— На мой взгляд, нужно дать Небесам возможность распорядиться судьбой мисс Эберт, — повторяет Джон, — пусть на распятии присутствует Агата, пусть попробует прочитать молитву. Если Небеса увидят в мисс Эберт перспективы исправления — крест её не примет. Если нет — то об амнистии будем говорить позже.

— Звучит довольно здраво, — соглашается Артур. Агата кивает этому, потому что спорить с настолько логичным и вполне милосердным предложением сложно. У Анджелы недовольное лицо — кажется, она не привыкла быть в Триумвирате голосом оппозиции. Агата чувствует удовлетворение, в конце концов, приятно, что твои идеи не такие уж и бредовые, как тебе кажутся.

— А что с Хартманом? — наконец интересуется Кхатон. — Мы вообще-то из-за него собрались.

— Давайте его позовем, а? — устало предлагает Артур. — Решим при нем.

— Он же будет раздражать своими возражениями, — недовольно замечает Анджела.

— Значит, ему же хуже, — отрезает Артур, — мисс Эберт пора в изолятор, я считаю.

Артур уходит, уводя с собой суккубу, появляется уже в компании Генри. Вопреки ожиданиям, демон не выглядит вызывающе, отнюдь, даже как-то надломленно. Агата встречается с ним взглядом и тут же уклоняется. Сейчас нужно максимально сосредоточиться именно на положении дел. Не на личных задетых чувствах.

— Что нам скажешь, Хартман? — мягко интересуется Артур.

— Я не хочу на крест, — тихо отвечает Генри. — Что мне еще сказать, чтобы вас убедить?

— Этого, в принципе, достаточно, — Артур кивает.

— Неподчинение это не очень сильная ошибка, я думаю, — Агате даже приходится слегка прокашляться, чтобы произнести это в повисшей тишине, — в конце концов, он же не напал на Джона.

— Да уж, на этом спасибо, — недовольно с легким сарказмом бурчит Джон, и Агата бросает на него умоляющий взгляд, прося поддержки.

— Мелкая ошибка, крупная ошибка, — Анджела несогласно качает головой, — нет разницы. Есть испытательный срок. Его правила едины для всех штрафников. Просчет — возвращение на крест.

— Мне кажется, предельно некорректно сравнивать условия испытательного срока для Хартмана и для бесов из штрафного отдела, — возражает Артур, — у Хартмана совершенно другой характер греховного голода, куда более интенсивный, и подобные… шероховатости еще можно спустить, как я думаю.

Артур на стороне Агаты. Конечно, еще рано ликовать, но черт возьми — приятно же, приятно, когда тебя поддерживает куда более умудренный жизненным опытом человек. Да еще и архангел. В душе подпрыгивают солнечные зайчики.

— Если это голосование, то я на стороне Энджи, — сообщает Кхатон. И все. Обоснований своей позиции он не дает. Кажется, так и принято.

Агата косится на Джона, от которого, судя по всему, и зависит решение судьбы Генри. А Джон молчит, переплетая пальцы. Лицо Генри на диво красноречиво. Кажется, он не ожидает от Джона никакой пощады. Наконец Джон поднимает глаза, глядит прямо на Генри.

— Последний раз, — отрывисто произносит он, — я подаю тебе руку в последний раз. Не встанешь — значит, не встанешь. Следующий разговор у нас с тобой будет очень короткий.

Агата и не знала, что на распятии в обязательном порядке присутствует весь Триумвират. Теперь, однако, знает. Джули Эберт из тех девиц, которые даже в мешковатом, сером платье, с заплетенными волосами и кандалами святой стали на запястьях совершенно нелогично умудряются выглядеть сногсшибательно. Она кажется внешне такой мягкой, практически невинной. Это, разумеется, обманчивое ощущение, у неё заоблачный кредит, невинной её назвать невозможно. Тем не менее даже при том, что Агата утром проглядела личное дело Джули, и волосы на шее местами шевелились от увиденных там цифр, все равно не получается проникнуться конкретным ужасом и отвращением к этой суккубе. Да, кредит — огромный. Да — бывшая любовница Генри. Но нет в этом ровным счетом никакого смысла. Она хочет исправиться. Раскаивается. Искреннее желание в таких вещах — самое важное обстоятельство, которое стоит брать в расчет. Уже следом идет соответствие намерения действиям.

