— Наш класс очень любит слушать рассказы про интересные события. Анзират Зиямовна, Гульчехра Хасановна, усто Саид и Борис Яковлевич нам уже рассказывали. А подполковник Дмитрий Фёдорович Усов и заслуженный чабан Мансур-ака нам ещё ничего не рассказывали. Мы просим их рассказать нам что-нибудь. Рассказывать можно из собственной жизни или из истории, только не из учебника.

— Я не гожусь, — сказал Мансур-ака. — Хоть режьте меня, хоть вяжите. Никаких историй со мной не приключалось.

Но четвёртый «Б» разве отстанет: расскажите да расскажите.

— Что привязались к человеку? — улыбнулась Анзират Зиямовна. — Какие у него истории? И орденом не его награждали, и на ВДНХ не он каждый год ездит.

— Так орденом наградили за работу. Работу не расскажешь. А на выставке разве меня показывают — баранов показывают. Это они красавцы. А я что — ни шерсти, ни мяса, ни курдюка.

Четвёртый «Б» рассмеялся, но не отстал: расскажите — и всё тут.

— Можно не про меня, а про собаку?

— Можно! — закричали все и посмотрели на Карлсона.

— Значит, дело было так. Родился Малыш прошлой весной. Сейчас ему ровно год. Гиссарские овцы[30] в марте — апреле ягнятся. Тут уж все чабаны врачами становятся — ягнят принимают. Оботрём мы их мягкой соломкой, очистим нос и рот, а потом к матери подносим: «Оближите, госпожа овечка, своего сыночка или доченьку и дайте им попить молочка». Не пройдёт и получаса, ягнёнок на ножки встанет. А есть такие богатыри, что и раньше вскакивают.

Через три дня мамаш с ягнятами выводят из клеток и в группы собирают. Тут во все глаза смотреть надо, чтоб ягнята не потеряли своих матерей. Сиротки хоть с голоду не умирают, но в развитии сильно отстают.

Чтоб путаницы не случилось, мамаш и ягнят метят: красной краской на левом боку номер ставят, а если двойняшки, то им номер на правом боку полагается.

Дней через десять смотрю: один ягнёнок у меня без номера, из двойни, должно быть. Маленький, ножки тонкие — малыш, да и только. Так и стал я его Малышом называть. Выделил я ему постоянных кормилиц; как и все, через каждые два часа он овцу сосёт, а в весе хуже других прибавляет. Стал я его коровьим молоком подкармливать. Вот тут с ним Найда и познакомилась. Полюбила она Малыша, можно сказать, с первого взгляда: то ли жалость к нему почувствовала, то ли кого-нибудь из своих щенят вспомнила. Облизала ему уши и легла рядом. С той поры они не разлучались.

Через четыре месяца пришло время ягнят от матерей отнимать — «отбивка» это называется. Отбили и повели отару молодняка на пастбище с хорошим водопоем. Я сам с отарой пошёл, и Найда, конечно, тоже. Найда чабан замечательный, повадки овец ей не хуже, чем людям, известны.

Гоним мы нашу отару в горы, забот у нас много — молодняк, народ шумный, недисциплинированный, житейского опыта никакого. Мы и смотрим во все глаза, чтоб никто от стада не отбился, не пропал в горах. Смотрели, смотрели, а любимца и проглядели. Спохватились — нет Малыша. Найда, можно сказать, всю отару пересчитала, каждого ягнёнка перенюхала. Потом стала выть. Жалко мне её сделалось. «Не плачь, — говорю, — завтра искать пойдём». Оставил ягнят на помощника, сказал ему, сколько концентрата на подкормку дать, сколько соли-лизунца в кормушки разложить, а сам взял Найду — и на старое пастбище.

Весь день искали, каждую тропинку облазили, в каждую щель заглянули — нет Малыша, как сквозь землю провалился. Три дня мы так искали, только на ночь к отаре возвращались, а потом искать перестали. На Найду смотреть страшно — глаза тоскливые, шерсть клочьями, работает вяло. А как отправились мы на другое пастбище, она и вообще ушла. Тут уж мне впору завыть было.

