывает, справится ли, если что, с собравшимся контингентом, а затем, не обращая внимания на перекошенную морду «знакомца», заходит в дом. Опасаться некого. Два беса, одна слабенькая суккуба сидят, разведя огонь в маленькой железной печурке. При виде Генриха пытаются отползти к дальней стенке и вообще попрятаться друз за дружкой. Мебели в сторожке немного — пара табуретов, спят местные обитатели на ворованных матрасах и одеялах. Сойдет. Завтра можно поискать пустой дом поприличней, благо в Лондоне всегда было полно состоятельных бездельников, которые частенько оставляют свои дома пустыми. Сегодня — сойдет и это местечко. Ночевал и в условиях похуже.

Мелькает в голове искусительная мысль на завтра найти какой-нибудь притон и посмотреть, как Артур туда заявится. Хотя с Артура станется разобрать какой-нибудь склеп по кирпичику, а смертные будут уверены, что это произошло из-за какого-то строительного дефекта здания. Да и потом, дурак тот лондонский демон, который попытается броситься на Артура Пейтона. Можно отбиться от Кхатона, Миллера, даже от Анджелы, чьи молнии безжалостней и болезненней всех прочих Орудийных сил, но Артур Пейтон слишком опасен. Он редко прибегает к своему дару вне Чистилища, но никто не хочет стать тем идиотом, к которому Артур будет вынужден применить силу.

— Дышите, щенки, — тихо произносит Генрих, замечая слишком напуганные физиономии соседей по ночлежке, и занимает матрас у стены. Оспорить его маневры никто не пытается, да и у стены стоят еще пара скатанных матрасов, видимо, ночует здесь временами больше народу. В комнатушке пахнет дымом, печка отчаянно чадит, но здесь хотя бы тепло.

Бесов от его соседства явно потряхивает, они даже предлагают Генриху часть своего ужина — наворованную еду смертных, но Генрих отказывается. Лишний раз вкусовые рецепторы раздражать не хочется, это действует даже слишком дразняще.

— Даже не вздумай, — раздраженно шипит Генрих, когда к нему начинает льнуть суккуба, и девушка смотрит на него с недоумением. Действительно, кто ж отказывается от дармового перепиха, да? Вот только эта дуреха и не понимает, какие воспоминания будит в Генрихе лишь пара её прикосновений. Совсем другая девушка. Совсем другое тело. Раскаленные, восхитительные часы… И чертовски жаль, что категорически не хочется этого перепиха. Лучше бы он хотел эту девицу, чем понимал, что хочет-то только Агату. Никого больше.

Бессмысленно об этом думать. Она сейчас уже не его женщина. И он сам решил по этому поводу ничего не предпринимать. Один раз уже предпринял, черт возьми, и какой в этом итог? Если бы и существовал способ угробить Миллера окончательно, бесповоротно, чтоб он больше никогда не оказывался у Генриха на пути — даже тогда Генрих бы свободой не рискнул. Пожалуй, именно свобода и была тем стержнем, вокруг которого Генрих пытался себя выстроить. Не Агата, не работа, именно свобода — от боли, от креста, от бессмысленных, одиноких дней наедине с собой.

Чтобы урезонить собственную сущность, Генрих заставляет вытянуться из клубка боли одну нить, жалит самого себя, будто колючий шип вгоняя под колено. Да. Один в один боль от распятия. Забавно. Жесткий инструмент Небеса ему подарили для контроля голода. Хотя другого-то он толком и не заслуживает. Сгодится и этот, он весьма эффективен. Генрих зажевывает сухость во рту от накатившей боли просфорой. Заботливый Артур даже приложил к еде фляжку с благословенной водой. Как нельзя кстати, потому что, кажется, Генрих перестарался, и боли все-таки оказывается слишком много.

— Что делаете, мистер? — с опаской интересуется побитый, и Генрих впервые обращает на своих соседей пристальное внимание. Разглядывать их раньше не особенно и хотелось, не собирался даже особо болтать, просто погреться, проспаться и исчезнуть из их жизни утром. Все лучше, чем черной голодной тенью блуждать по улицам. Собеседник явно ирландских кровей, мало того, что у него специфический выговор, так он еще и рыж практически так же, как и сам Генрих, волосы растрепаны, физиономия конопатая. Девушка — обычная девушка, без особых изысков и дефектов внешности, простенькая, волосы светло-каштановые, чуть волнистые. Третий — чернявый молчаливый парень цыганской наружности, с родинкой над левой бровью. Ничего так компашка, не отталкивающая.