4. В том виде, в котором журнал спроектирован сейчас, он на журнал не тянет, а смахивает на монографию (о выставке и её участниках). Чтобы сделать его журналом, необходим ещё один раздел. Раздел хеппенингов. Готовить этот материал проще простого (фотографии и подписи к ним и больше ничего). А он придаст живости и динамичности. По № 1 я ещё не разобрал, но это очень сложно.

5. Есть у меня идеи и по самому главному материалу № 1 – философской статье, но я пока ни с кем идеей этой не делился и сам обдумал недостаточно хорошо (по последствиям и т. п.). Как прояснится, напишу.

6. Уже договорено, что статью о Ю. [Юликове] пишет Женя Б. [Барабанов].

P. S. Очень хотелось бы на будущее договориться о некоторых сокращениях

N – журнал, NN – последующие номера журналов № 1, № 2, № 3 и т. д. – конкретные номера журнала; → – послать от нас; ← – послать мне; # – статья, R – репродукция, Rc – цветная репродукция.

1978

Борис Орлов – Шелковскому 22.01.78

Игорь, дорогой, я так рад за тебя, за твои успехи, рад как за свои. <…>

Сейчас атмосфера в Москве среди нас весьма противная. Видимо, она всегда противная, когда идёт добыча и делёж славы. Бывшие друзья и приятели смотрят друг на друга с недоверием и стремятся сыграть на опережение, считая, что каждый должен, роковым образом обязан нагадить другому.

Прекрасно, когда художники – соперники в творчестве, но когда они соперники в гонке за 1-е место – это печально. Видимо, сейчас эпоха спорта, судя по разовому искусству. Хоть на секунду, но первым. Искусство уже не объединяет, а разъединяет, особенно самих художников. Художник художнику – друг, товарищ и 

волк

. Или он —другой, недостаточно современен или глуп, или бездарен, или что-нибудь там ещё, что угодно лишь бы подорвать авторитет соперника в глазах других. Как же, не обругаешь, не выживешь.

Но есть и чудаки, которые сидят себе среди этой толкучки и скребут себе что-то самозабвенно. Таков Серёжа Шаблавин. Это удивительный художник и человек. Я всё больше его люблю. Совершенно несгибаем в своей линии. Ясно, что в его творчестве происходит что-то очень серьёзное и глубокое. От вещи к вещи он делает всё более совершенные и цельные произведения, освобождает из себя некую чистую конструкцию мира. Как жаль, что ты не видишь последних его работ, они бы тебе очень и очень понравились. <…>

Крепко обнимаю. Боря <…>

Шелковский – Герловиным 22.01.78

Дорогие Римма и Валерий!

Пишу вам безо всякого повода. Сегодня в Париже идёт снег, поэтому настроение какое-то московское. Вспомнилась фраза из вашего письма: «В ходе обсуждения выявилась некоторая разница в понимании искусства между нами и Аликом [Сидоровым]. Надеемся, что это

временно

». А почему? Разве не может быть

различного

понимания искусства? И разве не может быть

каждая

точка зрения по-своему права? Считаете ли вы, что может быть только

одно

верное понимание и только

одна

верная точка зрения (разумеется, ваша)?

Этот вопрос более важный и более насущный, чем кажется с первого взгляда. Подобный принцип, перенесённый в другие сферы, и породил те ужасы, которые есть и от которых погибли и все те, кто его устанавливал (в том числе и многие художники). Что я подчёркиваю во всех письмах, это то, что здесь в Париже нет какого-то одного тотального направления в искусстве, на выставках вполне демократично сосуществуют все имеющиеся направления, в своём соседстве обогащая и дополняя друг друга. Разве жизнь не интересна именно своим многообразием? И только из непонимания этого, из фанатизма вытекает такое правило, как «кто не с нами, тот» и так далее. Узость, групповщина, разве не мешает это всё художникам, не прибавляет больших трудностей к уже имеющимся?

Чуйков – Шелковскому 25.01.78

Дорогой Игорь!

Спешу написать и отправить тебе с Николь записку.

Игорёк, открытку (повторную) я получил. Так что вся твоя корреспонденция пока, с накладками, но дошла. Правда, Серёжа Е. [Есаян] говорит, что ещё какие-то твои письма, в том числе и ко мне, лежат на имя его знакомого и могут быть получены только в феврале.

Как твои дела? Нам неизвестно, участвуешь ли ты в Лондонской выставке?

Виделся ли ты с Жаком [Мелконяном]?

Не соображу сразу, что написать.

Николь расскажет тебе о нас. О наших выставочных делах ты знаешь, наверное, больше меня. Сегодня или завтра должна открыться Горкомовская в-ка, но не знаю, откроется ли. С Рабиным я выставляться не стал и, видимо, правильно сделал. Римма и Валера [Герловины] тоже. Кстати, они, наверное, написали тебе о том, что сделать с их материалами. Если будешь показывать их, покажи и мои, ладно, но заниматься этим специально, ради Бога, не надо.

Сегодня вечером приедет Игорь Макаревич из Марокко. Ты ведь знаешь, что он там расписывал посольство месяца четыре. Жаль, что не устроили ему возврат через Париж, хотя сейчас только выяснилось, что это было вполне возможно. <…>

Галя, Иван

Шелковский – Чуйкову, Сидорову, Есаяну, Герловиным, Сокову 01.78

Дорогие Иван, Алик, Серёжа, Римма, Валерий и Лёня! Здравствуйте!