Прошёл без малого месяц. Однажды, слышу, собаки лают. Что такое? Время неурочное, вечерняя пастьба в разгаре, до ночёвки ещё три часа. Посмотрел на дорогу — Малыш бежит, весёлый, только на правую переднюю ногу прихрамывает. За ним Найда. Отощала собака — одни кости остались. Обнял я её, покормил всем, что нашлось вкусного, потом Малыша осмотрел. Покалечился он сильно. Наверное, в пропасть сорвался. А когда мы его искали, голос не подал от боли и страха. Как его Найда нашла, не знаю. Может быть, пять, а может быть, десять дней искала. До конца мы их историю не узнаем, говорить они, как мы, не умеют, а поступки у них не хуже, чем у людей бывают. Ведь как это, наверное, было? Обнаружила Найда Малыша, видит — ягнёнок весь побитый и стала его выхаживать, раны зализывать, от хищников оберегать. Сама с голоду умереть могла, а друга в беде не бросила. Когда он ходить смог, к отаре пригнала. Вот какая история.

— Замечательная история! — закричал четвёртый «Б». — А какого цвета Малыш?

— Тёмно-бурый, такого цвета, как холмы в пустыне.

Тут все вспомнили: «Может быть, в Чёрном, а может быть, в Буром много столетий томится скульптура» — и посмотрели на подполковника Усова. Подполковник Усов понял.

— Идёт, расскажу вам историю Чёрного холма — вернее, ту её часть, которую вы ещё не знаете.

Жил в Самарканде человек по фамилии Фарманов, работал шофёром на автобазе. Год тому назад умерла его старая мать. Оплакал её Фарманов, похоронил, а потом стал материно имущество разбирать — что себе оставить, что на помойку выкинуть. И попалось ему в руки одно письмо, лет двадцать оно на дне шкатулки пролежало.

Адреса на письме не было, вместо подписи одна буква «Б» стояла. Этот самый «Б» сообщал «дорогой Тутуш» (так он называл мать Фарманова), что на берегу нашей реки спрятано много денег. Того, кто их спрятал, давно нет в живых, и никто, кроме «Б», не знает о спрятанном кладе. При этом даже ему самому неизвестно, в мазаре Халида или в Чёрном холме сделан тайник, но, во всяком случае, в одном из этих двух мест.

Сам «Б» стар — вряд ли ему удастся когда-нибудь приехать в Россию (письмо написано на французской бумаге), жены и детей у него нет. Поэтому «дорогой Тутуш» он доверяет тайну сокровища.

Таково было содержание попавшего в руки Фарманова письмеца.

Теперь давайте восстановим всю картину сначала.

Тысяча девятьсот двадцать второй год. В городе басмачи. Они расположились в старой крепости и оттуда совершают налёты — грабят, жгут, убивают. Львиную долю добычи бандиты отдают главарю — офицеру из белоказаков. Сам он лишь разрабатывает планы налётов, участия в них не принимает. Пока банда шастает по округе, его благородие от скуки изучает развалины городища. В одной из пещер Сары-Тепе ему удалось обнаружить ход, ведущий прямо к реке. Это была большая удача. Бандит знал, что басмачество катится к гибели, знал, что скоро придётся спасать шкуру, уходить за кордон.

В случае бегства холм прикрывал его не только от Красной армии, но и от собственных басмачей. В Афганистане бандит не нуждался в свидетелях своих кровавых расправ.

Отсюда следовал вывод: о коридоре, ведущем к реке, кроме него самого и его помощника, не должен был знать ни один человек.

Борис Яковлевич, когда, по вашим подсчётам, был загорожен коридор? — перебил сам себя Дмитрий Фёдорович.

— Кладка новая, ей немногим больше пятидесяти лет.

— Значит, можно предположить, что воздвигли стенку с лазом главари банды?

— Конечно.

— Хоп. Пойдём дальше. О спасении шкуры бандит позаботился. Теперь нужно было подумать о деньгах. Награбили они такое количество, что унести с собой всё золото просто не представлялось возможным. Значит, часть его нужно оставить. Но где?

И вот придумал главарь такую штуку… Ему стало известно, что в Кара-Тепе есть тайник со старой скульптурой…

Борис Яковлевич, как вы думаете, кем был сделан тайник?

— На этот счёт никаких сомнений. Тайник древний, вырубили его сами монахи. Покидая монастырь, они, очевидно, мелкую скульптуру увезли с собой, а большие статуи перенесли в холм и засыпали вход.