— Так что же ты хочешь сказать мне? Что ты не виноват?

— А ты считаешь, что я похотлив, как старый козёл, никогда не застёгиваю штаны? Пожалуй, дело обстоит именно так. Я беседовал со священниками, с врачами, даже обращался в больницу — потратил много времени на это. Наконец, обратился к ведущим нейрохирургам на медицинском факультете в Гарварде. По их мнению, в человеческом мозгу есть участок, управляющий нашими желаниями, — это теория, но достаточно обоснованная. У некоторых людей такое поведение связано с гиперактивностью. В детстве я был гиперактивным ребёнком. Даже сейчас не сплю больше шести часов ночью. Да, Роджер, меня можно обвинить во всём этом, но я не насильник.

Так вот как обстоит дело, подумал Дарлинг. Сам он не был юристом, но ему довелось консультироваться с ними, выслушивать и назначать так часто, что он понимал смысл сказанного. Келти мог защищаться по двум направлениям: во-первых, представленные доказательства не были столь убедительными, как это казалось следствию, и могли быть истолкованы по-разному, и во-вторых, случившееся не зависело от него. Президент не мог прийти к выводу, какое из объяснений является правдой. Первое? Второе? Или оба?

— Так что же ты намерен предпринять? — спросил он вице-президента таким же голосом, каким несколько часов назад разговаривал с послом Японии. Дарлинг чувствовал, что, несмотря ни на что, все больше симпатизирует сидящему напротив мужчине. Что, если Келти действительно говорит правду? Откуда он мог знать — и в конце концов, именно об этом будут говорить присяжные, если дело зайдёт так далеко; а если они признают его виновным, каким будет заключение сенатского комитета по расследованию? У Келти все ещё оставалось много друзей на Капитолийском холме.

— Знаешь, мне кажется, что этим летом на бамперах автомобилей не будет наклеек со словами «Голосуйте за Дарлинга и Келти», верно? — По лицу вице-президента промелькнуло что-то похожее на улыбку.

— Если это зависит от меня — не будет, — холодно согласился президент. Сейчас не время для шуток.

— Мне не хочется вредить тебе, Роджер. Пару дней назад у меня была такая мысль, но я передумал. Если бы ты предупредил меня заранее, я бы мог объяснить тебе это и избавить всех от многих неприятностей. Включая Барбару. Она как-то выпала из моего поля зрения. Барбара отлично проявила себя в сфере гражданских прав, у неё умная голова и доброе сердце. Такое случилось с нами лишь однажды, понимаешь. И после этого она продолжала работать со мной, — напомнил Келти.

— Мы уже говорили об этом, Эд. Скажи, чего ты хочешь.

— Я уйду. Подам в отставку. Взамен меня не станут привлекать к ответственности.

— Этого недостаточно, — бесстрастно заметил Дарлинг.

— Ну хорошо, я признаюсь в своих слабостях. Принесу публичное извинение тебе, слуге и защитнику нации, за тот вред, который причинил твоей администрации. Мои адвокаты встретятся с их адвокатами и договорятся о компенсации. Я уйду с политической арены.

— А если и этого недостаточно?

— Достаточно, — уверенно заявил Келти. — Дело обо мне нельзя передать в суд, пока не будут решены конституционные проблемы. На это уйдут месяцы, Роджер. Это продлится до лета, может быть, до начала съезда. Ты не можешь позволить себе такое. Худшей для тебя будет ситуация, если комитет примет решение о моём импичменте и передаст дело в палату представителей, но палата отвергнет рекомендацию комитета или согласится незначительным большинством, а тогда рассмотрение дела в Сенате закончится безрезультатно, решение не будет принято. Ты имеешь представление о том, сколько членов Конгресса у меня в долгу, получали от меня поддержку? — Келти покачал головой. — Это слишком большой риск для твоей политической карьеры и отвлечёт внимание как Конгресса, так и тебя самого от действительно важных проблем управления страной. У тебя не хватит времени на всё это. Чёрт возьми, да у тебя и без того времени слишком мало. — Келти встал и пошёл к двери, той, что находилась справа от президента, идеально сливающейся с белой, цвета яичной скорлупы, стеной, отделанной золотом. Последние слова он произнёс не поворачиваясь. — Короче говоря, тебе решать.

