Началось с того, что Борис Яковлевич увидел на холме слабую вмятину. Никто не увидел, а он увидел. Потому что, как сказал Лёня, «дядь-Боря обладает острым археологическим зрением».

Изучив вмятину, Борис Яковлевич предположил, что под ней коридор, в своде которого в результате обвала образовался пролом. Мастер-ветер трудился тысячи лет, нагоняя в провал песок, пока песчаная пробка не заполнила впадину, не замуровала проём. И всё же на поверхности холма остался лёгкий след.

Два дня углублялись в песок, рыли отвесную шурфшахту[28]. В конце второго дня на глубине около двух метров Лидочка, руководившая операцией, обнаружила узкую щель. Несколько быстрых взмахов лопат — и щель стала достаточно широкой, чтоб Борис Яковлевич, по праву и обязанности начальника экспедиции, смог первым спуститься в проём.

Судя по толщине песчаной пробки, в пещеру сотни лет не ступала нога человека.

Теперь здесь работали «дети».

— Сказал Борису Яковлевичу про пистолет? — спросила Катя у Севки. Он в это время ползал по полу, безуспешно пытаясь найти сделанную им отметину.

— Сказал.

— А он что?

— Да ничего. Давай мерить сначала. Иди опять к входу. Говорит: «Что веблей-скотт, что револьвер, один шайтан. Главное, надпись попорчена». Встала?

— Встала. Тяни рулетку, не дёргай.

— Я не дёргаю, это ты неровно стоишь.

— Готово?

— До ниши ровно восемь метров двадцать сантиметров. Наверное, здесь скульптура стояла. Пойдём в шахту, а то я замёрз чего-то.

— Пойдём. Карим, пойдём в шахту.

— Нет. Не успею закончить. Вы свою работу сделали, а я свою — нет.

Сева и Катя вползли в шахту и сели, прислонясь спиной к крутым песчаниковым[29] стенам. Шахта напоминала узкий колодец. Высоко над ними виднелся круг яркого синего неба. Время от времени в этот круг влетал белый коршун. Он делал несколько сильных взмахов, плавно парил и исчезал за краем шахты, как будто уходил за кадр киноленты.

— Чего ты молчишь? — недовольно спросила Катька.

— Думаю.

— О чём?

— О скульптуре. Может быть, Тоня-Соня угадала в своих стихах, что статуи спрятаны в каком-нибудь другом холме? Ведь ты сама говорила, что на поэтов находит какое-то сияние, что ли?

— Озарение.

— Вот, это самое. Давай поговорим с ней, пусть на неё найдёт это, как его…

— Озарение.

— Озарение, и она угадает, в каком холме «таится без света наша скульптура».

— Нет, ничего не выйдет. Раз она про это уже сочинила, значит, всё — больше не сочинит.

Помолчали. Потом Севка начал снова.

— Кать, а на художников тоже находит… озарение?

— Кажется, находит. Карим говорил, что он однажды из головы нарисовал девочку, точь-в-точь как я, а мы с ним тогда ещё не были знакомы, и он меня никогда не видел.

— Давай позовём его — может быть, если он очень постарается…

— Карим! — закричали они в один голос.

— Зачем звали? — спросил Карим, вползая в шахту и усаживаясь. Шахта была такая узкая, что если бы кто-нибудь сейчас заглянул в неё сверху, то, кроме трёх голов и трёх пар колен, он ничего бы больше не увидел.

— Понимаешь, Карим, мы тут всё думаем…

— О скульптуре?

— Озаряет!

— Как ты догадался?

— Я сам про это думаю.

— Карим! Пожалуйста! Постарайся! Пусть на тебя найдёт озарение! Угадай, где спрятаны статуи!

— Вы что, какое озарение? Тут рассуждать надо.

— Сколько рассуждали, ничего придумать не могли. Следов никаких нет.

— Следов правда нет. Вот только… Сева, помнишь, когда мы пошли смотреть на пистолет, про который Борис Яковлевич сказал, что его пограничник на стене вырезал, почему ты сказал, что это не пограничник?

