Конечно, жизненный опыт должен был сделать меня мудрее. Ведь мне уже случалось встречаться с неожиданными подарками волшебника из Гента! Прежде всего, это был, конечно, Гарри Диксон! «Гарри Диксон — ведь это я!» — когда-то бросил мне Жан Рэй, сверкнув тигриным взглядом. Я вспоминаю, с каким восторгом и трепетом когда-то погружался в чудо узнавания Гарри Диксона, чьи приключения были описаны человеком, позднее ставшим моим другом.

Потом без какого-либо предупреждения появились черные истории про гольф. Миниатюрные шедевры фантастики и черного юмора, достойные пера О'Генри или Джона Кольера. Наконец — по крайней мере мы тогда так считали — на закате жизни Жана Рэя вспыхнул зеленый луч Святого Иуды-ночного.

Потом Жан Рэй скончался, и мы решили, что Неожиданность (с прописного Н) умерла вместе с ним. Конечно, то тут, то там обнаруживали какой-нибудь рассказик, затерявшийся на страницах французской или голландской малотиражной газетенки; конечно, то и дело вспоминали про Жана Рэя либреттиста, критика или поэта, что, разумеется, ничего не добавляло к его славе. Но ничего серьезного давно не встречалось, если не считать черновика «На границе мрака», романа, являющегося прообразом «Мальпертюи» и «Великого Ночного», который я обнаружил в старых, давно заброшенных Жаном Рэем тетрадях. Добавлю, что «На границе мрака» до сих пор не изданы.

И вот появился этот Джек-полуночник, через двадцать пять с лишним лет после смерти Жана Рэя всплывший на поверхность подобно неоднократно описанным писателем останкам кораблекрушения. Сначала я не поверил. Я сразу подумал про апокриф, про перевод с нидерландского какого-нибудь давно известного произведения. Но вскоре, после того, как я увидел в печати в «Бьен пюблик»[28] опубликованные отрывки и познакомился с ними, мне пришлось признать очевидное. Ошибки быть не могло: это действительно оказался Жан Рэй. С указанием дат.

Все началось с открытия, сделанного Андре Вербрюггеном, фанатиком Жана Рэя, любителем копаться в рукописях и давно всеми позабытых черновиках. Своего рода археологом творчества Жана Рэя. Именно он наткнулся на Джека-полуночника во время очередных раскопок. Затем рукопись прошла через руки Альберта Ван Хагеланда, потом попала к мадам Мориссе де Леенер, литературному агенту Жана Рэя. Она передала бумаги известному бельгийскому издателю Клоду Лефранку, который и опубликовал роман.

При первом же прочтении выявилась связь между Джеком-полуночником и Гарри Диксоном. Практически Джек-полуночник — это Гарри Диксон, только без Гарри Диксона. Такая же запутанная интрига, насыщенная множеством вопросов, в том числе остающихся без ответа, множество развилок и тупиков сюжета. Те же самые странные здания, те же герои с сомнительным прошлым. Действие романа происходит в Лондоне, и роман насыщен фогом[29], то есть лондонским туманом (в прямом и переносном смысле). В конце все чудесным образом объясняется одним махом, хотя и не становится, честно говоря, таким уж понятным.

Перейдем к датам. Если верить отрывкам, что появились в «Бьен пюблик», «Джек-полуночник» был написан в Барселоне и Гибралтаре в 1922 году, но был опубликован только в 1932 году. Если первая дата правильна, то что делал Жан Рэй в 1922 году в Барселоне и в Гибралтаре? Гибралтар находится вблизи от Марокко, а в романе идет речь об оружии, проданном мятежникам Абд-эль-Крима. Начало восстания последнего приходится на 1921 год, так что даты совпадают. Или Тигр-Джек уже тогда начал создавать свою легенду? А эта легенда, если погрузиться в пробелы в его биографии и сопоставить с фактами, считающимися вымышленными, постепенно теряет свою мифологичность. Лично я всегда верил в легенду — разумеется, допуская возможность отдельных преувеличений — и продолжаю верить в нее. Мне не нравится, когда пытаются разрушить мои мечты.