Дарлинг почувствовал раздражение из-за того, что в конечном счёте самый простой выход из создавшейся ситуации будет одновременно и единственно правильным — но об этом никто не узнает. Станет известно лишь то, что его окончательное решение было политически целесообразным в тот исторический момент, когда требовалась политическая целесообразность. Экономика, которая находится на грани краха, только что начавшаяся война — у него просто нет времени заниматься ещё и делом Келти. Погибла молодая женщина. Несколько других утверждают, что стали жертвой изнасилования. А вдруг смерть этой молодой женщины вызвана иными причинами, и что, если другие… Проклятие, молча выругался он. Этим должен заниматься суд присяжных. Но прежде чем оказаться перед судом присяжных, дело должно пройти ещё через три юридические инстанции, и любой адвокат, даже самый тупой, сможет заявить, что беспристрастный суд невозможен, после того как по телевидению были переданы миру все подробности, рассмотрены все доказательства, предъявленные обвинением, и теперь Келти лишён своего права на справедливый суд перед непредвзятыми присяжными, гарантированный конституцией. Такое решение возможно уже в федеральном окружном суде и ещё более вероятно после обжалования в апелляционный суд. Пострадавшие, таким образом, ничего не добьются. А вдруг этот недоумок действительно невиновен в преступлении — с юридической точки зрения? Расстёгнутая ширинка, как бы отвратительно это ни казалось, — ещё не состав преступления.

А тем временем такие политические распри пойдут лишь во вред и ему и его стране. Роджер Дарлинг вызвал секретаря.

— Слушаю, господин президент.

— Соедините меня с министром юстиции.

Да, он ошибался, подумал Дарлинг. Можно, разумеется, помешать уголовному расследованию. У него нет другого выхода. И это так просто. Проклятие.

— Он действительно так и сказал? — Эд Фоули наклонился вперёд. Мэри-Пэт поняла это быстрее мужа.

— Да, конечно, и поклялся честным словом шпиона, — ответил Джек, цитируя слова Головко.

— Мне всегда нравилось его чувство юмора, — сказала заместитель директора ЦРУ по оперативной работе, засмеявшись впервые за день и… наверно, в последний раз. — Он занимался нами с таким усердием, что больше походит на американца, чем на русского.

Ну конечно, подумал Джек, вот тебе и, объяснение поведения Эда. С ним ситуация противоположная. Посвятив почти всю свою жизнь изучению России, он стал думать больше как русский, чем как американец. Эта мысль вызвала у него улыбку.

— Какие будут предложения? — спросил советник по национальной безопасности.

— Джек, но тогда русские смогут опознать всех трех оперативников, находящихся у нас в Японии. Невыгодная сделка, дружище, — заметил Эдвард Фоули.

— Действительно, это немаловажно, — согласилась Мэри-Пэт Фоули. — Но существуют и другие соображения. Эти три оперативника отрезаны от нас, у них нет связи. Если мы не сможем восстановить контакт с ними, их ценность равна нулю. Джек, насколько серьёзна создавшаяся ситуация?

— Фактически мы находимся в состоянии войны, МП. — Джек уже вкратце сообщил им содержание беседы с послом, включая его заключительную фразу.

— О'кей, — кивнул она. — Нас втягивают в войну. А мы на неё согласны?

— Не знаю, — признался Райан. — У нас погибли люди. Над частью американской территории прямо сейчас развевается флаг другой страны. Однако наши возможности дать решительный отпор ограничены, и к тому же нужно принять во внимание внутренние трудности. Финансовые рынки и банковская система столкнутся завтра утром с крайне неприятной ситуацией.

— Интересное совпадение, — задумчиво произнёс Эд. Он слишком долго занимался разведывательной деятельностью, чтобы верить в случайные совпадения. — А как будет решаться эта проблема, Джек? Ты ведь неплохо разбираешься в этом.