Дверь в помещение открылась, чтобы пропустить Гивинза, лаборанта, направлявшегося к кабинету доктора Менде.

ГИВИНЗ ШЕЛ СПИНОЙ ВПЕРЕД, И НИКТО НЕ ОБРАЩАЛ НА ЭТО ВНИМАНИЯ.

Потом я вспомнил, что большие настенные часы выглядели, словно я смотрел на их отражение в зеркале, а их стрелки двигались в обратную сторону.

Поведение Гивинза заставило меня задуматься.

Если чувствительность разных органов, таких, как слух или зрение, вполне может усилиться, хотя это и не происходит по желанию человека, то случившееся с Гивинзом…

Бедняга, основательно нализавшись, недавно попал в порту в серьезную переделку и, заработав несколько переломов, до сих пор носил гипс, который врачи собирались снять только через пару недель.

«Посмотрим, — подумал я, — на этот раз игра стоит свеч».

Гроза приближалась, неся перед собой волну тумана, наполненного вспышками молний. В помещении потемнело.

Шин зажег лампу.

«Посмотрим… Это будет своего рода пробный камень…»

Миллер разложил возле своего микроскопа стеклянные пластинки с каплями растворов не знаю, каких культур.

Я решил посмотреть на них с расстояния в сорок футов. Без микроскопа, разумеется. Мне с трудом удалось сдержать смех и не пошутить над Миллером — дуралей развлекался тем, что любовался зверюшками, что обожают селиться в корке залежавшегося сыра.

«Посмотрим, это еще не все…»

Гивинз вышел спиной вперед из кабинета Менде и направился к выходу из зала. Этого было вполне достаточно, чтобы заставить меня подумать о Лоранс Найт, о женщине, причинившей мне в жизни немало зла.

Повторяю, я знал, что гроза разразится после начала сумерек.

Мне не нужно было открывать окно в моей комнате, я устроился за портьерами.

Вдали по улице, уходившей едва ли не к горизонту, шли двое мужчин.

Скоро они подошли к террасе кафе «На бульваре», находящемся на расстоянии семисот ярдов от моего дома.

Я совершил волевое усилие… Наверное, это не следует называть «усилием»; скорее, это было всего лишь отчетливо выраженное желание.

В приблизившихся мужчинах я узнал владельца книжного магазина Катерса и его соседа Дошера.

Первый пробный камень…

Катерс говорил:

— Давайте, зайдем в кафе, пока не начался дождь.

Дошер ответил ему:

— Я бы выпил что-нибудь прохладительное. Жара никак не спадет.

Второй пробный камень…

Невероятной силы молния залила ослепительным светом пространство.

«Теперь перейдем к Лоранс Найт», — подумал я.

Едва я подумал о ней, как она появилась из-за угла авеню. На ней был зеленый плащ и очень короткое платье, оставлявшее открытыми великолепные ноги в шелковых чулках.

Казалось, она совершенно не замечает начавшийся дождь, посыпавшийся из тучи вместе с градом; достав из сумочки пудреницу, она принялась старательно пудрить нос.

Разумеется, она передвигалась спиной вперед.

В это мгновение откуда-то вылетела на бешеной скорости машина, оказавшаяся позади нее. Ничуть не притормозив, она сбила женщину, после чего резко остановилась, перевернулась и загорелась, вспыхнув, словно факел.

Интересно, какие лица будут у полицейских, да и у всех людей закона, когда они обнаружат труп Лоранс Найт, убитой машиной четыре года назад, а в сгоревшей четыре года назад машине они найдут обуглившиеся четыре года назад останки какого-то лихача?

И что они подумают, когда в следующую грозу они снова столкнутся с абсолютно такой же картиной?

Потому что сегодня я не собираюсь оставлять возле себя давно скончавшуюся Лоранс Найт.

Именно после третьего явления с Гивинзом у меня возникла идея извлечь из потока времени Лоранс Найт вместе с последними трагическими событиями ее жизни.

И это оказалось совсем не такой сложной операцией, как вы могли подумать.

Этим вечером я здорово нализался; по крайней мере, мне так показалось, потому что я почувствовал себя слишком отвратительно; мне почудилось, что мой мозг плавает в спирту, как мозги, изъятые у покойников и помещенные в банки в анатомическом музее.

Я не мог вспомнить ни о месте, где мы пили, ни о своих собутыльниках, хотя помню, что они почему-то казались мне довольно странными. Так, один из них, глянув на бледный свет, вероятно имевший отношение к зарождающемуся рассвету, сказал мне:

— Нам пора вернуться в место нашего обитания.

Я страстный поклонник словарей, и для меня нет более интересной и полезной книги, чем словарь — большой том, полный умных слов.

— «Место обитания», — сказал я, посмеиваясь, — это место, где в природных условиях обитают животные. Можете проверить, так написано у Литтре.

— Действительно, — ответил он, — вряд ли кто-нибудь из нас мог сказать лучше.

Я заметил, что он зарос шерстью и извивался, словно походный шелкопряд[66].

Опьянение не позволяет мыслить последовательно, оно беспорядочно, как плохо составленный букет. Ведь в букете вы обычно не переходите непосредственно от розы к гвоздике без промежуточной вставки какого-нибудь растительного метиса.

Этим я пытаюсь объяснить, что, согласно моей логике, я внезапно очутился на улице.

Она сразу же вызвала у меня отвращение из-за названия, прочитанного мной на табличке: «Улица Фаланстера»[67].

Заметив существо в синем камзоле, мелькнувшее в неуверенном утреннем свете, я протянул к нему руку и воскликнул:

— Где же он, этот фаланстер? Скажите мне, где он?

Синий камзол оттолкнул меня и исчез в тени.

— Нельзя называть улицу, — проворчал я, — по названию несуществующего предмета!

В этот момент я заметил открытую дверь.

Открытая дверь, куда бы она не вела, всегда является призывом, приглашением или знаком согласия на прием. И я вошел.

В связи с отсутствием последовательности в мышлении я очутился в мастерской какого-то старательно трудившегося человечка.

На точильном круге, разбрасывавшем красивые пучки искр, он затачивал длинный блестящий клинок.

Не переставая трудиться, точильщик ножей поднял голову, посмотрел на меня и назвал по имени. Потом он сказал с упреком:

— Вы должны вернуться домой, мсье Пон[68].

Точильный круг проделал еще несколько оборотов, после чего точильщик взял клинок, блестевший, словно он был из лунного луча, и отнес его в угол мастерской.

Это оказалась коса.

Я обнаружил открытую дверь и снова очутился на улице.

Шагая в неизвестном направлении, я хотел проклясть нелогичность своего имени, но внезапно остановился и сказал:

— Я прошу у вас прощения, госпожа улица, потому что я понял, причем тут фаланстер. Ваше название прекрасно соответствует определению, которое дает словарь:

«Фаланстер — это здание, занимаемое семьями, ведущими совместное хозяйство».

Потому что в конце улицы находилось кладбище.

Я поспешно вошел на кладбище; я так торопился, что почти бежал, словно опаздывал куда-то.

Мне почудилось, будто из утреннего тумана ко мне обратился недовольный голос:

— Вы что, не знаете, что сейчас не время для возвращения?

В ответ ему раздался еще более недовольный голос:

— Бегать таким образом по улицам… Фу, какой стыд!

Я долго бегал по аллеям, и уже начал задыхаться, когда очутился перед могилой, на надгробной плите которой было высечено имя: «Антуан Пон».

Я удовлетворенно вздохнул и вошел к себе.

«Магия может быть настолько сложной, что она оказывается на грани с невозможным; но она может быть и обескураживающе примитивной…»