Твоё дело, приятель, подумал сержант, лучше уж ты, чем я. Он посмотрел в окно. База ВВС в Элмендорфе находилась на Аляске и была подвержена капризам ужасной зимней погоды, а это худший враг всех машин и аппаратов, созданных человеческими руками. По этой причине бомбардировщики Б-1 стояли в ангарах, что скрывало их от разведывательных спутников, которыми могли воспользоваться японцы. И всё-таки полной уверенности, что это так, ни у кого не было.

— Полковник, я всего лишь сержант и занимаюсь изучением записей на магнитных лентах, однако на вашем месте я проявил бы осторожность. Мне не известны параметры японских радиолокаторов, поэтому я не могу с уверенностью сказать, насколько они эффективны. Но мне кажется, что японцы создали исключительно совершенную аппаратуру.

— Мы будем осторожны, — пообещал полковник. — Завтра вечером я доставлю вам комплект магнитных лент получше этого.

— Понятно, сэр. — Лучше уж ты, чем я, снова подумал он.

Подводная лодка ВМС США «Пасадена» заняла позицию на северном фланге патрульной линии к западу от Мидуэя. Субмарины могли поддерживать связь со штабом командующего подводными силами Тихоокеанского флота по радио через спутник связи, не выдавая противнику своей позиции.

— Что это за линия, — пробормотал Джоунз, глядя на карту. Он только что пришёл в штаб, чтобы посоветоваться относительно информации, полученной сетью подводных гидрофонов, по поводу перемещения японских военных кораблей, которое в данный момент не было таким уж активным. Радовало то, что сеть гидрофонов, даже с помощью разработанного Джоунзом нового программного обеспечения, не могла обнаружить подводные лодки патрульной линии «Олимпия», «Хелен», «Гонолулу» и «Чикаго», к которым теперь присоединилась и «Пасадена». — В прошлом нам требовалось больше подводных лодок лишь для того, чтобы закрыть пролив.

— Это все подводные лодки, имеющиеся сейчас в нашем распоряжении, Рон, — заметил Чеймберз. — Действительно, их недостаточно. И всё-таки, если японцы выдвинут вперёд свои дизельные подводные лодки, им придётся серьёзно подумать об их безопасности. — Приказ, поступивший из Вашингтона, был сформулирован несколько неопределённо. В нём говорилось, что нельзя допустить передвижения японских военно-морских соединений на восток и что, по-видимому, уничтожение одной из японских подводных лодок не вызовет отрицательной реакции, только лодка, установившая контакт с противником, должна сначала связаться со штабом и получить указания, основанные на политических соображениях. Манкузо и Чеймберз не сказали Джоунзу об этом. Они пришли к выводу, что нет смысла снова вызывать у него приступ раздражения.

— Но у нас есть много законсервированных подводных лодок…

— Если быть точным, то семнадцать на Западном побережье, — кивнул Чеймберз. — Понадобится минимум шесть месяцев на то, чтобы расконсервировать их, не говоря уже о комплектовании экипажей.

Неожиданно Манкузо поднял голову.

— Одну минуту. А как относительно моих 726-х?

Джоунз посмотрел на него.

— Я думал, что они отправлены на металлолом.

Командующий подводными силами Тихоокеанского флота отрицательно покачал головой.

— Сторонники защиты окружающей среды выдвинули самые серьёзные возражения. Сейчас на лодках экипажи сокращённой численности.

— Да, на всех пяти, — негромко заметил Чеймберз. — Это «Невада», «Теннесси», «Уэст Виргиния», «Пенсильвания» и «Мэриленд». Ради них стоит связаться с Вашингтоном.

— Да, пожалуй, — согласился Джоунз. Атомные подводные лодки проекта 726, известные как тип «огайо» по названию первой лодки, превратившейся теперь в отменные бритвенные лезвия, были намного — на десять узлов — медленнее быстроходных маленьких ударных лодок 688-го проекта, менее манёвренными, зато практически бесшумными. Более того, стандарт бесшумности определялся именно по лодкам этого типа.

— Как ты считаешь, Уолли, нам удастся срочно сформировать экипажи для них?