Первый отрывок из романа, появившийся в «Бьен пюблик» 20 мая 1932 года, позволяет устранить последнюю неопределенность. Жан Рэй упоминает в нем Гарри Диксона. Но первое приключение «американского Шерлока Холмса», признанное принадлежащим Жану Рэю как переводчику, или же полностью переписанное им (это «Отшельник с болота Дьявола»), датируется 1933 годом. Следовательно, за год до появления этого «Отшельника» Жан Рэй уже имел дело с Гарри Диксоном. От этого заключения остается сделать один шаг к выводу о его работе над Гарри Диксоном. Почему не согласиться с мнением, что это он создал этот персонаж и придумал ему имя, как, впрочем, он неоднократно сам говорил мне? Гордость, с которой он всегда упоминал Гарри Диксона, как свое дитя, позволяет верить этому. Никто никогда не гордится чужими детьми.

«Гарри Диксон — ведь это я!» — сказал мне Жан Рэй. Флобер тоже говорил: «Мадам Бовари — это я!» И никто никогда не сомневался, что Флобер был автором, создавшим мадам Бовари.

У меня остается вопрос о названии этого романа. Джек — это уменьшительное от Джона. А Джон — это Жан. Но почему Жан Рэй захотел дать свое имя этому пугалу?

Анри Верн.

Роуланд Харлисон готовился к смерти.

У него не оставалось ни малейшей надежды; тонкая, но прочная как стальная проволока веревка связывала его, словно саксонское филе.

Два араба, минуту назад склонившиеся над ним — он все еще ощущал их тошнотворное дыхание, насыщенное запахом чеснока и прогорклого растительного масла — отошли в сторону, продолжая то и дело окидывать его злобными взглядами, откровенно говорившими о дальнейшей судьбе пленника.

Один из них перебирал неопытной, не привыкшей к бумажкам рукой банкноты, плотно заполнявшие бумажник пленника; второй проверял остроту кинжала на ногте большого пальца руки. Это занятие сопровождалось тонким, еле слышным металлическим поскрипыванием.

— Я… я-я… — произнес первый араб, закончив считать. Его сообщник вернулся к неподвижному Харлисону и принялся неторопливо нащупывать кончиком кинжала положение его сердца под шелковой рубашкой.

Харлисон извлек из глубин своей памяти слова второго помощника капитана, дававшего последние советы пассажирам, спускавшимся на землю.

«Не заходите в туземные кварталы, джентльмены. Времена сейчас неспокойные, и вряд ли вам стоит рассчитывать на достаточно эфемерную защиту полиции. Не забудьте, что в пять часов должен состояться концерт в Сейлор-хаузе, и доклад полковника Пинча об Афганистане».

Он не последовал добрым советам, в особенности, тем, в которых шла речь о докладе; теперь ему придется расплатиться за свое легкомыслие, хотя цена оказалась неожиданно высокой.

Он не закрывал глаза, продолжая смотреть на окружавшую его мерзкую обстановку, отнюдь не украшавшую последние минуты его пребывания на этом свете.

Он находился в заднем помещении убогой еврейской лавчонки в одном из подозрительных кварталов Адена; его окружали стены, заклеенные рваными обоями, по которым стекала жидкая грязь; по потолку лениво шествовала процессия огромных клопов, выписывая на буром фоне нечто вроде буквы «зет».

Лампа, заправленная соевым маслом, казалась тусклой желтой звездочкой в окружающем полумраке. В комнате царила полная тишина, нарушаемая только нежным музыкальным звучанием стального клинка и почти неслышным комариным звоном. Взгляд пленника пробежал по жалкой обстановке и остановился на небольшом квадратном окне.

Роуланд уже обратил внимание на это окно с деревянной крестовиной после того, как на него набросились на улице, схватили и швырнули на пол в грязной лавочке, но тогда оно было окрашено чернилами темной ночи. Сейчас рама обрамляла бледную желтую физиономию, темные глаза которой рассматривали его с неопределенным выражением.

Может быть, это была жестокая радость соучастника преступления?

Харлисон ничего не мог сказать с уверенностью; иногда ему казалось, что он читает на этом лице нечто похожее на невероятную тупость.