<…> После Солженицына мышление начало понемногу меняться. До этого рта нельзя было раскрыть с критикой Союза, многие это говорят. Бедную студентку, вернувшуюся из Москвы, обвиняли в клевете и называли фашисткой только потому, что она утверждала, что вход в общежитие МГУ по пропускам. Вопреки очевидному, левые интеллектуалы хотели верить, что «там» всё хорошо и иначе быть не может. Сейчас меньше неизвестности, иллюзии рассеялись и все надежды перенесены на Китай – уж там-то точно нет неравенства (их очень задевает, что есть богатые и не они). Возможно, это вообще свойственно человеческой натуре: верить, что где-то уж наверняка должно быть всё прекрасно, что где-то существует земной рай, где люди не стареют и всегда хорошая погода. В русском языке это отразилось в пословице: хорошо там, где нас нет. Любопытный пример я сейчас вам приведу. Год назад я немного дружил с одним американцем, мы вместе ходили на курсы языка в Альянс Франсез. 23 года, толстый, добродушный, в розовых очках, типичный американец, с широкими жестами и громким голосом. Кто-то из родителей – одесские евреи. Писатель, опубликовал пьесу, несколько эссе. В то время работал над большим романом из жизни Иисуса Христа. Моя московская одежда к тому времени немного поизносилась, и я нашёл на solde (распродажа остатков серии) в половину цены пиджак из вельвета, серо-зелёного цвета фирмы Lee. На следующий день встретились с Сильвером на лестнице. Ага, пиджак новый – сказал он. Отвернул лацкан, высунул язык и брезгливо поморщился: Американский. Вот!.. Сказал он с гордостью, показывая на свой синий и тоже из вельвета, – польский. Я уже третий такой покупаю, всегда хорошего фасона и долго носятся. (Парень любопытный. Разговор был по-французски, но вообще-то он и по-русски немного знал и особенно всё, что касается мата. На родине свёл дружбу с поэтом Бродским и освоил все выражения. Употреблял их, не стесняясь, в классе и везде – всё равно никто не понимает, да и сам он, наверное, не понимал их толком. Встречаясь с молоденькой негритянкой из нашего класса, говорил ей громовым голосом: ты хорошая п…, чему та приветливо улыбалась. Было в нём много ребячливого. Очень стеснялся, что во время праздников ему нельзя есть ни хлеба, ни печенья. Носил с собой повсюду коробку мацы. Пробовали мы с ним обмениваться уроками английского и русского, но немного.) <…>

Постоянный ваш вопрос: какие отношения между русскими художниками? Скверные, хуже и не придумаешь. По французскому выражению – корзина с крабами. Откуда такая жажда власти, первенства, стремление подмять всех под себя? Что это – советское или татаро-русское? Где же элементарная интеллигентность, и в традиционном русском, и в нашем теперешнем московском понятии? Никаких целей, кроме узко эгоистических. Отсюда кланы, интриги, подслеживание, взаимовредительство. Лейтмотив всех разговоров Нусберга со мной после знакомства в Вене – ниспровержение Шемякина. Разумеется, на трон предполагал поместить себя. Главные военные операции начались за несколько недель до биеннале, во время её подготовки в Венеции, куда Нусберг прибыл тайком от остальных. Результатом маневров было то, что ни одна работа Шемякина на выставке так и не появилась, а весь центр зала был увешен довольно убогими старыми гуашами с обтрёпанными краями. Без рам и паспарту, они были прилеплены к стене простым скотчем и просторность развески доходила до степени разжиженности. Великий корифей, бывший генеральный художественный директор русской выставки в Пале де Конгре в Париже прибыл вскоре на биеннале в сопровождении своей свиты и не считал нужным сдерживать свой справедливый гнев, обозвав публично всех устроителей говном и ничего не понимающими в русском неофициальном искусстве. После чего уехал и организовал в одной из галерей выставку отверженных43 (здесь шутят «диссиденты от диссидентов»), на которую где-то набрал такой махровый сюр, что уж дальше и ехать некуда. Почувствовав свою силу и значительное влияние на итальянское искусствоведение, авангардист Нусберг заблокировал для Шемякина и две другие выставки. Не помогло даже вступление в бой такой тяжёлой артиллерии, как Глезер (коллекционер и директор Русского музея современного искусства в изгнании), с его серией энергичных протестов. Один из них, что «работа Кабакова и др. будут даны на выставку только в том случае, если на ней будут выставлены следующие авторы…», вызвал возмущение итальянцев: «А чего он нам указывает? Мы делаем выставку». Противно всё это писать. Это так, а выглядит как какие-то сплетни. А сплетен здесь и так много всякого сорта. Той откровенности, которая из него изливалась в Вене, Нусберг очевидно теперь не может простить себе, а заодно и мне. После нескольких случайных встреч в Париже он безо всяких видимых причин перестал со мной здороваться, на биеннале демонстративно отворачивался. Смешнее всего было в Лоди во время обеда, когда он, завладев бутылками, разливал всем вино, мой стакан оставляя пустым (перед этим мы ехали в одном поезде, но в разных вагонах). Вот так. Пустил слух, что я стукач. Когда Глезер мне сказал об этом, я даже не нашёлся, что ответить. На следующий день вспомнил, что то же самое мне говорил про Глезера ещё в Москве Лёня Талочкин. И даже приводил доказательства. Но о нём самом я слышал то же и т. д., господи, как скучно всё это.