Вот я и в Париже. Всё очень просто, как будто так и должно быть. Уже снял комнату, самую недорогую и очень интересной конфигурации: с окошком маленьким, но смотрящим прямо в небо. Есть некоторая мебель: умывальник, матрац и полочки. Набил гвоздей для уюта (по Зощенко), перевесил полки, расставил кружки, банки. Знакомые подарили газовую горелку, на которой можно пожарить яичницу или сварить луковый суп из пакета. Ещё в Австрии обзавёлся маленьким кипятильником. Так что дом – полная чаша.

За стеной живёт студент-мексиканец, напротив – какие-то мексиканские старухи. Отопления нет, но, во-первых, ещё очень тепло, во-вторых, есть электрический радиатор на колёсиках. Если его включить, то очень быстро становится жарко и душно. Пол застлан толстым, зелёным сукном с обильными пятнами жира. Зато нет тараканов, которые были в гостинице «Avenir», где я прожил предыдущий месяц. Поднимаюсь я сюда по широкой, застланной ковром лестнице, затем два этажа по узким, скрипучим ступенькам. Улица, где я живу, находится в центре города, и квартал принадлежит к категории «картье шик».

Здравствуй, Сергеич.

Я получил две твои открытки, но письмо всё ещё задерживается.

В тот раз, когда ты звонил и я с тобой «разговаривал», я хотел сказать тебе что-нибудь приятное. Но в той обстановке так ничего и не получилось. Ты так далеко и настолько в другом мире (будто в потустороннем), что кроме как «ну как там?» и сказать-то нечего.

Алик ждёт ремонта, и мастерская пустеет. Пустеет она медленно, не разом и походит это всё на медленное умирание. Как знать, оживёт эта мастерская или нет, но с её смертью уходит из нашей жизни, может быть, один из самых дорогих для нас отрезков времени.

Помнишь? Новоселье с полуторачасовой речью Фёдора Васильевича [Семёнова-Амурского]. Читки Приговских Абрамцевских стихов, однодневные выставки-дебаты с «амурчатами» в присутствии изумлённо-грудастой Веры Джигирь, а симпатичнейший сокровенный человек Ионов шевелит бровями и, не скрывая, злится на меня. А дни рождения, а новые года, а сёстры Рогачёвы или Рочеговы? А Тамара Чапаева, которой мы сочиняли любовное письмо, ты стрижёшь её насмерть перепуганную. А наши прогулки от мастерской по бульварам. А Абрамцево, Переславль с армянами и всезаполняющим Сашей Кудрявцевым. А наши бега от Песталь, и её топления в Чёрном море из‐за любви к «капитану». Да сколько всего щемяще-сладкого ушедшего в «запасники памяти». Я очень люблю тебя. Игорь, я так и не понял, за что ты подверг меня гонениям.

Я хотел бы услышать от тебя сравнительную характеристику нашего лучшего искусства и западного нынешнего. Косолапов пишет, что всё, что он делал в Москве, были «ошибки молодости». Я помню, как Саша резко менял вероисповедание (даже в религиозной сфере), и не очень серьёзно отношусь к его отказам. Не считаешь ли и ты своё искусство «ошибками молодости»? <…>

Игорь, напиши поподробнее о выставке. Кто из скульпторов на ней выставился. Как отозвалась пресса. И вообще как всё это выглядело на фоне французского искусства?

Всего хорошего. Желаю дальнейших успехов. Боря.

Игорёк, дорогой, здравствуй! Поздно пишу тебе, но, с одной стороны, твой адрес узнали мы сравнительно недавно, а с другой, просто трудно, да и ни к чему писать пустые, безобидные письма. Вот, кажется, подворачивается оказия, и можно написать действительно то, что волнует и интересует.

Открытку твою из Парижа я так и не получил и теперь, видимо, уже не получу. Впрочем, это не так уж важно, надеюсь, что большое твоё письмо дойдёт – это существеннее. В открытках ведь ты ничего о себе не пишешь, и хотя мы кое-что о тебе знаем – это не из твоих писем.

