Артур и сейчас занят делом — собирает с округи мелкий металлический мусор и создает из него оковы для Фокса. Мусора мало, материала для цепей нужно огромное количество — работа идет не скорым темпом.

— Хартман, в сторону! — приходится шарахнуться в сторону от молнии, которая ударяет в морду прижатого к земле демона. С чем у Анджелы проблемы — так это с меткостью. Протягивая пути для своих молний, она уже третий раз прокладывает траекторию слишком близко к Генриху. Вроде как подозревать Анджелу в предвзятости повода не было, видимо, так просто получается.

К чему Генрих не был готов, так это к тому, что во время сражения с демоном Орудия слышат мысли друг друга. «Для большей координации», — так сказал Артур, когда Генрих выругался, впервые услышав мысленные непечатные «восторги» Кхатона от визуального знакомства с Реджинальдом Фоксом. «Для того, чтобы на вопли не отвлекаться от молитвы», — куда более скептичней заметил Миллер. Нет, мысли у них общие не все, лишь те, которые нужно адресовать соратникам, чтобы они тебя поняли и среагировали вовремя.

Координация у Орудий очень хороша. До Генриха сейчас доходит, почему в свое время Триумвират его все-таки одолел, демонстрируя удивительную скорость реакции. Естественно, они ж вчетвером практически единым разумом работали.

Чтобы одолеть демона — демона надо зафиксировать на месте. В ход идут более пассивные способности того же Артура и Кхатона с их стальными и водными путами, и Агата с её парализующим светом. Чтобы демон не мог передвигаться, рвать оковы и препятствовать вычитке экзорцизма, его в прямом смысле «прожаривают» Анджела и Миллер. Ну и Генрих раскручивает боль нить за нитью, черпает горсть за горстью, «поит» ею демона.

— Агата, вспыхни… — хриплая мысль Кхатона.

Полыхает белое зарево.

Когда Генрих подловил Сесиль, он точно знал, кем она является для Орудий. Катализатор. Свет, который заставлял души сиять ярче. Слабая один на один, необходимая для всей совокупности Орудий в минуты, когда их души ослабевали. Поэтому он выпил её тогда, чтобы подкосить Триумвират. Вот только Небеса дали Триумвирату даже сильный дар Кхатона.

После вспышек Агаты сил прибывает, а эхо боли, которое отдается в теле Генриха, — слабеет. Будто от глотка освященной Кхатоном воды. И можно вытянуть из памяти еще пригоршню острых ощущений, можно утолщить те невидимые щупальца боли, которыми Генрих впивается в тело Реджинальда Фокса.

Фокс прижат к земле, серафимы же парят над ним, этаким пятиугольником вокруг демона. Генрих тоже в воздухе, но не в общем ряду, чуть поодаль. У него потемнело в глазах, когда он услышал экзорцизм, вычитываемый в пять голосов. Было решено, что он парит слегка за спинами, над Фоксом, и не лезет в поле действия Увещевания.

— Джон, твой удар!

На Миллера невозможно смотреть, когда он призывает себе на помощь столько пламени, — окутанный огнем с головы до ног, он очень похож на ангела возмездия со средневековых гравюр. Подглядывать за его действиями получается только сквозь прикрытые веки.

— Сейчас, — усталый голос Джона.

— Пейтон, наш пациент снова рвет твои цепи.

— Спасибо, Генри…

Проблема в том, что предел возможностей демона раскрывается не сразу. Как Генрих смог уравновесить свою демоническую сущность и Дар Небес, как смог после обращения к источнику боли внутри себя пользоваться крыльями, так и Реджи Фокс потихоньку адаптировался к боли.

Именно поэтому когда-то Генрих смог выдержать четыре часа под прессом их сил. Тогда он за себя боролся. Борется и Фокс. И его возможности побольше Генриховых.

— Миллер, уплотни сеть.

Джон не отвечает, но огненная паутина, накрывающая Фокса сверху и не дающая развернуть крылья, все-таки становится толще.

— Рози, вспышку…

Орудия все быстрей истощаются, все быстрее просят Агату о «перезарядке», потому что сдерживать Фокса становится сложнее. А ведь Агата тоже слабеет. Паралитический эффект её света медленно, но верно теряет в долговременности, с каждым разом. Всякий раз она использует свет собственной души, а у него есть пределы. А предел выносливости Фокса в это время растет…

— Что-то не так, — замечает Артур.