— Потому что пограничник вырезал бы современный пистолет, у которого магазин с патронами находится в рукоятке. А у того, что на стене, барабан с патронами находится снаружи над курком. Такими револьверами пользовались во время Гражданской войны и потом ещё некоторое время. У наших были наганы, а у басмачей, наверное, веблей-скотты, потому что, помните, усто Саид говорил — басмачам англичане оружие перебрасывали.

Вообще, на Востоке больше всего английским веблей-скоттом пользовались. Я, когда сюда ехал, тоже с собой веблей-скотт взял. Хороший револьвер — сто пятьдесят миллиметров длина ствола. А что?

— Тоня-Соня говорила, что в мазаре она видела такой пистолет, как у тебя. Получается, что в пещере и в мазаре пистолеты одинаковые. Надо узнать, правда ли Тоня-Соня видела такой пистолет.

— Интересно ты рассуждаешь, Карим. Как это мы можем узнать, если пистолет в мазаре давно закрашен?

— Как следователи в кино. Они показывают несколько разных фотографий, а среди них — фотография бандита или шпиона. Одному человеку показали, он говорит «этот», другому показали, он тоже говорит «этот». Значит, этот и есть.

— Опознание называется, — сказала Катька.

— Тоня-Соня твой пистолет один раз видела?

— Один. Я потом не приносил его в класс.

— Значит, она не могла его очень хорошо запомнить. Пистолет в пещере она вообще не видела, а видела только тот, что в мазаре был. Ты, Сева, нарисуй несколько разных пистолетов и среди них точно такой, как в пещере.

— Веблей-скотт?

— Да. Если Тоня-Соня укажет на него, — значит, в мазаре и в пещере пистолеты были одинаковые.

— Ура! Операция «Улугбек» продолжается! — закричал Севка.

Увлечённые идеей «опознания», ни он, ни Катька не спросили Карима, для чего нужно знать, одинаковыми или разными были пистолеты.

На обратном пути, не успел Саша выехать на шоссе и развить ту скорость, по которой узнавали машину археологов, как Борис Яковлевич велел повернуть обратно.

Около будки при контрольно-следовой полосе он выпрыгнул из машины и попросил дежурного связать его с начальником заставы.

— Майор Афанасьев слушает.

— Добрый день, говорит Борис Яковлевич.

— И вам день добрый. Случилось что-нибудь?

— Случилось. Просто сказать страшно.

— Значит, спохватились?

— Так вы уже знаете?

— Чего бы мы иначе стоили? Отпустите, пожалуйста, машину и зайдите ко мне.

— Слушаюсь.

В кабинете начальника заставы кроме самого начальника находился подполковник Усов.

— Садитесь, Борис Яковлевич. Мы вас слушаем, — сказал начальник заставы.

— Ох, боюсь, что мне и рассказывать-то нечего, а просто я кругом виноват. Начать с того, что все работы сегодня проходили снаружи, а жара сами знаете какая.

— Тридцать девять в тени.

— Вот. Обычно после обеда мы работаем в пещерах, а сегодня не получилось — двор заканчивали. От жары рабочему Мурзаеву стало плохо, что-то вроде небольшого солнечного удара. Да он ещё, по обыкновению, насу нажевался.

— Когда это произошло?

— Отвечу точно. — Борис Яковлевич раскрыл дневник и посмотрел соответствующую запись. — В тринадцать часов сорок минут.

— Примерно за полтора часа до конца работы. Так. Продолжайте, пожалуйста.

— Перенесли мы его в пещеру.

— В какую?

— В ту, откуда ход к реке.

— Почему именно туда?

— Ближе всех оказалась. Привели его в чувство, Лидочка ему мокрый платок на голову положила, я предложил домой отправляться. «Нет, — говорит, — посижу здесь в холодке, поеду вместе со всеми в машине». Я и оставил его в пещере.

— В пещере никто не работал?

— Никто, все во дворе были.

— И никто туда не заходил?

— Лидочка пару раз заглядывала — Мурзаев спал. Ума не приложу, как мы о нём забыли. Двадцать семь человек в отряде — и ни один не вспомнил. Заработались, должно быть. Ваши бойцы, наверное, нашли его спящим?

— Что вы вообще скажете об этом человеке? — не отвечая на вопрос Бориса Яковлевича, спросил начальник заставы.