— А почему нет, адмирал? Мы сможем выпустить их в море через неделю… максимум через десять дней, если сумеем укомплектовать надёжными людьми.

— Вот это я могу взять на себя, — произнёс Манкузо и поднял телефонную трубку прямой связи с Вашингтоном.

Деловой день в Центральной Европе начинался в десять часов, утра по местному времени, когда девять было в Лондоне и предрассветные четыре в Нью-Йорке. В Токио в это время было шесть часов вечера. После того, что сначала было волнующей неделей, за которой последовала скучная и неинтересная, японские финансисты получили возможность восхищаться своим блестящим успехом, когда им удалось сорвать такой колоссальный куш.

Валютные маклеры в Токио удивились, когда сначала всё пошло нормально. Рынки открылись подобно тому, как открываются двери магазинов, впуская покупателей на долгожданную распродажу. Объявление об этом было сделано накануне, просто никто не поверил. Все, как один, они позвонили своим банкирам и запросили инструкции, удивив их новостями из Берлина и других европейских столиц.

В Нью-йоркском отделении ФБР экраны компьютеров, подключённых к международной сети финансовых рынков, показывали точно такую же картину, как и на всех остальных континентах. Председатель правления Федеральной резервной системы и министр финансов Фидлер не сводили глаз с дисплеев. На каждом из финансистов были наушники и микрофон, соединяющие их по каналам шифрованной телефонной связи с европейскими коллегами.

Первым начал игру немецкий Бундесбанк, продавший пятьсот миллиардов иен за соответствующий эквивалент в долларах банку Гонконга — очень осторожный манёвр, целью которого было прощупать рынок. Гонконг пошёл на эту сделку, как да самую обычную трансакцию, решив, что немцы совершили элементарную ошибку и можно ею воспользоваться с некоторой выгодой для себя. По-видимому, Бундесбанк ошибочно предположил, что открытие рынка ценных бумаг в Нью-Йорке укрепит позиции доллара. Сделка была быстро завершена, отметил Фидлер. Он повернулся к председателю Федеральной резервной и подмигнул. Следующий шаг сделали швейцарцы, которые изъявили желание купить оставшиеся у Гонконга американские казначейские облигации на сумму в триллион — триллион! — иен. И эта сделка была заключена менее чем за минуту. Далее последовал более прямой манёвр. Коммерческий банк Берна отозвал свой вклад в швейцарских франках из японского банка, заплатив за него иенами — ещё одна сомнительная сделка, вызванная телефонным звонком правительства Швейцарии.

После открытия остальных европейских фондовых бирж рынок ценных бумаг оживился.. Банки и другие финансовые институты, которые из стратегических соображений купили японские ценные бумаги, чтобы уравновесить скупку европейских ценных бумаг японцами, теперь начали продавать их, сразу конвертируя полученные иены в другие валюты. В Токио стали ощущаться первые признаки беспокойства. Действия европейцев можно было истолковать как простые попытки извлечь выгоду из подобных трансакций, однако среди валютных спекулянтов поползли слухи, что курс иены может упасть, причём упасть резко, а ведь в Токио был уже вечер пятницы и фондовые биржи закрылись, исключение составляли валютные маклеры и те, кто работали с европейскими рынками.

— Сейчас они занервничали, наверно, — заметил Фидлер.

— Я бы на их месте занервничал, — послышался из Парижа голос Жан-Жака. Пока никто ещё не хотел говорить о том, что первая мировая экономическая война развернулась всерьёз. Атмосфера на финансовых рынках казалась волнующей, словно перед грозой, хотя происходящее противоречило всему опыту и инстинктам финансистов.

— Знаешь, у меня нет никакой компьютерной модели, которая могла бы предсказать, чем все это кончится, — сказал Гант, они с Уинстоном сидели в стороне от правительственных чиновников. Происходящее в Европе хотя и играло на руку американцам, тем не менее противоречило всем компьютерным расчётам и предсказаниям.

— Ну что ж, пилигрим, вот для этого нам и требуется ум, а также инстинктивное чутьё к возможному развитию событий, — ответил Джордж Уинстон с непроницаемым выражением лица.