Агата чувствует себя ужасно разбитой. Ночью поспать толком и не удалось, все сидела, думала, перетряхивала рассказ Джона по словечку, по винтику, пытаясь отказаться от надумывания себе лишнего, но и попытаться мысленно не оправдывать Генри. Интуиция шептала, что вряд ли Генри вообще доверяет женщинам. Вряд ли стоит обижаться на него за его сдержанность, но черт возьми — она сама не доверяет мужчинам. Она их больше того — боится. Даже сейчас. Она столько времени игнорировала саму мысль о существовании романтических отношений, считая, что это не для неё, что она слишком обожглась этим в смертной жизни, что бессмертие можно провести и без того, чтобы с кем-то сближаться, да еще и делить постель. Но нет, вскружил же ей голову этот рыжий вулкан чуть ли не первым же своим поцелуем. Вытянул из души даже слишком много эмоций, что там хранились. Он ей верит, во многом благодаря его чутью, но достаточно ли этого, чтобы он смог перешагнуть через старые раны и пойти дальше? А Джули? Сколько она для него значила? Сколько значит сейчас?

Чертовски сложно пытаться быть объективной, чертовски сложно не примешивать к фактам своих домыслов, своих подсознательных желаний и страхов. Хочется поговорить с Генри. Хочется услышать его ответы, слегка насмешливые, наверняка все объясняющие. Умом же Агата понимает — ответы будут всегда. Именно те, которые его оправдают. В которые ей наверняка захочется поверить, и она поверит. Но будут ли его честные ответы — действительно искренними? И правильно ли ей будет брать их в расчет? И стоит ли ей вообще думать об объяснениях с Генри? Может, ему они уже и не нужны. Вчера он как будто решил уклониться от них, просто молча ушел, даже не попрощавшись. Не задев Агату и взглядом, будто она вдруг потеряла всякую важность в его глазах.

В таком состоянии сложно сосредоточиться на предстоящем мероприятии. Вообще, сам факт того, что Агате предстоит помолиться за бывшую Генри — довольно неприятен. Агата даже и сама не ожидала, что её это так будет раздражать. Ей не хочется молиться о милосердии к душе Джули Эберт. Хочется, чтобы Джули все-таки отправили на крест. Подсознание само подбрасывает тому оправдания, само намекает, что наличие Джули в горячем списке розыска означает, что она — опасная грешница, которая должна быть распята, и о каком помиловании может вестись речь?

И это на самом деле чудовищные мысли. Неприемлемые для того, кому оказали честь стать Орудием Небес. Если сейчас Агата даст этой болезненной, такой сильной, нестерпимой ревности волю, если позволит ей застить глаза, то разве достойна она быть защитником демонов, разве достойна на равных обсуждать вопросы с Триумвиратом? Разве не её долг относиться ко всем максимально непредвзято? Об этом говорят ей Небеса. Смотреть на настоящее, не на прошлое. Смотреть на то, что Генри не бросается на всякого мимопроходящего, Анна — флиртует без использования суккубьего гипноза, Винсент отпустил Агату даже без экзорцизма, а Джули ни много ни мало сама сдалась серафимам. Согласилась оказаться распятой, лишь бы получить возможность заступиться за Генри. Разве все это ничего не стоит? Разве это не свидетельства того, что Агата не ошибается в своих мыслях, и Небеса не ошибаются, прислушиваясь к ней? Пусть Кхатон и Анджела не доверяют демонам, пусть опасаются, но в душах даже истых грешников есть место хорошему. Нет, если сейчас она поддастся этому настроению, то она и вправду та глупая девчонка, которую в ней видит Анджела. Глупая, непостоянная, ненадежная.

Оказываясь у креста, Джули замирает. Смотрит на черную древесину, и Агата замечает, что девушка дрожит. Наверное, это страшно — оказаться лицом к лицу со своим наказанием. Гнев Небес — жесток, во многом потому, что не существует иных способов справиться с демонами, лишь только эта боль, это Поле, эти кресты и иссушающее светило над головой. Джули молчит, не говорит ни слова, но оборачивается к Агате, и в её глазах паника. Будто немой вопрос «Ты мне и вправду поможешь?», который она смертельно боится задать. А ведь она наверняка понимает, что испытывает сейчас Агата. У неё тоже чутье, как и у Генри, и эту душную ревность, которую Агата никак не может подавить, Джули наверняка уже учуяла. Уже поняла, от кого зависит её судьба. Верит ли она, что Агата будет что-то для неё делать? Или чует и раздирающие душу соперницы противоречия.