— На вас возлагают большие надежды, отец Транквиллен… Преподобнейший аббат Баге ненавязчиво подчеркнул неопределенность тех, кто возлагал надежды, словно хотел обратить таким образом внимание отца Транквиллена на высокое звание лиц, представителем которых он являлся.

— Да, большие надежды, господин Сорб, — повторил аббат.

Его стремление к равноправию религиозного и светского положения было настолько очевидно, что отец Транквиллен был поражен обращением аббата Баге, как упреком — или иронией. Его слова, простые и даже банальные, преследовали Транквиллена, когда он возвращался в «Оловянный горшок», когда он находился в поезде, увлекавшем его через мрачную лесную область Германии, и даже когда он покинул Мангейм вместе с группой швейцарских эмигрантов из Базеля, направляющихся в Австралию. Он выяснил, что в Мангейме отвратительные отели, что в нем нужно остерегаться менял и ничто здесь не оказывается менее определенным, чем расписание поездов и пароходов.

В итоге Транквиллен решил, что «Советы путешественникам» не так уж бесполезны, как можно было сначала ожидать, так как узнал, что железные дороги Франконии[16] уже давненько переживают трудные дни.

Таким образом, он задержался в Гейдельберге, и нельзя сказать, что ему пришлось жалеть об этом.

Обвалы в горах, многочисленные лесные пожары, виновниками которых считались выбрасывающие искры паровозные трубы — все это позволяло противникам железнодорожного сообщения останавливать поезда. Студенческие таверны дружелюбно встречали посетителей, а в «Золотой щуке», к тому же, подавали великолепное золотистое вино, которое когда-то так любил Гете, и которое позволило Музеусу[17] написать «Volksmarchen»[18]. У Транквиллена остались бы самые приятные воспоминания о его кратком пребывании в этом старинном городе, не почувствуй он вмешательство враждебной силы, явно противодействующей его планам.

Он ушел из «Золотой Щуки» поздно вечером, потому что студенческая компания настойчиво угощала его великолепными местными винами, пока он не остановился на самом лучшем.

Путешественники, также вынужденные прервать путешествие, штурмовали немногочисленные отели; благодаря своим новым друзьям-студентам, он смог снять комнату у владелицы галантерейной лавки в старом квартале университетского городка.

Запасшаяся сальной свечой хозяйка ожидала его в лавке, пропитанной запахами материи и средства от моли.

— Ночь будет очень темной, герр пастор, — сказала она, поднимая перед Транквилленом подсвечник. — Луны не будет, и тучи спустились так низко, что едва не задевают макушки холмов.

Старушка-хозяйка оказалась горбатой карлицей с руками, странно похожими на обезьяньи лапы.

— Не стану желать вам доброй ночи, герр пастор. Это было бы пустое и бесполезное пожелание, потому что сегодня ночь принесет с собой много зла. Не понимаю, почему эти лоботрясы посоветовали вам провести ночь в доме, который местные жители стараются обходить стороной, как и живущую в нем вашу покорную служанку.

Этот вопрос показался Транквиллену весьма закономерным, но раздавшийся удар грома не позволил ему задуматься над ответом.

Старуха, оказавшаяся способной передвигаться со скоростью спасающейся крысы, взлетела наверх по спиральной лестнице, распахнула перед Транквилленом дверь, поставила подсвечник на пол и исчезла в длинном, словно туннель, коридоре.

Злобно громыхающая гроза не ослабила воздействие коварного вина из «Золотой щуки» и не смогла соперничать с просторной мягкой постелью; Транквиллен быстро погрузился в сон без сновидений.

Без сновидений? Проснувшись невзначай ночью, он не мог определить, происходит ли с ним то, что он видит, во сне или наяву.

Карлица ошиблась, когда говорила, что ночью луны не будет, потому что жидкий янтарно-желтый свет сочился в комнату через застывшую снаружи ночь.

Накануне вечером священнику показалось, что там, где исчезала уходящая в ночь улица, виднелись отблески вод Некара с небольшими светлыми пятнами от фонарей. Теперь же он видел в том направлении контуры деревьев общественного парка, развалины небольшого особнячка и залитую грязью площадку, на которой громоздились штабеля досок и пирамиды бревен.

— Это напоминает мне… Нет, это заставляет меня вспомнить кое-что, — пробормотал он.

Но вино «Золотой щуки» еще не отказалось от власти над его сознанием, и сон незаметно вернулся к нему.

— Герр пастор, сегодня днем ожидается поезд в Ротембург, и, возможно, еще один поезд в Нюрнберг, хотя в этом пока нет особой уверенности.

Многообещающая фраза, произнесенная звонким радостным голосом, вырвала Транквиллена из пучин абсурдных снов. Он поднялся, выспавшийся и готовый к действиям. До него долетел дружелюбный запах кофе, он услышал позвякивание кофейных чашек и остановился, ожидая появления хозяйки с завтраком.

Транквиллен едва сдержал удивленный возглас, потому что поднос с разными деликатесами опустила на столик перед ним не угрюмая горбатая карлица, а ослепительная блондинка.

— Бог на вашей стороне, герр пастор, потому что сегодня впервые за год у нас появился spickgans[19]. Справедливо считается, что нет ничего более вкусного в наших краях, если не в целом свете, — сказала она, пододвигая ближе к священнику большие ароматные ломти копченой гусятины.

— Благодарю за столь приятное пробуждение. Мне не позволяла надеяться на это несколько странная физиономия встретившей меня вчера почтенной дамы, — весело ответствовал Транквиллен.

Красивое девичье лицо помрачнело.

— Чтоб ей повстречаться с чумой, этой Регентруде. Готова поспорить, что вчера она обещала вам беспросветную ночь без луны и с адской непогодой.

— Но гроза действительно была, моя фройляйн, да еще какая! Весь дом дрожал от ударов грома.

— Нет, что вы… Напротив, ночь была спокойной. Это все фокусы Регентруды, которые она проделывает для людей, излишне увлекающихся местным вином с берегов Некара.

— Да что вы! И как это ей удается? Должен признать, что все происходящее показалось мне удивительно правдоподобным.

Девушка пожала плечами и ответила уклончиво, словно ей не нравился разговор на эту тему:

— Регентруду нельзя назвать злой, но она все же немного колдунья. Впрочем, в наших краях колдуньи встречаются довольно часто. А теперь, герр пастор, мне остается пожелать вам хорошего аппетита. Но прежде чем расстаться, я попрошу вас передать кое-что моей сестре в Нюрнберг, если, конечно, вы не будете против.

— Весьма охотно!

— Один из тех студентов, что привели вас сюда, сообщил мне, что вы собираетесь остановиться в отеле «Святой Себальд», расположенном напротив церкви с тем же названием…

— Да, я действительно намеревался остановиться в нем.

Девушка улыбнулась.

— Этот отель принадлежит моему свояку и моей сестре Мариельде. Сейчас это далеко не то заведение высшего класса, каким оно было когда-то, но вас все равно обеспечат в нем надлежащим уходом, да и Мариельда — прекрасная повариха.

После того, как Транквиллен отдал должное копченой гусятине и вкуснейшим ломтикам готской колбасы, он распрощался с красавицей-хозяйкой.

— У меня к вам, герр пастор, будет просьба, которая может показаться вам странной, — сказала она неуверенным тоном, — но, можете не сомневаться, речь пойдет не о пустяках. Передайте Мариельде, чтобы она не кормила золотых улиток. Я больше не могу ничего сказать вам, но она поймет… А поскольку вы священник…

Она отвернулась, чтобы скрыть стекающие по ее щекам слезы.