Фокс настойчиво пытается проползти через огненный барьер Миллера, у него на это хватает сил, даже несмотря на молнии, бьющие его раз за разом и роняющие его на землю, несмотря на вихрь мелких водных капель и мелких частичек песка, ставших святыми только от соприкосновения с даром Орудий. Этот вихрь бушует внутри кольца, демон им дышит, вдыхает в себя святость, святость жжет его изнутри. Это поганое чувство, когда хочется выплюнуть собственную душу, Генрих помнит очень, очень ярко. Да, сейчас Фокс не должен шевелиться столь активно, не должен пытаться выйти из круга святого огня, он уже должен быть к этому хоть как-то чувствителен.

— Генри, ты можешь сильнее?

Сложно сказать. Откат уже довольно сильный, еще три-четыре щупальца боли — и держаться в воздухе Генрих уже не сможет.

— Я попробую…

— Мне кажется, мы не дожимаем по стратегии, — замечает Миллер, — легкое усиление давления нам не поможет, Фокс еще даже не начал сопротивляться. Нужно что-то очень сильное. Взрыв.

Взрыв?

— Так взорви уже его, Джонни, — Анджела тянет с небес еще одну свою «стрелу». Она толком не понимает. Хотя понимает ли кто-то, кроме Артура?

Взрыв… Тот взрыв, который единым разом выжег в Генрихе дотла выкипающую демоническую ярость. Тот взрыв, что размазал пятерых демонов до состояния распятного забвения… Тогда импульсы боли были толще, чем нити, сильнее, чем сегодняшние щупальца. Тогда из боли на краткий миг состоял весь мир.

Вот только… Хватит ли сил сейчас?

— Птичка.

Он впервые обращается к Агате с начала боя, впрочем, и она за все это время не сказала ни слова. Лишь только вспыхивала всякий раз, когда её просят. Он не просил. Обходился тем, что есть. Спасибо хоть, что его, как Орудие, от паралитического эффекта её света Небеса защитили.

— Да? — негромко говорит, будто замерла от его обращения.

— Полыхнешь для меня от всей души? — Генрих очень надеется, что эту мысль ему получилось сказать с теплой улыбкой.

— Сейчас?

— Чуть позже.

По-прежнему избегая нарушения границы территории, на которой действуют слова Увещевания, Генрих взлетает над полем.

— Миллер, мне нужна будет нора.

— Генри, ты выгоришь, — спокойно замечает Артур. — Пять Орудий — ровно на одно больше, чем может выдержать твоя демоническая оболочка. Да еще и твой собственный откат добьет тебя окончательно.

— Ни за что не поверю, что душа может выгореть.

— Душа — не может, демон — может, — голос Артура звучит очень твердо, — именно поэтому Небеса никогда не дают силы новым Орудиям без повода.

— Арчи, глянь вниз, твой повод снова рвет оковы.

— Оковы я восстановлю. А вот выгоревшую оболочку демона…

Это было бессмысленно. Можно было потратить время на спор, и Реджи Фокс выскользнул бы из клещей Орудий Небес. Артур, конечно, говорил жутковатые вещи, но… но Генрих не особенно сейчас верил, что Небеса освободили его для чего-то иного. Вряд ли его душе суждено стать угасшей искрой, которую можно вымаливать и наполнять светом не один десяток лет. Угасание души — великое горе на Небесах. Хотя даже если он и угаснет — скорее всего, так и надо. Небеса дали ему свободу, дали ему дар, и сейчас пришло его время заплатить за эту цену. Малая цена за шанс искупления, в общем-то.

— Птичка!

— Да, Генри, — её голос подрагивает, но… Но как и прочие, она его не отговаривает. Она даже не знает, о чем они с Артуром ведут речь, только знает о теоретически последствиях. С истинными последствиями своего решения иметь дело ему. Наверняка его никто не устыдит, если он откажется, ведь решится на подобное — сложно.

— Я тебя два раза на свидания звал, помнишь?

— Помню, — почти шепчет Агата, — все помню, Генри.

Помнит она наверняка, что оба раза не получили должной реализации, забылись за чередой неприятностей. Ужин после работы — спрятался за освобождением Анны и кабинетом Миллера, вечер под звездами был расстроен появлением Джули. Впрочем, что греха таить, оба раза сам Генрих немало поспособствовал срыву этих их рандеву. А вроде предвкушал же их, как мальчишка.