Был здесь Жак [Мелконян], и все пять дней его визита в Москву мы виделись – то у меня, то у тебя, то у Есаяна. Очень надеюсь, что он тебе расскажет о нас, но вот дошли сведения, что вы до сих пор не виделись, жаль.

У нас, в общем-то, всё по-прежнему. Только художественная жизнь как-то скисает. Активные люди устранились: кого купили, кто просто молчит – устал, кто уехал и т. д. А между тем общее чувство (по крайней мере, в нашей группе участников прошлой выставки) таково, что выставка просто необходима. Действительно, нужно ведь действовать, активничать, если уж высунулись – время идёт, и всё быстро забывается.

В декабре Горком8 устраивает большую выставку с многими вновь принятыми9. Видно, будет ужасный компот. Да и не в этом дело. Как показала выставка на Беговой10 – просто нельзя участвовать в официальной выставке, одно прикосновение всё губит.

Ребята (Римма, Валера [Герловины]) хотят параллельно организовать на квартире-салоне выставку. Я присоединяюсь, но как-то не очень уверенно. Действительно, квартирные выставки как-то выдохлись, а тут ещё эта параллельность. Была у меня идея выставки под флагом Парижской. Это уже звучит, но никак мы не успевали. Юра Рыбчинский – ты его должен помнить – хорошо сказал: «Ну что вы всё время за кем-то идёте, мне, как зрителю, просто скучно», – я его понимаю. И тут же он подал очень простую, но гениальную мысль: хватит уже коллективов. Давай, Иван, делай выставку, но не просто развесить работы, а всё организовать: привлечь ребят (его, Славу [Лебедева], Игоря Макаревича), мы, мол, с удовольствием, так чтобы получилось единое целое, на одну центральную общую тему – идею. Тут ещё привлекает то, что я мог бы реализовать один-два из проектов, которые невозможно и бессмысленно делать в мастерской.

Очень это заманчиво, да и видно то, что время коллективных, сборных выставок проходит, пора делать индивидуальные. Сам отвечаешь – сам получаешь, что сумел заслужить (и в смысле работ, и в смысле организации выставки). Вот только организатор и делец я никакой, так что если ребята заинтересуются и помогут – тогда сделаем.

Но очень важно решать это уже сейчас, так как важно, что именно показывать на сборных выставках, чтобы не разбросаться, да и нажимать некоторое время нужно будет очень целенаправленно, отсекая, хотя бы временно, все посторонние, даже и очень ценные идеи.

Вот такие у меня дела. После компоновки и выполнения заказа очень долго включался в работу. Сейчас работаю (ещё не совсем в полную силу), продолжаются чтения. Все ребята очень интересуются тобой, твоими делами. <…>

С Аликом [Сидоровым] держим довольно плотный контакт! Он мне очень понравился – я ведь его совсем не знал раньше.

Взял я твои работы на даче. Хозяйка твоя была очень трогательна: переживала за тебя и обещала, что всегда готова к твоему приезду.

На днях видел каталог вашей Парижской выставки. Грустно всё-таки. И так у нас всё отстаёт, а уж то, что доходит на Запад, отстаёт и от нас. Картина печальная. И всё-таки нашим художникам, живущим здесь, на такой презентативной выставке участвовать надо бы. Она ведь претендует на срез неофициального искусства. А вот нужно ли это было тебе, я не очень уверен. Мне кажется, что этот контекст «русского неофициального» – всё это подпорки, в которых ты не нуждаешься. Это, конечно, с художественной точки зрения. C точки гражданской, с точки зрения солидарности – здесь, конечно, другое. Впрочем, тебе виднее, но узнать твоё мнение по этому вопросу хочется.

Вообще, очень хотелось бы с тобой подробно поговорить – ведь теперь тебе многое видится по-иному. Очень интересно, что ты теперь будешь делать (art, я имею в виду, конечно). Естественно, меня в предположительном смысле интересуют и мои, предположительные, перспективы на Западе, если они тебе как-то представляются. Галя спрашивала об этом Жака – пришлось мне перевести (не буду, правда, отрицать, что и меня это интересовало), он нас не обрадовал… Ничего плохого он, конечно, не сказал, но общее впечатление от его слов было достаточно ясным и не ободряющим.